Золотой след (легенды, сказки) - Чернолусский Михаил (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
Итак, в чем теперь гвоздь истории?
Гаврила был человек дотошный. Он послал писарчука вдогонку за Авдотьей, - узнай, мол, не случилось ли чего с бабой, поклонилась, а просьбу сказать побоялась, я, говорит, зря страх на людей нагонять не хочу.
Но писарчук не догнал вдову, - ушла на речку карапуза отмывать от пыли. Так что говорить пришлось с соседкой. А вот с которой - никто уже не знал, с той ли, что справа от Авдотьи живет, с той ли, что слева. Только одно дед Климка понимает: смекалистая оказалась бабенка. Подробно писарчука расспросила, как у конторы дело было, и к умному выводу пришла. Передай, мол, Гавриле Афанасьевичу, поклон Авдоться отбивала, в слезах проползла, чтоб про недоимки сказать, да духу не хватило. Полмешка гречихи числится за ней, ещё при мужике своем задолжала. И другая недоимка есть, чего там говорить, в бумагах у председателя до зернышка все записано.
Писарчук, как вернулся в контору, про все Гавриле доложил.
Промолчал Гаврила в ответ. А утром распорядился - списать с Авдотьи недоимки. Писарчук аж рот раскрыл, вот что значит поклоны отбивать начальству.
На селе телефонов нету, но слух быстрее молнии разносится, что вот, де, Гаврила ползунам недоимки списывает. Не все тому сразу поверили, но для прочности слуха и чтоб счастья попытать, соседка Авдотьи тоже днем позже мимо Гаврилиного окна проползла. Сверх того крикнула: "Долгие годы тебе, Гаврилушко!" До слез растрогало это Гаврилу, и он этим же днем с соседки недоимку снял. Так вот и началось в Забаре, можно сказать, движение ползунов. Обидно, конечно, унижаться, забарцы народ гордый, но тут, как говориться, выбирай, с чем на зиму оставаться - с одной картошкой или молоко-хлебушек иметь. Богатый и шапку не снимет, пройдя мимо Гаврилиного окна, а бедному и в пояс поклонись - мало, на четвереньки по-собачьи встань.
Надо сказать, месяца не прошло с Авдотьиного дня, а Гаврила уже до того привык, стоя у окна, парад ползунов принимать, что спокойно и дня бы не прожил, откажись народ от такого чинопочитания. Дорогу даже отвели чуть в сторону, чтоб там, где люди проползали, пыли было меньше.
К осени, однако, грянул гром, - непокорные нашлись. Вернулся с заработков Алешка Гурин, - в Киеве у булочника по найму работал. Весельчак был парень и балагур, хотя беднота непросветная, избенка Гуриновская в два окна, под соломой на краю села у самого выгона стояла. "Как? - возмутился Алешка, узнав от матери про ползунов. - Мне на четвереньках упасть перед Гаврилой? Ну нет, земляки, извини-подвинься. Что я ему - овца трусливая?"
Пришло воскресенье, нарядился он в свою красную киевскую рубаху, снял со стены балалайку и прошелся с музыкой мимо конторы, сплюнул напротив окна. Рассказывают, будто председатель в этот день не появлялся в конторе. Но писарчук доложил ему про Алешкину смелость. "Ах, зазнайка поганая!" закричал Гаврила и приказал сторожам словить Алешку и высечь.
Сторожа чуть свет стащили Алешку с сеновала, спустили ему портки и прямо во дворе стали сечь. В этот час село скотину выгоняет в стадо. С выгона сбежались мужики-бабы на Алешкин позор глядеть. И надо же заступиться побоялись.
С того дня Алешку больше не видели в селе. Сбежал парень как был в красной рубахе, балалайку матери только оставил.
А Гаврила в том урок увидел. Писарчуку сказал: вот что, сечь будем непокорных, тогда покорным недоимки снимать не потребуется. Кто-то, может, и сбежит, а семейные ползуны останутся, не больно уж есть куда им податься.
- Большой, слышь, знаток человеческой слабости был Гаврила, хотя и сука последняя. - Так заключил свой рассказ дед Климка, глядя на меня в тот момент уже посоловевшими глазами.
Помолчал, а потом добавил, разглаживая свою толстовскую бороду ладонью:
- Я чего тебе посоветую, милый. Изучи-ка ты ложбинку перед конторой. Конечное дело, травой нынче заросла, не ползают уж. А ты проползи. Знаешь, зачем? А затем, чтоб мысль тебе в голову пришла полезная.
- Какая же это? - спросил я.
- Как тут угадаешь. Только я тебе вопрос задам. В том ли позор, что ты унизился одним разом, или в том, что повторил свою дурость? Покумекай.
Я засмеялся.
- Чего же тут кумекать, дед Климка? Ясное дело.
- Нет, милый, возражение имею. В нашей роте 82-го отдельного пехотного полка, где я служил, один мой дружок, балагур вроде Алешки Гурина, говаривал частенько: дело ясное, что дело темное. Пойми намек.
Но я понять не мог. Хотя...
КОНОПЛЯНАЯ ВОЙНА
Редко кто теперь уже рассказывает про эту войну, давняя история. Но она стоит того, чтоб не забывалась. Может, конечно, такого больше не повторится, но - как знать. Марья Васильевна однажды заметила - живут люди, будто по кругу ходят.
От нее, между прочим, от Марьи Васильевны я впервые и услыхал про эту забарскую междоусобицу. Только мы поснедали, топилась печь. Помог я хозяйке два чугуна мелкой бульбы намыть для поросят, поставили в печь вариться. Пошевелила кочергой Марья Васильевна в печи угли и вдруг говорит:
- Эко мерещится, надо же. Будто ожили чугуны. Толстопузые, прямо тебе Харитон и Чуй. Вот уж глупость-то.
Я поинтересовался - кто такие Харитон и Чуй?
Марья Васильевна рукой махнула:
- Дед Беляй давеча задурил мне голову. Сама-то я мало чего помню. Девчонкой от бабки своей слыхала, да забылося.
Марья Васильевна все-таки добавила одну подробность: пушка в вирах затонула. А потом и про пожар вспомнила, глядя на огонь в печи.
- Говорят, страшно сказать какой пожар.
- Почему, однако, война называется конопляная?
- Так как же. Из-за виров началась, в которые у нас коноплю мочат по сию пору. Из-за виров, милый. Смеяться станешь, а вражда великая у Забары с Заречьем.
На этом все познания Марьи Васильевны о конопляной войне закончились. Мне ничего не оставалось, как идти к деду Беляю за подробностями.
На другой день подгадал, когда старик возвращается с дежурства, и пошел в гости.
Дед Беляй, услыхав мой вопрос, дымком от самокрутки поперхнулся.
- От чугунов, говоришь, Марье померещилось? Ну и ну. У баб завсегда мозги набекрень. Говорил я ей - Чуй был толст, верно, пузатый. А Харитон, наш забарский староста - жердь, какой там чугун.
Я не понял: выходит, старик в ту пору уже на свете был?
- Ты что, смеешься, парень? От деда моего память идет, от деда.
- А деду твоему кто рассказывал?
- А деду моему Савелию Даниловичу, царствие ему небесное, не надо было рассказывать, потому как он сам помогал Харитону пушку на черный луг выкатывать. Заметь себе это и слушай дальше. Не перебивай, а то я и замолчать могу.
Обидчивый народ эти старики, что дед Беляй, что дед Климка. Я извинился. Главное, что меня теперь интересовало - откуда пушка у сельского старосты могла быть?
Но дед Беляй, опытный рассказчик, издалека начал:
- Видишь ли, вирок-то у моста глубоченный. Сам замерял дно, веревки не хватало. А в глубокий вир побросай конопляные снопы, вытащишь ли обратно? Сколько труда потребуется.
Этот факт я никак не мог связать с пушкой. Но молча терпел, ждал новых подробностей.
- Сказать по правде, - продолжал дед Беляй, - Вражда давняя у Харитона с Чуем шла. Сам посуди: Харитон - только что в Забаре голова, а Чуй - богач на всю округу, в городе Брянске дом у него, и Заречью хозяин. Барин да и только, хотя купеческого сословия.
- Пусть так, - не выдержал я, - да только неслыханное это дело деревенский конфликт пушками разрешать. Глупость.
- А всякая война, парень, глупость, что большая, что малая. На двух одна лошадь - за лошадь воевать будут. На двух одна фабрика - за фабрику воевать будут. А иной раз и вовсе не поймешь - за что головы кладут. За коммунизм? А народ о том спросили - хотит он воевать?
Я понял, не может дед Беляй без философии рассказывать, и больше не провоцировал его на монологи.
С чего же началась свара у Чуя с Харитоном?
Однажды они на мосту встретились. Харитон по Зарядью спустился, а Чуй вроде как поджидал старосту. Чуй и говорит:
