Собрание сочинений (Том 1) - Лиханов Альберт Анатольевич (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗
Между тем я все-таки заметил, что на этот раз у Татьяны Львовны наряд опять неполный. Кроме воротника, исчезла пелерина.
- А вы что, - задиристо спросила старушка маму, - из исполкома? Или просто так, сестра милосердия?
Мама не на шутку смутилась. Только что отчитывала библиотекаршу, пусть и шутливо, а тут заволновалась, даже заикаться стала.
- Да нет... Я родительница... Вот этого мальчика.
- Одна тысяча тринадцать. Коля... Коля...
Я подсказал фамилию. Пока Татьяна Львовна искала мою карточку, мама очень волновалась. Она, когда очень волнуется, всегда щелкает пальцами на руках.
- Не делайте этого, - неожиданно сказала Татьяна Львовна, не поднимая головы и продолжая писать. - Это вредно для суставов.
- Да! - Мама смутилась еще больше и, видно, передумала сказать то, что хотела. - Но так все же нельзя, - вернулась она к старой теме, в которой чувствовала себя увереннее. - Мы с Колей привезем вам немножко дров, уж не обижайтесь, что мало, несколько поленьев, и все-таки!
- Ой! - обрадовалась Татьяна Львовна. - Как я благодарна. Вы знаете, ведь меня обокрали! - Мама сделала испуганное лицо, но старушка замотала головой. - Нет, нет, не думайте ничего плохого, просто исполком привез мне дрова, их распилили, раскололи, все честь честью. Но я их оставила на улице. Во дворе. К утру ничего не осталось, понимаете? И больше пока не дают! А чернила замерзают. Видите, пишу карандашом?
- Что - чернила! Вы же тут целый день. Простынете!
- А дети? А книги?
Мама улыбнулась.
- Дети придут и уйдут, а книги не замерзнут.
- Да вы что! - вскричала Татьяна Львовна. - Книги страдают не меньше людей. Только сказать не могут, поверьте. Клей в корешках рассыпается, бумага пухнет, совсем как человек от голода - ведь осенью здесь было сыро. И вообще! Как человек виноват перед ними! Мы в Ленинграде топили книгами печки, сердце кровью обливается, а что делать - ни еду сварить, ни согреться. Вот я и решила тут: в библиотеку, и непременно детскую, вы понимаете?
- А как же балет? - не выдержала мама.
- Тс-с! - старушка смешно скорчила лицо, будто ей кисло стало. - Не надо, не надо, откуда вы узнали, сейчас не до него, и потом я стара!
Последние слова она произнесла, округлив глаза.
- В тридцатом, - сказала мама, волнуясь, но уже не щелкая пальцами, я смотрела в Мариинке "Щелкунчик"!
- Нет, нет, - замахала руками Татьяна Львовна, - я уже не танцевала, и прошу вас - ни слова, ни слова! Не трогайте меня!
Мама извинилась, мы бочком отошли к двери.
Татьяна Львовна сидела, нахохлившись, опустив голову в большой шапке, и не смотрела на нас.
- Обиделась, - сказала мама, когда мы вышли на улицу, и вздохнула. А за что? Что я такого спросила? Сказала?
Кому она говорила? Мне? Но что я мог ей ответить, чем успокоить? Я ведь и сам не разобрался, за что вдруг обиделась Татьяна Львовна. Артур сам сказал, что тайны тут никакой нет, стоило ли вешать голову?
Нелегко понять этих взрослых! То смеются, шутят, а то сердятся без всякой причины.
А мама все вздыхала. Молчала и вздыхала.
Мы вернулись домой, мама сняла с гвоздя мои санки - они висели на стене, чтобы не занимать лишнее место, и мы принялись укладывать на них дрова.
- Бабушке не говори, - попросила мама. Бабушка куда-то ушла, сейчас не помню, одним словом, ее не было дома.
- Что ей, жалко? - спросил я. Ясное дело, бабушка бы не стала возражать, узнай, куда мы хотим отвезти санки дров из нашего не очень-то значительного запаса.
Мама промолчала, и, как всегда бывает, когда люди хотят что-нибудь утаить, сразу за калиткой мы столкнулись с бабушкой.
мама неловко, стараясь не глядеть на нее, объяснила, куда и зачем мы собрались.
- Охо-хо! - вздохнула бабушка. - Без дров-то она еще сдюжит, а вот без еды...
- Сейчас все плохо живут, - ответила мама, думая, что бабушка это просто так говорит, вообще.
Бабушка хмыкнула.
- Все-то все, - ответила она, - да я вот сегодня поутру на рынке была. Вижу - библиотекарша свою перелину продает. Продала. Может, девочке какой на юбчонку, может, еще на что - взяла одна колхозница.
- Выходит, с себя продает? - спросила мама.
- То-то и оно, - сказала бабушка.
И тут сообразил я.
- А помните, еще воротник был. Так его нет.
- И воротник, значит. Скоро совсем разденется.
Она покачала головой, повздыхали обе.
- А может быть... - начала бабушка, но мама ее перебила:
- Нет, нет! Не примет. - И вздохнула. - Балерина ведь! Артистка! Гордая! И так обиделась, не знаю за что.
Бабушка ушла домой, а мы, подгоняя друг друга, покатили санки к библиотеке, опасаясь, как бы она не закрылась.
Уже стемнело, фонари не горели по правилам военного времени, и только рассеянный свет снега помогал различить дорогу, окруженную черными силуэтами домов, в которых люди аккуратно соблюдали светомаскировку.
Окна в библиотеке тоже были черны, и я уже принялся ругать себя и маму за ненужную торопливость, но мама дернула ручку, и нас ослепил яркий свет.
- Скорее, - услышал я знакомый голос.
Но легко сказать, труднее сделать. Мы завозились в дверях, втаскивая санки, они за что-то зацепились, пришлось побарахтаться, а когда дверь за нами закрылась, мама решила необходимым объяснить:
- У нас светомаскировка не строгая, мы же в тылу.
Но Татьяна Львовна будто не слышала. Она стояла, опершись рукой о прилавок с книгами, одну половину ее лица скрывала густая тень, вторая, освещенная настольной лампой, казалась очень желтой, пергаментной, иссеченной множеством неглубоких морщинок, и глаз - вспыхивал, подсвеченный сбоку, серого, даже стального цвета глаз, - другой только изредка мерцал во тьме.
Она точно и не прощалась с нами, а ждала нашего возвращения и приготовилась продолжить прерванный разговор.
- Хотите, - спросила она, едва мы втащили санки, - я прочту вам стихи.
Мы остановились - мама в старом бабушкином платке и довоенном драповом пальтишке, и я в желтой шубейке с леопардовыми пятнами, подарке американцев, полученном по ордеру. Признаться честно, нам было не до стихов, потому что я еще не доучил уроки, а у мамы невпроворот домашних забот, но мы будто по команде повернулись к старушке: уж очень необычный, даже, пожалуй, торжественный был у нее вид. К тому же свет лампы, отражаясь в полированных стенах, множился десятками светящихся пятен - все это походило на какое-то таинственное священнодействие, на молитву или на какой-то концерт, куда приглашены всего двое - мама и я.
