Золотые туфельки - Василенко Иван Дмитриевич (читать книги .txt) 📗
- Да, в самом деле, - сказал Лунин, сочувственно разглядывая на лбу Крупникова сине-багровое пятно. - Ты б припудрил его.
- Пудрил уже... Да! - вдруг оживился Крупников. - Ты ж его знаешь - это тот, кукольник! Помнишь?
- Кукольник? Неужели?.. - привскочил Лунин на стуле, но сейчас же овладел собой и возмущенно воскликнул: - Ах, хам какой! Значит, ты его все-таки схватил?
- Схвати-ил! Это такой злодей. Старый, тощий, а жилистый, проклятый: всем тут синяков наставил, когда его били. Да! - опять вспомнил Крупников. - У меня здесь еще один наш общий знакомый: Артемка! Помнишь, сапожник-мальчишка, что в наших спектаклях участвовал?
- Какой это? - поморщил лоб Лунин.
- Ну, конопатый такой... Э, да как же ты забыл? Он же Феклу играл в "Женитьбе"!
- А, вспомнил, вспомнил! Который "Разбойников" написал?
- Во-во! Так он таки и сам в разбойники пошел! Можешь представить, попа убил! То есть, может и не убил, а только ограбил, но в партизанах был, этого и сам не отрицает.
- Скажи пожалуйста! - удивился Лунин. - Кто б мог подумать!..
- Да, вот вы все танцевали вокруг него: "Ах, талант! Ах, самородок!", а я тогда уже видел, чем он дышит. Упря-амый, проклятый!.. Ну, да завтра ему тоже конец.
- Там? - подмигнул Лунин. - За еврейским кладбищем?
- Гм... Нет, сейчас там неудобно. Слишком близко, в городе выстрелы будут слышны, а время теперь знаешь какое! Того и гляди, заводские поднимутся... Нет, подальше. В степи...
В дверь заглянули.
- Ну, извини, Алеша. Видишь, ждут. Заходи послезавтра: я к тому времени разгружусь.
Лунин побродил по улицам и, убедившись, что за ним не следят, пошел к Лясе.
- Только не волнуйтесь, - предупредил он и рассказал обо всем, что узнал от Крупникова.
Девушка дрожала так, что зубы ее стучали о стакан с водой, который ей поспешил подать Лунин.
- Да успокойтесь же, Ляся! - упрашивал он. - Нам, главное, надо немедленно разыскать Герасима. Но как, как? Днем к нему нельзя, да и неизвестно, где он сейчас.
- Василек! - сказала Ляся. - Только он Вас одноногий не знает.
- Правильно!
- Лунин вырвал из записной книжки листок и быстро написал: "Ликвидировать будут этой ночью, в степи. Ждем на вчерашнем месте". Держа сложенный вчетверо листок в руке, чтоб можно было проглотить его в любой момент, он выскочил на улицу и на извозчике поехал в Камышанский переулок.
К счастью, Василек был дома. Проходя мимо окна, Лунин замедлил шаг и подмигнул. У мальчика вытянулось лицо. Через несколько минут он уже стоял перед студентом в соседнем переулке.
- Василек, - сказал Лунин, - если ты не передашь тайком записку одноногому, дедушка Кубышка погибнет.
Мальчик охнул.
- Вот возьми. И помни еще одно: если тебя схватят...
- Я выцарапаю глаза.
- Нет, ты проглоти записку.
- Я проглочу записку и выцарапаю глаза. - Мальчик оглянулся, пригнул к себе голову студента и шепотом спросил: - Ляся жива?
- Жива и скучает по тебе.
Когда Лунин выпрямился, Василька около него уже не было.
ГОЛУБАЯ ЗВЕЗДА
Что тюрьму будут ликвидировать, никто заключенным не сообщал, но у них не было и тени сомнений на этот счет. Как ни строг был тюремный режим, вести о поражении белых на фронтах проникали и к заключенным. Да это было заметно и по лицам тюремщиков - угрюмым, злобно-сосредоточенным. Когда же поздно вечером из всех камер свели в одну двадцать семь человек и оставили у двери вызванных из города шестерых стражников, все двадцать семь поняли, что Дневного света они уже не увидят.
Кубышка и Артемка сидели в углу, на холодном цементном полу. Артемка не выпускал из своей руки руку старика, будто хотел поделиться с ним теплом своего молодого тела. Говорить было больше не о чем. За четыре дня, проведенные стариком и юношей рядом, каждый рассказал о себе и главное и такие подробности, которые, казалось, совсем ушли из памяти. Вспомнил Артемка даже и о том, как его, трехлетнего хлопчика, купала мать в бочке из-под огурцов в соленой воде и говорила при этом, что жить ему, просоленному, сто лет. Не вышло. А от Кубышки Артемка узнал, что мать Ляси была знаменитой гимнасткой. Об ее ловкости и красоте писали во всех газетах. Многие и цирк приходили, чтоб только увидеть ее лучезарную улыбку. А за что она полюбила некрасивого клоуна, который к тому же на десять лет был старше ее, так он и не узнал. Погибла она потому, что владелец цирка, итальянец Круцци, не сменил вовремя шелковые потертые шнуры на трапеции под куполом. И еще рассказал Кубышка, что каждое седьмое января, в день рождения Ляси, он приносил ей красную розу: не так легко достать живую розу в лютый крещенский мороз.
Заскрежетал засов, и в камеру в сопровождении смотрителей вошел начальник тюрьмы. Он сипло сказал
- Выходи по одному.
Потом поднял керосиновый фонарь до уровня лица, так что отчетливо обозначились вздрагивающие над глазами черные мохнатые брови, и все тем же простуженным басом стал читать фамилии.
Кубышка был вызван одним из первых.
Когда в камере осталось человек десять, начальник молча повернулся к двери. Коренастый заключенный, все время говоривший товарищам, что он умирать не собирается, но если уж придется, то и тюремщика хоть одного захватит с собой, с вызовом спросил:
- Нас поведут двумя партиями?
- А тебе дело? - окрысился тюремщик.
- Да уж, наверно, большее дело, чем тебе, мерзавец! - с гадливостью ответил заключенный. Артемка шагнул вперед.
- Не разлучайте меня со стариком. Мы вместе пойдем, - сказал он требовательно.
Начальник угрюмо глянул на него из-под нависших бровей:
- Поперед батька на шибельницю суешься?
- Мерзавец и есть! - подтвердил Артемка. С полным равнодушием к брани смертников начальник вышел из камеры.
Разделить заключенных на две партии было решено лишь час назад. Контрразведка сделала это для того, чтобы сбить с толку рабочих, если бы они попытались освободить приговоренных. Первую партию высели из ворот тюрьмы и повели налево, в степь. Вслед затем вывели вторую партию и повели направо, в порт,
Наблюдавший это из соседнего двора подпольщик последовал за второй партией и, поняв, куда ее ведут, побежал через дворы к месту, где залегли двадцать вооруженных рабочих.
Когда Герасим узнал об этом маневре контрразведки, он невольно разразился проклятиями. Но перестраиваться уже было поздно: к месту засады приближалась партия. Смертники шли толпой в кромешной тьме, посредине улицы. Шлепая сапогами по жидкой грязи, покрывшей мостовую, их окружали конвоиры с винтовками наперевес. Впереди, позади и с боков ехало по два конника. Вырваться из такого кольца не было никакой возможности.
Вдруг обе лошади, шедшие впереди, одновременно споткнулись, заскрежетали подковами о булыжник мостовой и свалились в грязь, подмяв всадников. На лошадей наткнулись пешие конвоиры и тоже повалились, грохоча винтовками о мостовую. Стальной трос, перетянутый через улицу, приподнялся и ударился по задним лошадям. Лошади вздыбились. Все смешалось в беспорядочную кучу.
Покрывая неистовую ругань конвоя, чей-то резкий голос крикнул из соседнего двора:
- Товарищи заключенные, прижмитесь к земле! По палачам - огонь!
Ночную тишину окраины разодрали выстрелы.
Конвоиры бросили смертников и, стреляя наугад, побежали к дворам, но, не добегая до ворот, заборов и изгородей, за которыми прикрывались рабочие, падали под револьверными выстрелами.
Одному из конников удалось подскакать к самому забору и взмахнуть саблей. В тот же миг раздался выстрел. Завалившегося на бок казака лошадь унесла в темноту.
- Алеша, вы ранены? - вскрикнула Ляся, видя, что Лунин как-то странно сползает с забора на землю.
- Я? Нет... Впрочем, кажется, да... Ничего... ничего... - сказал студент и потерял сознание.
Меж тем остальных заключенных уже вели по берегу к тому причалу, от которого должны были уйти в море Кубышка и Ляся. Заключенным сказали, что их переводят в Мариуполь, но никто этому не верил: смертников и раньше отвозили в баркасе на рейд, в тридцати милях от берега, и там топили. Надежды на спасение не было: при входе в порт выстроился целый взвод казаков, вдоль берега прохаживались темные фигуры с торчащими из-за плеч винтовками. Заключенные шли будто в состоянии кошмарного сна, когда мучительно хочешь и не можешь проснуться.
