Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 - Лиханов Альберт Анатольевич (книга бесплатный формат txt) 📗
Пламя рванулось вверх метровым языком, сразу затрещали перегородки и сухие бревна.
Федор поднял голову. Голуби носились как ни в чем не бывало.
Он повернулся. И побежал.
Народу на остановке было немного, но он полез без очереди, не видя никого. Его обругали, машина тронулась, Федя стоял на задней площадке, прижавшись лбом к стеклу, и смотрел, старался смотреть вниз, на серый и спокойный асфальт.
Но он не удержался. Помимо его воли, глаза посмотрели в небо. Голуби кружились, не подозревая беды. И Федор бросился к двери. Стал колотить как сумасшедший.
— Водитель, — закричал кто-то, — остановись, мальчик остановку пропустил!
Троллейбус послушно притормозил, дверь с шипением распахнулась, Федор выпрыгнул, неловко подвернул ногу и грохнулся коленом о дорогу. Острая боль пронзила его, и он словно очнулся.
Спал он эти дни, уснул, как только увидел пустые окна Лены. А тут проснулся.
Голуби! Разве их можно бросать? Разве он имел такое право! Кто-то там сказал, какой-то мудрец: мы отвечаем за всех, кого приручили. Вот и все. Он отвечает за голубей.
И еще. Отвечает за Лену.
Федор подбежал к голубятне, объятой высоким пламенем. Повисли плотные сумерки, и во мраке, возле пляшущих языков огня, метались молчаливыми тенями обезумевшие голуби.
Федор молча поднял руки. Его фигура отбрасывала на землю огромную мечущуюся и трепещущую тень, он заметил ее, обернувшись, и сила влилась в него — он показался себе большим и сильным.
Федя раскинул руки, голуби узнали его, затрепетали над головой, садились ему на плечи, он брал их, воркующих, встревоженных, и прятал под куртку, за пазуху. Все туда все-таки не помещались — двоих он держал в руках. И вот так, с голубями, вошел в отделение милиции. Первое, которое попалось.
Он спрашивал про школу-интернат больных детей. Строгие мужчины в милицейской форме слушали его с вниманием и пониманием, объясняли, как туда добраться, а сами поглядывали на голубей, которых вез больным детям этот добрый парнишка.
Потом Федор ехал в коляске милицейского мотоцикла, входил в скрипнувшую калитку, пробирался, сдерживая дыхание, влажной осенней аллеей.
В глубине огромного сада стояло несколько зданий, но свет горел только в одном, одноэтажном, из розового кирпича, теплого в последних отсветах утухающего неба. За окнами было шумно, слышались взрывы смеха, и Федор на минутку почувствовал себя лишним. Но он все-таки крикнул. Первый раз неуверенно и не очень громко. Его не услышали.
— Лена! — крикнул он вновь. — Лена! Лена! Лена!
На подоконнике мелькнула тень, хлопнула форточка, старушечья голова появилась на улице.
— Кого тебе?
— Лену! — сказал Федор.
Бабка убрала из форточки голову, и Федя услышал, как она сказала кому-то:
— Парнишка-то с голубями!
Лена мчалась в коляске, наспех одетая тетей Дусей, по коридору, потом по дорожке, усыпанной листьями, и сердце выпрыгивало у нее из груди.
В темноте было плохо видно, и она едва не наскочила на Федора, выдохнув:
— Ты?
Федор протянул ей турмана, она спрятала его под плащ, к груди, и голубь загулькал, как ребенок.
Лену переполнило волнение, тревога и еще какое-то необъятное ощущение. Оно словно поднимало. Оно расправляло плечи, вздымало грудь, разливало по легким освежающий ключевой воздух.
Федор смотрел на нее молча, горячо, и Лена повторила бессмысленно:
— Ты? — И отъехала назад. — Зачем?
Лена чувствовала одно, а говорила совсем другое.
— Зачем ты нашел меня? — говорила она, спеша. — Это ни к чему, понимаешь. Рано или поздно все кончится. Надо самим. Самим легче!
— Голубятни больше нет, — прервал ее Федор. — И твоего дома.
Лена вздрогнула.
Вспомнила поселочек, свой дом, казавшийся ей чужим, гулькание голубей и острый запах трухи.
Нет. Она знала, что не будет. Знала, что не будет и их — Федора и ее. Она все на свете знала и понимала, умная девочка Лена, а вот Федор стоял перед ней, и все тут, стоял, держал голубей, и мелкая дрожь била его.
— Не надо, Федя, — сказала она, не слушая свое сердце. Повторила: — Лучше самим и теперь.
— Знаю, — твердо сказал Федор. — Но ведь нельзя. Понимаешь, я согласен, так, наверное, и бывает, когда люди становятся взрослыми. Но мы же не взрослые. Мы не должны, пока мы не взрослые…
Он умолк на полуслове, не договорил, но Лена поняла.
«Пока мы не взрослые, рассудок не должен нас побеждать. Не должен!»
— Не должен! — повторила она вслух, и Федор понял, кивнул, подтверждая.
Лена услышала за спиной шаги и голос тети Дуси:
— Деточка, голубушка, а как остынешь?
Она встала между ними, поглядывая то на Федора, то на Лену, и Федор протянул тете Дусе голубя. Потом достал еще. И еще.
— Их надо в клетку, — бормотал он. — Я приду. Сделаю голубятню.
Тетя Дуся ойкала, совала голубей под халат, за пазуху, они бурчали недовольно, но слушались — куда было деваться. Нянечка ушла, шаркая ногами.
Они вновь остались одни.
— Я приду, — спокойно повторил Федор. — Сделаю голубятню. И мы… Пока мы не взрослые.
Он наклонился к Лене, уверенно взял ее лицо в свои ладони.
Лена закрыла глаза.
В ближнем окне громко хлопнула форточка.
КОММЕНТАРИИ
Роман «Лабиринт», повести «Чистые камушки», «Обман» и «Солнечное затмение» написаны в течение десятилетия (1967 — 1976). В писательской биографии А. Лиханова это период уверенно обретаемой зрелости, окончательного утверждения темы становления подрастающего поколения как основной в его творчестве.
В эти годы А. Лиханов особенно много размышляет о проблемах воспитания — семейного и школьного, воспитания литературой и искусством, трудом и ответственностью. Эти раздумья легли в основу публицистических очерков, публиковавшихся в периодической печати и составивших затем книги писательских размышлений «Конспект судьбы» (1976), «Времена жизни» (1978), «Уже не дети, еще не взрослые» (1979).
В беседе с корреспондентом еженедельника «Литературная Россия» писатель так объяснил преимущественное внимание, которое он уделяет в своем публицистическом и художественном творчестве ребятам подросткового, так называемого переходного возраста:
«Отрочество — самый важный, самый ответственный период человеческой жизни. Юный человек начинает познавать себя, свое место в окружающем его мире. Он уже много знает, этот человек, но не всегда способен правильно оценивать окружающее по причине малого жизненного опыта. Становление личности — процесс зачастую мучительный и всегда нелегкий. Вот боль за этот возраст и является причиной того, что пишу я о подростках для подростков и взрослых».
На вопрос корреспондента: «Не слишком ли рано и не слишком ли трудно идут его юные герои к зрелому пониманию окружающей их жизни?» — А. Лиханов ответил:
«Жизнь состоит не только из радости, она сложна, зачастую полна противоречий. И подросток, как любой человек, должен это знать. Именно в преодолении трудностей выкристаллизовывается нравственность, формируется сила духа, гражданственность.
Мы обязаны говорить подростку о том, что существуют на свете такие отнюдь не абстрактно-гуманистические категории, как добро и зло, любовь и ненависть, сострадание и бессердечие. Мы должны учить ребенка с малых лет умению сострадать, потому что человек, неспособный к этому чувству, — страшный человек.
Я хотел бы научить своих юных читателей стойкости в трудных жизненных ситуациях, помочь им выработать в себе высокую способность видеть и активно защищать добро. Уметь любить и уметь ненавидеть» («Трудная наука». — Литературная Россия, 1977, 22 апреля).
В другом интервью, данном двумя годами позже, писатель счел необходимым особо остановиться на роли семейного воспитания. «Я убежден, — подчеркнул он, — что ребенка формируют человеческие взаимоотношения, сложившиеся в семье. Отсюда он несет хорошее или плохое в школе, на улице, а не наоборот. Конечно, улица, кружки, школа, училище, общественный пример наставника играют неоценимую роль в воспитании, но основа закладывается в семье» («Прекрасный и сложный возраст». — Московская правда, 1979, 8 апреля).
