Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Он кинул Эдварду тряпку и ушёл.
Сбросить кипы на прилавок, обмести с полок пыль — это было нетрудно. Но как сложить их обратно? В каком порядке они прежде лежали, — Эдвард уже не мог вспомнить.
«Надо сложить по рисунку!» — решил Эдвард. Он начал подбирать полоски к полоскам, цветы к цветам, горошек к горошку. Он вспотел, поднимая и закидывая на полки тяжёлые кипы материи. Через полчаса всё было готово. А ещё через десять минут вошедший на склад Глоттерс ахнул, выкатил глаза и побежал за хозяином.
— Посмотрите, что он сделал! Вы только посмотрите, хозяин, что он сделал! — Глоттерс вертелся вокруг Зимпеля, вскидывая полами короткой куртки.
— Он смешал всё!.. Бумажный бархат — с настоящим плюшем! Дешёвую набивную ткань — с брюссельским тканым шёлком. Тонкое полотно — с крестьянской пряжей! Посмотрите только, что мальчишка наделал в первый же день!
— Вижу! — сказал Зимпель.
Он жёстко взял Эдварда за локоть.
— Товар надо складывать не по рисунку, а по цене, — сказал Зимпель. — Положи сюда руку!
Он указал на прилавок. Эдвард положил руку на прилавок, ещё не понимая.
— Не рисунок важен, а цена! — повторил Зимпель и железным ободком счётов больно стукнул Эдварда по пальцам. — Там, где лежит миланский бархат, там не должна лежать дешёвая крестьянская пряжа! — он перевернул счёты другой стороной и ещё раз больно стукнул Эдварда по пальцам. — Запомни это, мальчик! И, чтобы запомнить это как следует, переложи всё сначала и выучи наизусть цены на все сорта!
— Понял? — спросил Глоттерс.
— Понял, — сказал Эдвард.
Так началось его обучение торговле.
С первого же дня Эдвард возненавидел Зимпеля.
«Драться с ним на пистолетах? — думал Эдвард. — Или устроить люк в конторе и спустить его под пол? Может быть, просто утопить Зимпеля в канале?»
Он подолгу сидел на складе у окна и придумывал казнь для Зимпеля.
В окно склада виден был канал и крутой мостик с бронзовыми оленями.
По воде ползли суда с дровами, с людьми, с глиняной посудой. По чисто вымытой кирпичной мостовой шли лошади и тянули за собой по каналу большую баржу с пассажирами — водяной дилижанс. Мальчишка в голубой куртке трясся на крайней лошадке и трубил в рог. «Кучер» дилижанса сидел на носу, у моста он вынимал изо рта трубку, а мальчишка в голубой куртке кидал ему конец верёвки, на которой тянули баржу. «Э-гей!..» Кучер подхватывал верёвку; баржа без тяги, уже по инерции, проползала под мостом, а за мостом кучер кидал конец обратно и снова совал в рот трубку. Дилижанс ехал дальше.
Амстердам был оживлён с утра до вечера, но не шумен. Торговый склад Европы, «магазин света», он не знал дребезжания колёс, пыли, тесноты, грохота и шума других больших городов. Его каналы бесшумно несли на себе всю тяжесть торгового груза; барки с лесом, рыбой, торфом, посудой, льном неслышно скользили по зелёной грязноватой воде. По воде плыли дилижансы, полные народу.
Мусорная барка часто останавливалась у мостика, на канале. Здесь было глубоко, мальчишки никогда не ныряли в этом месте. Барочники длинными баграми ворочали в грязной воде. На мосту стояли дети и смотрели.
— Сапог! — кричали дети. На конце багра вертелся сапог без подошвы.
— Кошка! — барочник тянул из воды полуразложившийся труп кошки.
«Нет, утопить Зимпеля невозможно, — думал Эдвард, — найдут и вытащат».
Раз он увидел на мостике Лину Ферштег. Лина училась с ним в одной школе. Она не умела плавать и как-то раз чуть не утонула в канале. Эдвард вытащил её тогда, плачущую, испуганную, в намокшем зелёном платье, похожую на лягушонка. С тех пор все так и звали её: Лина Лягушонок.
Лина Лягушонок сидела верхом на бронзовом олене и болтала ногами.
— Лина! — крикнул Эдвард. Он махнул ей рукой. Лина подбежала. За немытым стеклом она рассмотрела Эдварда, бледного, растрёпанного, с упавшими на лоб волосами, со штукой синего бархата в руках.
— Что ты здесь делаешь? — удивилась Лина.
— Учусь торговать, — ответил Эдвард.
Лина сморщила коротенький носик.
— А мы скоро уезжаем! — сказала Лина.
Отец Лины был длинный невесёлый человек с вечно обвязанной шеей. Он держал лавчонку где-то на дальней улице, торговал травой от кашля и мазью от ревматических болей, которую сам делал.
Эдвард как-то был у них на Зелёном канале. Ферштеги жили в старом мрачном доме, в нижнем этаже, полутёмном от навеса над окнами, заплесневелом и сыром. Весною, в высокую воду, лодки здесь причаливали прямо к окнам, и на задних дворах по вечерам квакали лягушки.
В первую минуту Эдварду тогда показалось, что он попал в тропический музей. Через комнату тянулись воздушные корни каких-то растений, вцепившиеся в зелёную заплесневелую землю кадок и огромных горшков. Большие открытые банки стояли по углам, с искрошенными корнями, с высушенной травой, пахнущей лекарством. Чучела ящериц, больших и маленьких, хвостатых и бесхвостых, висели над камином.
Маленькая сердитая женщина вязала шерстяной чулок. Она указала на Эдварда концом спицы.
— Кто это? — спросила женщина у Лины.
— Эдвард Деккер, мама, сын капитана Деккера.
— Сын старого Деккера? У мальчишки всегда такой странный взгляд.
— Какой? — смутился Эдвард.
— Он смотрит так, словно думает о чём-то необыкновенном.
Две младших девочки, Эльзи и Мина, возились на полу с игрушками.
— Поди сюда, Эдвард, — сказал отец Лины.
Якоб Ферштег, кашляя, растапливал камин. Он долго чиркал спичкой о кожаную полу куртки. Сырой торф не разгорался.
— Как хорошо в Индии! [24] — вздохнул Якоб Ферштег. — Там не нужно топить каминов.
— А зимою как же? — сердито спросила маленькая женщина, мефрау Ферштег. — Зимой нельзя без камина!
— В Индии нет зимы, — мечтательно сказал Якоб Ферштег. — Даже в январе температура на Яве редко бывает ниже пяти-десяти градусов. Жители там дважды и трижды в год собирают с полей урожай… Каждому белому, который приезжает в колонии, отводят участок земли, какой ему понравится… Я здесь живу, как жалкий подёнщик, нуждаясь во всём, а в колониях нет человека с белым цветом кожи, у которого было бы меньше, чем двенадцать слуг… На Яве любому белому готово казённое место, экипаж и двести гульденов жалованья в месяц… Вот только лихорадка, тропическая лихорадка!..
Якоб Ферштег придвинул к огню закутанный в тряпки горшок.
Из тряпок торчал какой-то жалкий росток.
— Что это? — спросил Эдвард.
Якоб Ферштег размотал тряпки.
— Хинхона!.. — он показал Эдварду розоватый ствол вялого деревца-крошки. — Хинхона — хинное дерево, драгоценное лекарство от тропической лихорадки. Если бы мне удалось привить это деревцо в Индии!.. Оно растёт только в Южной Америке. Я раздобыл привозной черенок с большим трудом: один аптекарь согласился продать за большие деньги. — Якоб Ферштег с нежностью придвинул свою хинхону к теплу.
— Лихорадка! — сказал он. — Если бы не тропическая лихорадка, я бы уже давно уехал в колонии…
— А мы скоро уезжаем! — сказала теперь Эдварду Лина, глядя на него с улицы сквозь тусклое стекло.
— Куда?
— В Индию.
— Как далеко!.. — вздохнул Эдвард.
— Ничего, что далеко. Ты научись торговать и тоже приезжай.
— Это очень трудно! — печально сказал Эдвард. — Я, должно быть, никогда не научусь.
В конторе была горячка: весенний сезон. Об Эдварде на время забыли. В конторе целый день толпились люди: хозяин сбывал по дешёвке гнилое сукно.
Об Эдварде забыли, но он не скучал. С ним был Абеллино, его любимый Абеллино. С великим разбойником Эдвард всегда мог попасть из своего склада и в лесной замок, и на войну, и на большую дорогу, и в тайный разбойничий притон. Пыль могла теперь без помехи ложиться на полки. — Эдвард лежал на подоконнике с книгой в руках.
— Глоттерс, а что делает наш ученик? — вспомнил, наконец, об Эдварде хозяин.
Эдвард как раз в эту минуту врывался вместе с Абеллино в замок злодея графа.
24
В данном случае речь идёт о Нидерландской Индии, то есть Индонезии.