Сегодня и ежедневно - Драгунский Виктор Юзефович (электронные книги без регистрации txt) 📗
Народу действительно было много, все нещадно курили, и было здорово шумно и как-то колготно. Я никогда бы не подумал, что столько людей в этот вечер решили поужинать в ресторане, но, в общем, я был рад: со мной пришли мои товарищи, и я в Москве, и все прекрасно или могло бы быть совершенно прекрасно. Девушка в наколке держала в руке блокнот и нетерпеливо постукивала по переплету карандашиком.
Самый наш главный дамский угодник Жек обратил к ней свой доброжелательный взгляд и заказал еду. Она, конечно, не очень обрадовалась, что мы не спросили спиртного, но виду не показала и ушла.
Я огляделся. Стены ресторана были украшены разными картинками и надписями, их было немного, но они привлекали всеобщее внимание.
- Вот, - сказал Жек, - видишь, на стенах картинки и надписи. Это какие-то новости...
- Ерунда, - сказал Борис, - пройденный этап. Было, брат. Уже было.
- Художники какие-то чересчур левые, - сказал Жек, - это что, они и есть, абстракционисты эти самые?
- Не смеши народ, - ответил Борис.
Мы принялись рассматривать нарисованную прямо на стене девушку с восьмиугольными грудями.
Невдалеке висел прикнопленный рентгеновский снимок с краба. Под ним белел аккуратненький плакатик:
+--------------------+
| ПЕТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ! |
+--------------------+
Жек прочитал эту надпись вслух. Борис искренне рассмеялся.
- Значит, все-таки поют, - сказал он, явно симпатизируя незнакомым певцам, - раз воспрещается, значит, были случаи...
Да, не здесь надо было сидеть мне в этот вечер, совсем не здесь. Сердце мое томилось, разговор в душе жалил его нещадно, я даже не думал, что настолько это будет едко, но все-таки хотелось затянуть и насколько только можно отсрочить разговор с Таей, последний разговор, который разъединит нас уже навсегда. И потому я терпел, спокойно дожидался ужина, сидел себе в уголке этого занятного ресторана, сидел с друзьями, и вокруг было накурено и шумно, и что-то такое особенное носилось в воздухе, какой-то общий дух, дух дружелюбия, и совсем не было похоже на ресторан. Люди переходили от столика к столику со своими рюмками или стаканами, подсаживались друг к другу без особых книксенов и вступали в любую беседу с ходу, как будто давно уже знали, о чем идет спор. Столики стояли тесно, были слышны разговоры соседей, так же как соседи слышали наши. Рядом с нами сидел какой-то очень худой и сморщенный человек. Он дремал, склонив лысеющую голову. Лысел он странно - небольшими зонами, у него не было сколько-нибудь большой, заметной плеши, просто было похоже, как будто кто-то выдрал множество клоков из его прически. Он дремал среди смеха, шума и дыма, а за его столиком сидели какие-то люди, видимо, его друзья. Иногда он просыпался, и тогда его друзья наливали ему коньяку, он брал рюмку длинными и зыбкими пальцами и выпивал. Глаза его раскрывались, в них появлялось какое-то старинное и тонкое, мудрое озорство, и человек этот ни с того ни с сего вдруг произносил:
- А знаете, что такое вопросительный знак?
Все кругом затихали.
- Нет, не знаем... Ну... Ну... Скажи...
Люди ерзали от нетерпения и смотрели прорицательно в рот.
- Вопросительный знак - это состарившийся восклицательный, - негромко говорил человек.
Поднимался оглушительный хохот, все качали головами, жмурили глаза от удовольствия, как утонченные гастрономы, отведавшие диковинного, острого и пряного блюда. Не услышавшие остроты переспрашивали у слышавших, те пересказывали, вопрошавшие снова смеялись, жмурили глаза и качали головами и передавали дальше, и так, скачками, смех и восхищение докатывались до стойки. А виновник этой кутерьмы уже снова дремал над недопитой рюмкой, чтобы через несколько минут ошарашить товарищей новой шуткой.
- Это знаменитый человек, редкий, - сказал Жек, - душа-человек, а талантище, брат, мирового класса.
И Жек назвал мне фамилию этого человека. Я, когда услышал эту фамилию, просто вздрогнул от неожиданности. Да ведь я же его знаю! Да ведь мы с ним знакомы! Это было в войну. Мы приехали с фронтовой бригадой, солдаты расселись на пригорке, до нас, до цирковых, должен был выступать поэт, он вышел, встал перед сидящими и стал читать, слегка картавя, и это были настоящие стихи, и солдаты это мгновенно поняли и насторожились всей душой. Но в это время откуда ни возьмись налетели фрицы, и они стали стрелять, и многие тогда убежали в убежище, но некоторые остались, и поэт тоже остался, он читал стихи слабым и вдохновенным голосом, и это было высокое мгновение, он дочитал под обстрелом свои стихи, и мы пошли в блиндаж, а когда спускались, он положил мне на плечо свою легкую руку и сказал: "Мальчик мой, я теперь убедился, что в этом стихотворении есть некоторые длинноты..."
Он был истинно храбрым человеком, и я тогда достал его книжки и выучил множество стихов наизусть, это были удивительные стихи, особенные, ни на кого не похожие, грустные, иронические и обладающие непонятной пронзительной силой. А теперь вот он сидит за соседним столиком, сам похожий на состарившийся восклицательный знак, и какой добрый у него и усталый взгляд. И мне захотелось подойти к нему, напомнить о том стихе на ветру под обстрелом, пожать его легкую руку и близко заглянуть в глаза, но мне показалось, что это неловко будет, и я не подошел, постеснялся.
Ужин был совсем неплохой, а улыбчивая подавальщица, видимо, учитывая, что нас в зал привел сам метр, отлично, проворно и любезно обслуживала нас. Жек изо всех сил строил ей томные глаза и попридержал ее руку, когда она меняла тарелку.
- Как вас зовут?
- А разве это обязательно?
- Повешусь, - сказал Жек.
- Таней. Только не вешайтесь.
Жек сказал:
- Молодец, Танечка. Мы вам благодарность запишем.
Она отошла, смеясь.
С каждой минутой в зале становилось все оживленней.
- Ну, а кого вы поставите кончать второе отделение? - спросил я у Бориса.
- Раскатовых, - сказал Борис.
- А они когда приедут? - спросил Жек.
- Со дня на день ждем, - сказал Борис. - А что? Скучаешь?
- Ага, - сказал Жек, - скучаю, как собака по палке. Просто интересно, что за аттракцион. У нас многие гудят: пуля, экстра-класс, мировая затея.
Борис обратился ко мне:
