Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы - Дворкин Илья Львович (книги хорошего качества TXT) 📗
Митька лизнул одну руку, другую. Руки были сладкие, как варенье. Он испугался, но Лисогонову не сказал. Он побежал на кухню и куснул солёный огурец. Огурец был сладкий. Вот тут-то Митька по-настоящему перепугался.
Что же это такое делается? Значит, теперь всё будет сладкое? Ни горького, ни солёного, ни кислого — одно сладкое? Ужас какой!
Он вбежал в комнату. Лисогонов стоял пошатываясь и икал. А глаза у него были сонные и какие-то мутные.
— У меня огурец сладкий, — кричит Митька. — Пошли в ванную, помоемся, рот пополощем.
— Ага, — говорит Гошка. — Что я говорил? Насквозь! Обкормил меня своим паршивым вареньем!
— Зачем же ты его ел?
— Зачем, зачем! Как же не есть, если угощают. И теперь я сладкий на всю жизнь! Зачем только в гости к тебе пришёл!
Фикус плавал в ванной на боку, а вода всё лилась и лилась тугим жгутиком. Митька закрутил кран. Лисогонов в очередной раз икнул и плюнул в воду.
— Ты в ванну не плюй! Она океан, — говорит Митька.
— Океан, океан! Я б тебе показал океан, не будь я гостем! Нарочно обкормил меня.
— Это я бы тебе показал! Жалко, что ты гость!
— А ну покажи!
— И покажу!
Только Митька приготовился пустить в дело свой знаменитый аперхук, как вдруг снова звонок трезвонит. Митька побежал отворять и увидел маму с папой.
— Ты чего это на цепочку закрываешься? — спрашивает мама. — В дом не попасть.
— А вы уже насовсем вернулись?
— Нет, — говорит папа. — Мы подарок забыли. Сейчас уйдём.
— Слушай, папа, — шепчет Митька, — там у меня в ванной Лисогонов сидит. Мы немножко варенья съели, и теперь мы сладкие.
— Вывозились в варенье?
— Да нет же! Мы насквозь сладкие! Для меня солёный огурец и тот сладкий. И руки у меня сладкие и всё-всё!
Тут вдруг выбежала в прихожую мама с банкой в руках.
— Михаил, — кричит, — какой ужас! Они объелись! Целую трёхлитровую банку варенья почти целиком съели! У них будет заворот кишок!
Папа побежал в ванную и вынес Лисогонова. Гошка свесил голову и икал, не переставая, в очень быстром темпе.
— Я леденец, — бормочет, — нет, я лучше шоколадный. Это он, Митька, леденец.
— Тихо, — говорит папа. — И ты, мать, не плачь. Живы будут эти леденцы. Дай им английской соли побольше. Разведи в тёплой воде. А я сейчас «скорую помощь» вызову.
А Митька подумал, что, видно, очень скверная штука заворот кишок, раз мама плачет и «скорую помощь» вызывают. И наверное, у него уже начинается этот самый заворот, потому что чувство такое, будто в живот булыжник положили. Он сидел на диване рядом с Лисогоновым и старался к нему не прикасаться. Чтоб не слипнуться.
Прибежала мама, принесла две кружки английской соли.
— Пейте немедленно, — говорит, — а то помрёте.
Ого как не хотел помирать Лисогонов! Ого как вцепился в кружку, даже расплескал немножко! Митьке тоже не хотелось умирать, у него ещё всяческих дел на земле было полным-полно. И жалко губить свою молодую жизнь зазря.
Он стал пить большими глотками. И сначала было сладко, потом горьковато, а после так горько, что слёзы из глаз покатились.
Митька тогда впервые понял, как это «плакать горькими слезами».
Затем приехал доктор. Кругленький такой, быстрый.
Он как мячик катался по квартире и смеялся, будто рассыпал стеклянный горох.
Сказал, что лечат объедал-сладкоежек правильно, и всё удивлялся, разглядывая банку.
— Это надо же! — говорит. — Три литра! Это, товарищи, достижение в планетарном масштабе! Это уметь надо. До чего способные дети пошли!
Взял Лисогонова за руку, пощупал пульс.
— Беги домой, — говорит, — только маму предупреди, что английскую соль пил, чтоб не пугалась.
И всё головой качал.
И Лисогонов пошёл к двери, потом оглянулся и говорит Митьке:
— Ты, — говорит, — Огородников, приходи ко мне в гости. Завтра или лучше послезавтра. Я тебя угощать стану. Солёными грибами. Только английскую соль с собой возьми, не забудь.
15. Кто-то голубя убил
Кто-то голубя убил. Какой-то совсем уж нехороший человек.
— Какой-то негодяй, — говорит Вика Дробот, — какой-то, можно сказать, подлый негодяй!
— Практически негодяйский подлец даже, — говорит Мишка Хитров и стискивает зубы от нахлынувшего на него благородного возмущения.
И надо же было такому случиться именно в этот день!
Закончилась третья четверть, каникулы начались. Второй день весенних каникул, но снег ещё не сошёл и здорово подмораживало — хоть на коньках бегай, хоть на лыжах.
Но почему-то ничего этого делать не хотелось, а хотелось просто так бродить и разговаривать.
Вторая звёздочка в полном составе слонялась по пришкольному саду и не знала, куда приложить свою энергию.
И ещё они были смущены, они испытывали неловкость.
Потому что впервые к ним пришёл в гости Николенька. Тот самый Колька, который сперва был очень противный, а потом, во время потопа, оказался парнем что надо.
Но смущались и испытывали неловкость Вика, Лёшка, Нина, Мишка и Митька не оттого, что пришёл Николенька, а потому, что Колька сам смущался и испытывал эту самую неловкость. Он считал, что на его чести лежит несмываемое пятно. Он считал, что навеки опозорен перед обществом. Он думал, что его считают дезертиром за то, что позволил увести себя, как маленького дошколёнка, во время наводнения.
Так они и бродили, смущённые, все шестеро по саду, а Николенька был мрачен и ходил с опущенной головой.
Наконец Митька не выдержал.
— Ты что, — спрашивает, — считаешь, что на твоей чести лежит несмываемое пятно?
— Да, — говорит Колька-Николенька.
— Значит, ты думаешь, — спрашивает Лёшка, — что навеки опозорен перед обществом?
— Думаю, — печально отвечает Колька.
— И что ты дезертир? — обращается к нему Мишка.
— И что дезертир, — говорит Колька и так низко опускает голову, что всем сразу становится ясно — сейчас заплачет.
— Глупости! — кричит Вика.
— Ты не виноват! Николенька, ты совсем не виноват! — шепчет Нина.
— Не называй меня Николенькой! — кричит Николенька. — Терпеть не могу! Колька я!
— Ты что ж думаешь, Колька, — говорит Лёшка и усмехается гордо и чуточку высокомерно, — ты что думаешь, мы бы пригласили тебя в наше общество, если б ты был дезертир и с пятном?
— Не пригласили бы?! — спрашивает Колька и весь светится.
— Ни в коем случае! — твёрдо говорит Лёшка.
— Ни за что! — подтверждает Мишка, а все остальные кивают головами.
— Значит, я не?.. — спрашивает Колька явно уже просто для того, чтобы его поуговаривали.
— Кончим этот разговор, — говорит Митька, — и начнём другой.
— Какой же это другой? — обиженно спрашивает Колька и надувает губы, потому что сидит в нём всё-таки где-то в глубине его старинное зазнайство, не до конца он его поборол.
— А такой! Другой — и всё!
— Ой, ребята, глядите! — вскрикивает вдруг Нина Королёва.
Все обернулись и увидели убитого голубя.
Он лежал на снегу — сизый, с зеленоватым отливом, а рядом валялись крошки.
Вот тогда-то и сказали свои суровые слова Вика и Мишка, те, про которые написано раньше.
Ребята присели вокруг голубя на корточки, разглядывали его и молчали.
— Ох попадись мне этот убийца! — говорит Лёшка.
— Из рогатки он его, видите? Прямо в голову, — говорит Мишка.
— Надо его похоронить. Давайте его закопаем, — предлагает Вика. — А то его кошки съедят.
И тут вдруг рядом с голубем появились две здоровенные ноги, обутые в кеды.
Ребята подняли головы и увидели взрослого совсем парня, чуть ли даже не из седьмого класса — физиономия круглая, щекастая, в веснушках, и улыбается во весь рот.
— Укокошили сизаря? — спрашивает.
— Это не мы, — говорит Нина.
— Ну и правильно! — говорит парень, не слушая никого. — От них один вред. Они гадят и портят памятники нашей старины.
