Осиновый невидимка - Сладков Николай Иванович (книги хорошего качества txt) 📗
ДЕД МОРОЗ
На рассвете на моховое болото пришел дед Мороз. Видеть не видел, но хорошо слышал, как бродил он не спеша по обочине, постукивая клюкой и вздыхая. А потом утих: присел, наверное, перед дальней дорогой на север. На восходящее солнышко напоследок решил посмотреть; на дальнем севере-то оно у него будет незаходящим.
Солнце сейчас на восходе само на себя не похоже. Огромное и багровое, чудом-юдом горбатым поднимается оно из-за синего леса. И можно на него смотреть и не жмуриться - как зимой. Это-то, наверное, и манило деда Мороза - любимую зиму напоминало.
Вышел он еще в темноте. Лес вокруг мохового болота стоял по пояс в тумане, а между всклокоченных кочек матово сиял зеленый лед. И слышу идет!
Ломится по звонкому льду напрямик, без опаски - как лось длинноногий. Словно по стеклянному парнику сапожищами топает, стекла крушит.
Ближе, ближе - вот сейчас выйдет из-за крайних сосенок. И увижу его заиндевелую бороду и зеленые льдинки глаз. Нет, не вышел: остановился за сосенками и ждет. И тянет холодом от его дыхания. И лед хрустит: это он с ноги на ногу переминается. А может, на кочку сел.
На восходе вдруг опять захрустело, защелкало, заухало: встал, наверное, с кочки, разминается. На заиндевелой кочке и Морозу долго не усидеть! А может, спина замлела или нога затекла. Покряхтывает, суставчиками похрустывает, притопывает, ворочается.
Глухо ухает лежалый снег, и лед пощелкивает.
Паутиной липнет на щеки, на ветки утренний иней. Трава и деревья обрастают белым ворсом. Белые кочки упругие, как резиновые. Вдыхаешь, а в тебя не воздух, а ледяная вода вливается. Скорее бы солнце взошло!
Взошло, а теплее не стало. Белое все, все искрит. Снова все, как зимой, и незачем деду Морозу подаваться на север.
Нет, пошел! Не верит апрелю, знает - зиме конец. Пошел, хрустя и звеня, шумно и не таясь, но все так же невидимо. И кряхтит, и охает и вздыхает. Все дальше, все тише - и смолк.
На темнозорьке в апреле и в самом деле на болота выходит мороз. И оседает, кряхтя и ухая, снег, и лед трещит, как под сапогами. И это не сказка, все так и есть. Или все-таки сказка?..
ЗАРЯНКА
Перед рассветом с шорохом шелка оседает изморозь. И звезды начинают так сверкать, словно кто-то, любуясь, поворачивает их разными гранями. Поворачивает, любуется и вдруг одну уронил! Перечеркнула она небо белой чертой и упала в лес. И, похоже, ударилась о вершину елки и раскололась: послышался звон осколков.
И позади зазвенели осколки, а на небе еще одной звездой стало меньше.
Небо медленно зеленеет. Предрассветный озноб проникает в лес. Звезды в небе дрожат все сильнее и все чаще срываются с высоты, размашисто падая в лес. И все чаще звенят осколки, скатываясь по еловым лапам.
Это запевают предутренние зарянки - птички с глазами мыши и клювиком соловья. Об этот-то острый клювик и бьются, наверное, звезды. Удар - и горстка стекляшек переливчато ссыпается вниз.
Чем больше запевает в лесу зарянок - тем меньше на небе звезд. Скоро они и совсем исчезнут, но зарянки не перестанут петь. Наоборот: на заре они поют бойчее всего! И так набили им звезды носы, что даже парок из клювика вылетает.
ЛЕСНЫЕ ГОЛОСА
Так хотелось услышать подлет глухаря, но все мешало! Сперва гулко капали с сосен тяжелые капли. Потом на елку - на самую маковку - уселась кукушка и куковала не переставая. Верхний ветер качал ее и мотал, но кукушка цепко держалась и куковала как заведенная. Раз ее так качнуло, что кукушка суматошно замахала крыльями, но удержалась и снова закуковала. По временам она как-то глухо бурчала, словно откашливалась и прочищала горло. И снова куковала звонко, напористо и настырно. И гулкая сосновая грива вторила ей и гудела: "Донн! Донн! Донн!"
Улетела кукушка - на ее место сейчас же уселся певчий дрозд. Уселся и рассвистелся! Теперь не то что далекий подлет глухаря, а и ближнего не услышишь. Прямо хоть палкой гони!
А когда стемнело совсем - стал летать вдоль гривы невидимый вальдшнеп, непривычно строенно хоркая: "Хор-хор, хоророр!" И опять все глушил. А ведь в другой раз слушал бы всех с удовольствием! Но вот тебе нужно что-то одно - и сразу все другое не нужно. Не будь с собою ружья меня бы радовал весь лес. А с ружьем только один глухарь...
Ночью глухо, как в бочку, ухал на гриве филин. Вдали ему откликалась неясыть. Но вместо того, чтобы порадоваться этим редкостным голосам, я сердился, что не услышал подлета. И все потому, что приволок в лес ружье!
НОЧНАЯ КУКУШКА
Ночная кукушка дневную перекукует. Днем все кукушке мешают, а ночью она одна. Только глухо вода бормочет да тихо урчат лягушки. Свет мутной луны с трудом делит темноту на землю и небо. И над приглушенно бормочущей тишиной разносится далеко чуть печальное кукование кукушки.
Словно бьет невидимый молоточек по сияющим шляпкам звезд.
Любо петь в ночной тишине. Все тебя слышат и все догадываются: скоро и наш черед. Ночная кукушка как запевала - всех будит до солнца. Проснутся и залетают над болотом, скрипя крыльями, хохлатые чибисы. Уныло засвистят на поседевших кочках длинноносые кроншнепы. Закудахчут в чапыге дрозды-рябинники. Журавли протрубят в гулкие трубы. А там пропоет и зяблик - бойко, лихо, словно горлышко родниковой водой прополощет! Потом и солнце взойдет.
Но все это будет потом. А пока тишина - и кукует ночная кукушка. Бьет и бьет невидимый молоточек по шляпкам звонких звезд: "Ку-ку, ку-ку!"
Если хочешь долго прожить - торопись в лес годы считать. Вот уж накукует их тебе ночная кукушка - на две жизни хватит. Еще и останется.
КТО ПИСАЛ?
Как-то в детстве оставил я на ночь на краю мохового болота зажженный фонарь, направив его на большой лист бумаги. Пусть ночью светит электрический огонек - кто-то на него завернет? Кто рядом оставит след?
Утром у фонаря не было никого, и рядом следов не осталось. Но вся бумага под фонарем была исписана непонятными письменами: запятые и точки, скобки и черточки, знаки восклицательные и вопросительные, многоточия и тире. Кто приходил, что писал?
С тех пор я как-то по-особому стал смотреть на моховые болота. Всматриваюсь, вслушиваюсь, ища разгадку. Но болота помалкивают...
ВСЕ ДЛЯ ТЕБЯ
В ночном небе - заливистый колокольчик. Или это звезда поет? Но колокольчики не летают, а звезды - увы! - не поют. Птица поет - юла. На вид скромная, неприметная, днем на такую и внимания бы не обратил.
Замечали вы, что чаще хорошо поют именно малоприметные птицы: соловьи, славки, жаворонки? Словно природа, обделив их цветом, наградила взамен голосом. Как вот и эту юлу, с ее удивительной песней звезды-колокольчика.
Длинна ночная дорога, темная пашня по сторонам, а за ней еще более темный лес. Над лесом звезды, и одна из них - певчая. Идешь, идешь, а она звенит и звенит.
Смешно и наивно пытаться передать песню буквами - песню птицы не пришпилить к бумаге. Но все же - ведь так и просится! "Юли-юли-юли-юли! Чип-чип-чип-чип! Си-си-си-си! Чу-чу-чу-чу!"
А знаете, получается! Все-таки зарубка на память: повторишь про себя эти смешные "юли" и "чу-чу" - и снова услышишь птицу. И снова ночь, и пластилинная вязкость дороги, и теплое дыхание пашни, приглушенные вздохи леса и бормотание воды. И песня птицы-звезды льется в уши, как в две воронки, наполняя тебя радостью единения. Все вокруг для тебя - вся весенняя ночь. Для тебя юла поет, раз ты слышишь ее. Все для тебя, если ты не глух и не слеп.
СВИСТУНЫ
Сколько можно свистеть! Пришел к болоту еще в темноте, в час тридцать ночи. На обочине уже пересвистывались два погоныша - кто кого? Шелкали, как хлыстами: "Твуть! Твуть!" Четко так - раз в секунду. До пяти досчитаю - пять "твуть" услышу, до десяти - десять. Хоть секундомер проверяй!
Но это только принято говорить, что, мол, в одно ухо входит, а в другое выходит. Куда там - застревает!
До рассвета эти погоныши все уши мне просвистели. Хоть и умолкли рано: в три часа тридцать минут.
