Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
— За ум взялся, Леонид? — сказал он и недоверчиво скривил губы.
— Подумаешь, много ума надо пеньки выворачивать! — ответил Охнарь и подмигнул напарникам. — Вот взять кожу[23] из скулована[24] — это да! Просто надоело. Все жужжат: «Лодырь, лодырь», ну я и решил доказать. Теперь можете с завом трепануться на собрании, что я старатель. И давайте отпуск на село. Хочу поглядеть, какие там у жлобов висят замки на каморах.
— Откуда вы, хлопцы? — спросил Колодяжный гостей.
— Из Нехаевки, — поспешно ответил за них Охнарь и кивнул в сторону ветряной мельницы. — Вы все, Тарас Михалыч, нам говорили насчет смычки с мужиками, театр им хотите в колонии показать, помните? Так вот мне это дело понравилось, и я уже сомкнулся.
— Однако, ты время зря не теряешь, — с усмешкой сказал Колодяжный. — Что же вас сдружило? На одном солнце портянки сушите?
От публичных похвал огольцу Колодяжный воздержался, но в субботу после ужина вслух отметил, что Леонид Осокин свою норму выполнил. Колонисты из-за тарелок посылали Охнарю одобрительные улыбки, лишь оба его напарника по раскорчевке пней неприметно переглянулись и уткнули носы в пшенную кашу. Ленька снисходительно принимал поздравления. Заведующий встряхнул каштановой шевелюрой, поощрительно похлопал его по плечу.
— Входишь в трудовой вкус?
— Во как! — Охнарь выставил большой палец руки.— Пеньки — дело приличное. Главное — никаких навозов.
Перед сном, сидя на крыльце веранды, Охнарь щедро угощал колонистов яблоками — подарком селянских друзей. Старший пекарь Яким Пидсуха бесцеремонно взял из Ленькиной кепки пяток лучших наливов, сунул в свои необъятные карманы. Охнарь озабоченно поднял бровь, но ничего не сказал, только брезгливая гримаса собрала легкие морщинки на его подбородке. В ответ на это Яким смерил его пренебрежительным взглядом своих сонных выпуклых глаз, насмешливо, лениво осклабился:
— Завтра я снова в лес за дровами приду. Приготовь сухостойчику на разжиг.
В колонии Яким был самым старшим по возрасту и самым высоким по росту. Он бесцеремонно брал у ребят все, что хотел; если кто возражал — отвешивал оплеуху, и с ним редко кто ввязывался в ссору. Яким любил одарять малышей щелчками: идет мимо, молча огреет по лбу или затылку тугим средним пальцем и так же молча пойдет дальше.
Охнарь не спускал Якиму, однажды в ответ на щелчок влепил ему лесным яблоком по лбу, а потом еле улизнул из здоровенных рук пекаря.
— Соберешь сам себе сухостойчику,— процедил Ленька сквозь зубы и отвернулся от Якима.
Лесной участок, где работал Охнарь с напарниками, лежал в конце усадьбы, у межи кулацкого хозяйства — Бакитькина хутора. Высокий забор, за которым стояли две нарядные хаты в яблоневом саду, начинался сразу за опушкой бора. Возле клуни по сияющей проволоке гремя скользила цепь, и с вырубок хорошо был слышен яростный хриплый лай.
За Бакнтькиным хутором шло бугристое поле, пылившее цветущей серебристо-зеленой пшеницей, а вдали, за балкой, виднелся почерневший ветряк, тополевая левада, соломенные крыши села Нехаевки и белая церковь, издали похожая на привидение.
Обычно воспитатель проверял работу корчевальщиков раз в день — после обеда. Стоило ли из-за троих хлопцев вторично тащиться в такую даль, когда его глаз нужен был и в кузне, и на мельнице, и на лекарственной плантации, и на сенокосе. Охнарь и его напарники отлично знали об этом. И поэтому, когда утром на дровозаготовку кружным путем подошло трое исполкомовцев — Заремба, Юля Носка и Юсуф,— их не заметил никто. Укрывшись за толстыми стволами сосен, они взяли опушку под наблюдение.
Вот какая картина представилась их глазам.
На небольшой поляне двое колонистов добросовестно корчевали пни: окапывали, подрубали, пыхтя, ворочали ломиком. Ленька Охнарь сидел в холодочке под сосной, словно под огромным зеленым зонтом, и играл в «очко». Он метал банк. В левом уголке его пухлых, румяных губ дымилась папироска, левый глаз был прищурен; кудрявые, выгоревшие волосы блестели на солнце. Охнарь был без рубахи, его смуглое тело с крепкими плечами и выпуклой грудью лоснилось, в панаме горкой лежали мраморные яблоки, надо полагать, выигранные.
Напротив Охнаря, на примятом папоротнике, расположилось трое незнакомых хлопцев. Старший, губастый, откормленный, в перешитом френчике, обеими руками держал четыре карты и мучительно раздумывал: прикупать ли пятую? Ему советовал белявый товарищ в холщовых штанах и соломенной шляпе, а второй, черноглазый, приподымаясь на коленках, изредка и лениво поглядывал на тропинку, что вела в колонию: видно, его поставили часовым. На кону поближе к хлопцам лежало восемь яблок; около Охнаря — шелковое кашне в шашку, — вероятно, это была его ставка.
— Досыть мени, — наконец выдавил «френчик».
— Пожалуйста, — вежливо сказал Охнарь. Он ловко, неуловимым движением передернул карту, и возле его червовой десятки лег пиковый туз. — Ваша бита.
— Знову? — Видно, «френчика» в пот ударило.
— Считай сам.
— Ну и карта идэ.
Охнарь потянул с кона яблоки.
— Сметаем еще?
— Годи, — охрипшим голосом проговорил «френчик» и собрался встать, но тут же перерешил и вновь сел. — А грець з ным$7
— Прошу.
Легко, с артистическим шиком, Охнарь перетасовал колоду. В каждой руке у него работало всего по два пальца: карты скользили на виду, и сам он на них не смотрел, чтобы не подумали, будто он подкладывает.
Губастый хлопец во френче полез в широкие накладные карманы, быстро сунул руку за пазуху, словно у него там вдруг зачесалось. Заморгал, заморгал, наклонился к товарищам, стал тревожно, горячо шептать. Те тоже обшарили свои пазухи и развели руками.
— Яблок нэма, — помедлив, смущенно сказал «френчик». — Програлы.
— Неужели? — притворно удивился Охнарь.— Да-а. Карты они, браток, как лошади: то повезут, а то и вывернут. Скажи нет? Завтра приноси побольше наливу — отыграешься.
Он подмигнул корчевальщикам, кинул им несколько яблок, выбрал и себе —- покрупнее, сахарное,— с хрустом откусил. Обмотал шелковым кашне шею в знак того, что игра кончилась, и развалился на траве.
Селянские хлопцы молча взирали, как он ел их белый налив.
«Френчнк» выдавил из себя угодливую улыбку, сказал просящим тоном:
— Давай, Ленька, в долг. Завтра нарву, виддам.
— Не могу, — сквозь полный рот ответил Охнарь и с сожалением развел руками. —Зарок дал Миколе-угоднику. Только под наличные.
Наступило молчание.
— От чертова вурка, — махнул рукой «френчик». — Добре. Програю — знову пороблю за тэбэ. Сдавай, да тасуй краще.
Охнарь проворно сел, размотал на шее кашне, положил на кон. Он снова стал держать банк, передернул карту и выиграл.
И тут из-за сосен вышли исполкомовцы. «Френчик», взявший уже было в руки топор, остановился возле пня, точно забыл, что ему надо было делать. Белявый советчик в соломенной шляпе вскочил и отодвинулся назад, а у «часового» глаза стали круглые, точно у курицы.
Охнарь моментально прикрыл рубахой карты и по лицам исполкомовцев старался определить: зачем они сюда попали, видели ль игру?
— Гля кто! — безмятежно улыбнулся он. — Яблочка хотите?
— Работаешь?— сказала Юля Носка, и Ленька не понял, смеется она или укоряет.
К этой своенравной решительной девушке он относился настороженно. От ребят он знал, что два с лишним года назад Юля была поймана вместе с воровской шайкой, судилась, и ее, как несовершеннолетнюю, направили сюда, в колонию. Она любила красиво одеться. Ее обыкновенная, как и у всех, блузка была расшита красным, зеленым гарусом, вокруг полной загоревшей шеи янтарно блестело монисто. Слегка вьющиеся черные волосы ее обычно украшала васильковая лента или радужная косынка.
Палата, где жила Юля, считалась лучшей в колонии: на тумбочках стояли свежие цветы, а зимой душистые сосновые ветки с шишками; над кроватями висели незатейливые аппликации, сделанные под наблюдением Ганны Петровны самими девочками. Порядок господствовал у Юли и на птичне. Но Юля славилась не только работой, горячими острыми речами на собраниях, — она хорошо исполняла украинские песни на вечерах самодеятельности, умела с ветерком станцевать гопачка.
