Ведьмин бал (сборник) - Ольшевская Светлана (полная версия книги txt) 📗
– Мертвую? – в один голос спросили мы.
– Живую, – ответила бабушка. – Она была цела и невредима, только память потеряла. Так и не узнали, что с ней там случилось.
– Понятно, – сказала я. – А почему все же Лялина могила? Эту девушку Лялей звали?
– Нет, – важно подняла палец бабушка. – Лялей звали ту шкодливую козу.
Я прыснула, чуть компотом не подавилась.
– Вот так история, – с разочарованным видом сказала Ника. – Да, интересные происхождения у некоторых названий.
– Бывает и хуже, – засмеялась бабушка.
– Это точно, – кивнула я. – У нас в районе, когда новую улицу строили, кто-то огромными буквами вывел на стене первого недостроенного дома – «Дениска-редиска». Все ходили и хихикали, а улицу эту до сих пор Редискиной называют, хотя у нее есть какое-то официальное название… Не помню какое.
– И все же я ждала какой-нибудь романтической истории, а тут… назвали в честь какой-то козы!
– Этого я не говорила, – заулыбалась бабушка и набрала, наконец, себе мисочку борща. – Могила так называется давно-давно, а про козу – это просто так совпало.
– Так что же ты…
– Ну, вы ж просили какую-нибудь историю! – хихикнула бабушка.
– А скажите, – спросила Ника, – эта дорога, которая ведет к могилам, – откуда она? Кто по ней ходит?
Бабушка уставилась недоуменно.
– Ну, мне так показалось – народ туда толпами не валит, так с чего бы быть дороге?
– А не знаю, внучечки. Там всегда была дорога, сколько я помню. А вообще да, туда редко кто ходит.
Глава 8
Кто ходит по этой дороге?
После обеда делать было абсолютно нечего. Ника выбрала в шкафу какую-то книжку и завалилась с ней на диван, а я маялась дурью. Электричества так и не было, телевизор не включишь, мобильник приходилось держать выключенным, чтоб не разрядился окончательно, а несколько книжек, которые я пыталась начинать, не пришлись ни уму, ни сердцу. Я взяла стопку старых газет, предназначенных на растопку, нашла в одной из них кроссворд и стала решать.
– Ерундой страдаешь? – посочувствовала бабушка, вытаскивая свой мешочек с рукодельем. – А повышивать не хочешь?
Я пожала плечами. Когда-то в детстве она меня учила, но после отъезда я так больше и не бралась за это дело. Впрочем, вышивать лучше, чем страдать от безделья.
– Ну, давай, – сказала я. – Убьем время как-нибудь.
Бабушка, похоже, обиделась:
– Вот уж не ждала от тебя такое услышать!
– А что, не так? – пожала я плечами. – Ну, вышью я какую-нибудь картинку, цветочки в вазочке или зайчика, вставлю в рамку и повешу на стенку. Зачем? Чтобы друзья мамы с папой, когда придут в гости, притворно ахали: «Какая у вас дочка рукодельница!», и делали вид, что им нравится? Хотя ежику понятно, что им оно неинтересно, а моим друзьям тем более. Лучше уж картину красивую купить да повесить…
Тут я умолкла, поняв, что брякнула лишнее. Это получилось случайно, я вовсе не хотела обижать бабушку.
Зато Ника, глянув на меня искоса, отложила свою книжку и подтянулась к нам.
А бабушка встала и резким движением положила свой мешочек на маленький круглый столик у окна:
– Картина покупная, говоришь ты, лучше?
Я предпочла промолчать.
– Ну, это смотря с чем сравнивать. Если с твоей последней работой, – бабушка иронично усмехнулась, – то конечно. А не желаешь ли посмотреть вот на это… Сейчас…
Она открыла дверцу старого шкафа, подставила табуретку, проворно влезла на нее и стала шарить на верхней полке среди каких-то узлов и свертков.
Должна сказать, в доме у бабушки три шкафа. Один стоит в большой комнате, хранит в себе вещи, которыми постоянно пользуются, и называется «новым». В самом деле, ему всего-то лет тридцать, так что он здесь совсем еще новый. Второй занял угол бабушкиной спальни, там хранятся разные вещи, которые, по мнению бабушки, «когда-нибудь сгодятся», и его принято называть «старым».
Вот, а сейчас бабушка открыла третий шкаф. Это была старинная темная громадина, стоявшая в углу кухни. В детстве я его боялась – большого, важного, покрытого старым потрескавшимся лаком и резными узорами, но в то же время мне было интересно, что же в нем. Этот шкаф при мне почти не открывали, и когда я однажды спросила, что в нем хранится, бабушка ответила лаконично: память. Тогда я, маленькая, не уразумела, что это значило, и однажды, оставшись одна, набралась смелости и заглянула в него. В шкафу обнаружились какие-то коробки, тюки, свертки из старых газет, а еще там нашелся шоколад, который бабушка где только ни пыталась от меня спрятать, но я везде находила… Собственно, на шоколаде осмотр шкафа тогда и был окончен.
Вот и сейчас, когда бабушка открыла дверцу, на меня повеяло запахом того давнего, ужасно вкусного шоколада. А она нашла, наконец, на верхней полке то, что искала.
– Полюбуйтесь-ка вот на это, – бабушка положила на стол большой сверток из темной бумаги.
– Вот это да! – присвистнула Ника, когда она сняла газету. В свертке оказалась большая стопка полотенец, салфеток, дорожек, разных по размеру, но с такими узорами, что я диву далась. Я сначала осторожно взяла верхнюю дорожку. На ней затейливым образом переплелись полевые цветы – васильки, ромашки, колокольчики и много таких, которых я и названия не знала, вид богатейший. Второе полотнище ухватила Ника, оно было на пасхальную тему – озаренный утренними лучами солнца храм, вербовые веточки с пушистыми полураспустившимися почками, золотые ангелочки…
Ника подняла вышивку перед собой и отошла к окну, любуясь, и мне со стороны изображение показалось живым, словно я смотрела на настоящий храм издали.
– Что, нравится рушничок? – усмехнулась бабушка. – Это я когда-то на Пасху сделала, корзину с пасочками прикрывать, когда святить их носила. А вот, пожалуйста, мой свадебный рушник.
Она достала из середины стопки и развернула длинное, метра в два, пожелтевшее полотенце, на котором переплелись стилизованные ветви дуба и гроздья калины, а по бокам сидели в гнездышках две пары белых голубей.
– И что, на них всегда дуб с калиной рисуют? – спросила Ника, аккуратно складывая вышивку.
– Дуб означает мужское начало, калина – женское, так положено на свадебных рушниках, – ответила бабушка.
Дальше мы уже смело все перебирали и разворачивали. Узоры и рисунки были великолепные, и если при ближнем рассмотрении наблюдалась вышивка крестиком или гладью, то стоило отойти подальше – и все словно оживало.
– Сколько ж ему лет? – пробормотала Ника, разворачивая очередную работу. Тут и я обратила внимание, что узор, на сей раз немудреный, красными и черными нитками, был вышит не на канве, а на серой домотканой холстине.
– Много, – вздохнула бабушка. – Это еще моей прабабки, если не ошибаюсь. Оберег на счастье, чтоб вы знали.
Вышивки были сложены в хронологическом порядке, и дальше обнаружилось много таких домотканых оберегов – и на холстинах, и на белых полотнах.
– Ну что, не передумала убивать время? – спросила бабушка, когда мы, исполнившись впечатлений, складывали все на место.
– Я тоже так хочу! – заявила Ника, и я кивком ее поддержала. – Чтоб тоже было как живое!
– Как живое? Ну, хорошая вышивка это может – сделать картину живой, – серьезно кивнула бабушка.
– Да вам на выставку надо! – продолжала Ника. – Я пару раз видела выставки, где такие вышивки продавались, и недешево!
– Нет. Этого я не продаю. Это – память. А вы – пробуйте, учитесь, может, и деньжат заработаете.
Она достала большую стопку разных схем узоров и картин, мы с Никой выбрали себе для начала по небольшой салфетке и вскоре увлеченно отсчитывали клеточки по белоснежной канве.
– А если понравится, – сказала бабушка, – и если не бросите, то я вам потом еще кое-что покажу.
Мы просидели за работой до темноты. Электричества так и не было, к великой нашей досаде. Мы попытались вышивать при керосинке, но это оказалось очень трудно, глаза быстро устали, и пришлось отложить работу.
