Портфель капитана Румба (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (бесплатные версии книг txt) 📗

Генчик неуверенно хихикнул:

— Динь-дон…

— Что-что? Ох и безобразник же ты!

— Они говорят: «Динь-дон», — уже без робости, от души завопил Генчик в трубку.

— Сию минуту марш на трамвай и — ко мне!

— Я уже там, где пересадка!

— То-то же… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.

— У меня, кстати, тоже… — Голос у него прозвучал как-то странно.

— Надеюсь, это не связано со стрельбой?

— Вообще-то… связано. Только не бойтесь, он хороший — этот сюрприз!

— Имей в виду: если опять что-то натворил, будет тебе на орехи!

— Не-а! Вы обрадуетесь! — И гудки.

Прибежал из-под душа Руська. Продрогший.

— Ничего! Сейчас согреешься!

И на радостях Зоя Ипполитовна так взялась за него, что бедняга завопил:

— Горячо же! И глаза щиплет!

— Зато будешь самый чистый Руська на свете…

— Не хочу самый… ай!

Он вертелся, как вьюн, пока она мыла и вытирала ему голову и плечи. Пришлось даже шлепнуть между лопаток. Он не обиделся. Намотал на голову полотенце, выпятил под халатом живот:

— Я похож на турка! Да?

— Самый настоящий турчонок… Ну, пойдем, покажу корабль.

За плечи подвела она Руську к «капитанской» комнате и толкнула дверь. А сама вернулась на кухню. Пусть мальчик смотрит на корабельные чудеса без стесненья.

Зоя Ипполитовна выстирала Руськины штаны и майку,

развесила на дворе. Вернулась. Заглянула в комнату с кораблем.

Руська стоял неподвижно и смотрел. Но смотрел не на бригантину, не на глобусы и корабельные приборы. Вскинув голову, он замер перед фотографией Ревчика.

Услышал шаги, оглянулся. В глазах — тревожный, жалобный какой-то вопрос.

— Она у вас откуда?

— Что?

— Карточка. У нас… у меня есть такая же, только поменьше. Это дедушка, когда был мальчик.

Генчик появился через полчаса. К тому времени Зоя Ипполитовна уже знала историю Руськиной жизни. Прямо скажем, невеселую.

Руськин дед, Тимофей Константинович Ревва, после долгой службы в авиации работал в конструкторском бюро, в Москве. Потом ушел на пенсию. Была у него дочь — Руськина мать. Был у нее муж — Руськин отец. Работал инженером на химическом заводе. Там рванула однажды емкость с ядовитым газом, и отца не стало. Руське было тогда семь лет.

Мать погоревала и вышла замуж снова. Новый папаша оказался ничего, но…

— Любил вот это… — И Руська звонко щелкнул себя по тонкому горлу.

Мало того, что сам любил. Начал и жену потихоньку приохочивать к тому же. Сядут вечером на кухне и рюмочку за рюмочкой… Тимофей Константинович наконец разобрался, что к чему. Был он человек решительный и попросту выгнал Руськиного отчима из дома. А дочери велел забыть о нем. Та, как ни странно, послушалась.

После этого дед решил расстаться со столицей, вернуться в город, где родился и учился в школе. Под старость ему стало казаться, что на родине жизнь пойдет лучше. Руськина мать не спорила. Может, и ей хотелось перемен, чтобы позабыть прошлые беды.

Дед умер прошлой весной, не успел уехать в Белорыбинск.

Но Руськина мать не оставила этих планов. Московскую квартиру продали, деньги выручили немалые. Хватило и на переезд, и на покупку однокомнатной квартиры здесь, на окраине Окуневки. Больше им вдвоем и не надо было.

Но вдвоем они жили недолго. Мать стала работать в художественных мастерских при ткацкой фабрике и там познакомилась с неким Аркадием Артемычем.

Сперва Артемыч показался Руське «нормальным дядькой». Тихий такой, добрый. Но скоро стало ясно — такой он, пока трезвый. И началась прежняя жизнь — такая же, как при московском отчиме. Только деда не было, а Руська попереть Артемыча из дома, конечно, не мог.

Он стал уходить из дома сам. И наконец притерся к компании Круглого и Буси. Но, видать, притерся не очень крепко, раз все закончилось таким образом… Наверно, крепко все же сидела в Руське память о деде, который всегда стремился жить ясно и без всякого зла.

— Послушай, Руська… А про свои давние годы дедушка рассказывал? — спросила Зоя Ипполитовна. И смутилась, как девочка.

— Да… — Руська кивнул тюрбаном, тот развалился и упал на пол. Руська не стал наматывать его снова. — Он рассказывал. Про всякое. И как дружил с девчонкой. Ее звали Зойка-Пароход… — Руська глянул хитровато, заелозил на табурете, стал тереться отмытым ухом о плечо. Халат съехал с плеч, сполз до пояса, и Руська сидел теперь коричневый, костлявый и какой-то очень беззащитный.

Зоя Ипполитовна провела по его щетинистой макушке ладонью. В это время и возник на пороге запыхавшийся Генчик.

Он увидел Руську, замигал.

— Знаешь, кто это? — значительно произнесла Зоя Ипполитовна.

— Знаю, конечно. Б… Бычок… Привет.

— Не бычок, а Руслан. Но не в этом дело. Он — внук Тимы Ревчика. Того самого! Можешь себе представить?

Генчик, разумеется, удивленно замигал опять. Но его изумление было меньше, чем ожидала Зоя Ипполитовна. Генчик склонил голову к плечу, осмотрел Руську как бы заново. Поскреб в затылке.

— Вот это да… Какое совпадение.

— Это не просто совпадение. Это судьба, — произнесла Зоя Ипполитовна. Словно поставила крупную точку в конце страницы. И присела у стола.

— Пластинка-то не склеилась, да? — неловко сказал Генчик. — Там не хватает кусочка.

— Он принес другую, такую же. Из коллекции деда, — объяснила Зоя Ипполитовна. Однако уже без прежней бодрости. Устало.

— А чего вы… так? — тут же встревожился Генчик.

— Как «так»?

— Ну… вдруг в печали увязли.

— Ничуть не бывало…

— Только не отпирайтесь! Я же ваш характер знаю!

Руська — тот характера Зои Ипполитовны еще не знал. Но

и он почуял неладное. Встревоженно завертел головой на тонкой шее. Даже Варвара перестала мыть себя за ухом и притихла в углу у плиты.

— Что случилось? Говорите, — строго потребовал Генчик.

— Ничего не случилось, уверяю тебя. Просто… перепад настроения, так это, кажется, называется.

— А почему он не в ту сторону, этот перепад? Радоваться надо, что внук нашелся…

— Я радуюсь. Разумеется… А грустно оттого, что жизнь такая короткая. И Руськиного дедушки уже нет…

— Но зато Руська — вот он, — не очень уверенно возразил Генчик.

— Конечно, конечно… Поставь-ка, Бубенчик, чайник. Я распечатаю банку с вишневым вареньем.

Но Генчик видел, что печаль не оставляет Зою Ипполитовну. И чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, с нарочитым интересом спохватился:

— А где пластинка? Можно посмотреть?

— Вот там, на столе…

Генчик достал пластинку из конверта. Она была в точности как та, разбившаяся. Генчик дохнул на нее — туманное облачко на миг легло на тонкие бороздки.

Генчик опять подивился тому, что этот асфальтовый блин может хранить в себе живой голос.

Если может сохраняться голос, значит, и дух человека может…

— Зоя Ипполитовна! Я зря тогда наболтал… про это…

— Про что?

— Ну… что капитана Сундуккера не было на свете…

— Но, Бубенчик… ты ведь был прав.

— Нет, не прав! Если его не было, откуда взялся дух? Тогда, ночью…

Зоя Ипполитовна дребезжаще засмеялась.

— Ох, голубчик… Это старая игра. Вертушка в таких случаях чаще всего останавливается на буквах, которых ждут… возможно, я жульничала, сама того не желая. Ты уж прости старуху.

— Нет, не прощу! Это вы не тогда, а сейчас… жульничаете! Сами того не желая…

Она не рассердилась. Помолчала и спросила серьезно:

— Ты как думаешь?

— Да. И вы тоже…

Руська, конечно, ничего не понимал. По-прежнему вертел головой. Тревожно смотрел то на Генчика, то на Зою Ипполитовну.

Она поправила очки, встряхнулась и деловито предложила:

— Оставим капитанскую тему. Все равно теперь это не имеет значения.

— Почему? — Генчик слегка ощетинился.

— Посуди сам. Кому все это надо? Я старая, протяну недолго. Скоро мне… вслед за Ревчиком.

Руська сердито вскинулся: