Шпион - Фраерман Рувим Исаевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Ти-Суеви без страха взглянул ему в лицо, хотя оно было ужасно: бугры покрывали его, и кровавые веки, лишенные ресниц, были широко открыты.
Старик прикоснулся к ним пальцем.
— Я никогда не могу их закрыть, — сказал он, — ни днем, ни ночью, ни перед самой зарей, когда спит даже этот камень, на котором я все время сижу. И хотя глаза мои всегда открыты, я не вижу, когда же спит этот прокаженный мальчик. Он не спускается на ночь с кедра и не приходит в дом, где сестра для него поставила хорошую кровать. Он не ест нашего хлеба и мяса, не пьет воды из нашего колодца, а, как зверь, бегает к ручью, откуда нам пить не велят. И куда он уходит на рассвете? Я сегодня утром на росе видел его следы.
— Ты в самом деле много видишь, старик.
И старик и Ти-Суеви мгновенно обернулись на этот голос, раздавшийся вдруг позади.
У забора, тесно прижавшись к нему, стоял прокаженный мальчик.
Никто не заметил, когда он снова спустился с кедра на землю. Больные уже разошлись по палатам, и нигде во дворе не было видно сестры.
Мальчик стоял неподвижно. Руки его были закрыты длинными рукавами хурьмы, и широкая, сгустившаяся к вечеру тень от забора скрывала его лицо.
Только на мгновение вышел он из этой тени, и Ти-Суеви увидел на лбу его лиловое, похожее на облако пятно.
Мальчик секунду-две, не шевелясь, глядел на старика. И тот поспешно поднялся с камня, а Ти-Суеви отскочил в сторону, — так страшен был этот искаженный злостью взгляд.
— Мне противно смотреть в твои глаза, — сказал старик, — но если ты уж спустился с дерева, то я хотел бы разглядеть тебя поближе.
Старик протянул к нему руку, и хотя пальцы его распухли от болезни, однако он очень ловко и крепко схватил мальчика за полу его хурьмы.
Но мальчик вдруг выхватил нож из-за пазухи и одним ударом отсек край своей рваной одежды, за который держался старик. Потом пригнулся к земле, скользнул вдоль забора и, словно провалившись в глубокую яму, исчез в овраге среди кустов.
— Ого! — сказал старик, разглядывая кусок синей добы, оставшийся в его руках. — У этого мальчика острый нож. Он бы мне очень пригодился, чтобы вырезать себе из ясеня новую трубку.
И старик, покачав головой, снова присел на камень.
А Ти-Суеви ушел, также с удивлением размышляя о том, зачем мальчику, больному проказой и безумному, старая Лихибон дает такой острый нож.
VII. Ти-Суеви и Натка следят за врагом
Натка никогда не боялась моря: ни утром, когда тонкий пар и блеск были рассеяны над ним, как песок, ни ночью, когда голубой дым от луны стлался над зыбью, ни даже в бурю, когда тяжелые волны стучали в днища шаланд.
Она боялась леса.
Поэтому Ти-Суеви никогда не предлагал ей возвращаться домой через тайгу.
Но дня через два, когда в Тазгоу опять поймали так много рыбы, что до самого вечера отцепляли ее рыбаки, Ти-Суеви сказал Натке:
— Сегодня Лимчико не повезет тебя в Малый Тазгоу. Все кунгасы заняты рыбой. Пойдем через Фазанью падь, по верхней дороге. Она короче.
— Но ведь скоро солнце зайдет, как же мы пойдем через лес? — спросила Натка.
— Это ничего, — ответил Ти-Суеви. — Если солнце зайдет, то встанут звезды, а дорога выложена белым камнем, она новая и будет хорошо видна.
— А вдруг не будет звезд? — сказала Натка. — Нет, не пойду.
Теперь Ти-Суеви ничего не стоило бы упрекнуть Натку в трусости. Но он этого не сделал. Кто знает? Может быть, Натка вовсе и не боится леса, а просто не хочет больше ходить с Ти-Суеви в школу и возвращаться с ним, потому что нигде в Тазгоу не растут арбузы.
И Ти-Суеви только заметил:
— В тайге у нас хорошо. Ты поешь громко, и каждое дерево поет, и каждый зверь сходит с твоей дороги, даже медведи. Но их теперь совсем нет, потому что за Кривой сопкой строят завод, а на Перевале недавно взорвали гору. Медведи ушли, только фазаны и мыши остались. Но все равно, — добавил Ти-Суеви, — ты идешь и громко кричишь, чтобы тайга тебя слушала.
— Вот как! — сказала Натка.
Это понравилось ей, потому что кричать она всегда любила.
— Что же, пойдем, — сказала она.
Они оставили позади себя море и вошли в лес.
Ветер на закате плыл высоко, на уровне самых старых лиственниц, — только они одни качались. И в сумерках леса дорога казалась на самом деле белой.
Коридорами тянулись голубые пихты. Словно мачты, возвышались ели, и, как снасти, с их ветвей свисал длинный мох. Натка шла с Ти-Суеви рядом, не отставая от него ни на шаг.
Бесшумно проехал на зеленом велосипеде красноармеец.
Натка обернулась ему вслед. Он летел прямо, как пущенный камень, и вскоре исчез под горой, за глухим поворотом шоссе.
И снова стало пусто. Лесная тишина вышла на дорогу и, только справа раздавался еле уловимый шорох, — может быть, это бурундук обходил муравейник или просто выпрямлялись и потягивались ветки, собираясь поудобнее заснуть.
А может быть, кто-то шел тут рядом? Ти-Суеви незаметно слушал, ободряя Натку взглядом своих узких и спокойных глаз.
— А кричать еще не надо? — спросила Натка.
— Нет, — ответил Ти-Суеви, — ведь еще не наступила ночь.
— Но если кричать не надо, то, может быть, можно громко говорить?.
— Говори, — сказал Ти-Суеви.
И Натка громко спросила:
— Куда поехал этот красноармеец на велосипеде? Ты не знаешь?
— Не знаю. На заставу, верно. Я слышал, что они ищут кого-то.
— Кого же они ищут?
— Тоже не знаю. Друзей они искать так не будут. И я, и ты, и Василий Васильевич Пак приходим к ним на заставу сами. Может быть, они ищут врагов, которые прячутся от них.
— Врагов? — повторила Натка. — Разве они тут есть?
— Наверное. Ведь тут близко граница.
— Честное слово, — сказала Натка, — если бы я поймала хоть одного из них, я убила бы его на месте.
— Я тоже, — твердо сказал Ти-Суеви.
В это время шорох стал громче, явственней, и совсем близко, за обочиной шоссе, дети услышали легкий шум шагов.
В самом деле, кто-то тут был с ними все время.
Ти-Суеви перешел на другую сторону дороги, и Натка побежала за ним. Здесь они подождали немного. У Натки тяжело стучало сердце. Ти-Суеви, вытянув шею, вглядывался в сумрак, стлавшийся над травой, как туман. Кусты раздались, уронив вечернюю росу, и показалось лицо человека.
Ти-Суеви громко плюнул. Он узнал старуху Лихибон. Это ее, точно завесой, скрывали от дороги кусты бересклета и орешника.
Лихибон собирала траву для свиней. Она всегда что-нибудь собирала, эта старуха с мутными глазами. За спиной у нее был берестяной ящик, какой обычно носят корейцы, когда отправляются в сопки за брусникой.
Заметив, что дети смотрят на нее, старуха раздвинула кусты еще шире и сорвала пучок молодой крапивы.
«Но кто же собирает крапиву в ящик? Ее собирают в мешок», — подумал с подозрением Ти-Суеви.
Но и ящик этот показался ему пустым.
Лихибон свернула на тропинку к морю, ничуть не согнувшись под своей ношей.
— Противная старуха, — сказала Натка. — Я ехала с ней на кунгасе.
— Разве она тоже ехала в Малый Тазгоу? — спросил Ти-Суеви.
— Да! Противная старуха, — повторила Натка. — Что ей нужно у нас, в Малом Тазгоу? Она везла с собой рис и сою с мясом. А мне так хотелось есть! Но я не просила. Я вынула камешки, которые мы нашли с тобой в яме, и стала играть. Я играла хорошо, пока один камешек не упал к ногам Лихибон. Она хотела поднять его, но я успела раньше поднять и спрятала камень в карман. Тогда она подошла ко мне, взяла за плечо и спросила: «Ты где нашла эти камни?» Я не ответила ей. Руки у нее тряслись, и она все спрашивала. А до того молчала.
— Да, — сказал в раздумье Ти-Суеви, — эта старуха говорит так мало, как только может, потому что внук ее болен проказой.
— Как проказой! — вскрикнула Натка. — Ведь старуха меня схватила за плечо!
