Ленька Охнарь (ред. 1969 года) - Авдеев Виктор Федорович (книги читать бесплатно без регистрации .txt) 📗
Из своей комнаты вышла Манька Дорогая, подала Двужильному кашне. «Не надо, — сказал он. — Только мешать будет». Манька подняла оброненную им перчатку. Вероятно, так рыбачка провожает мужа в дальнюю и опасную морскую путину. Глашка Маникюрщица совсем не показалась.
— Готовы? — спокойно, негромко спросил Двужильный. — Тронули.
Из сеней потянуло холодом: все стали выходить. Загремел засов наружной двери. И тут у Охнаря вдруг подогнулись ноги, а рот моментально наполнился жидкой, как вода, слюной. Он испуганно оглянулся на Двужильного, воров. Никто не заметил его слабости? В следующую минуту Охнарь уже вполне овладел собой и, забежав наперед, спрыгнул с крыльца прямо в снег.
— Ни пуха вам, ни пера, — напутствовала Просвирня. Она тут же заложила дверь на все тайные запоры.
Нервно поеживаясь, но уже бодрый, все примечающим взглядом посматривая по сторонам, Охнарь ходко шел по темным, скудно освещенным улицам Окраины. Мост, Самарка остались в мглистой тьме. Скрипел снег под ногами, позади оставались бревенчатые дома с черными окнами; в некоторых, расплываясь за обледеневшими стеклами, горел свет. Из какого-то двора пахнуло овчиной, дубильным настоем. Охнарь никак не мог согреться, чувствуя, как тело отдает остатки ласкового комнатного тепла. Да с ним ли происходит все это сейчас? Он ли это идет по ночному, засыпанному снегом городу на свое первое; крупное дело? Что бы мать-покойница сказала, увидев своего сыночка? Значит, теперь его жизнь навсегда определена? Ша! Лады. Поступай, как обстоятельства велят.
Оглянувшись, Охнарь с удивлением обнаружил, что позади нет ни Двужильного, ни Калымщика. Он схватил за руку Хряка, дернул книзу:
— Обожди. Наши отстали.
— Ступай, ступай, — сказал Хряк. — За своим носом следи.
— Куда они?
— Может, тебе целым табуном чапать? То-то для мильтонов лафа, еще по дороге бы прихлопнули. Аль от страху в портках мокро?
— Гляди, не подплыви первый.
— Я вот тебе, щенку, оборву язык.
Долго петлями изгибались глухие переулки; два раза пересекали трамвайную линию. Почти все дома спали под снеговыми одеялами. Чаще начали попадаться каменные магазины, многоэтажные здания, лавки, наглухо затворенные большими железными воротами, ставнями, перехваченные прочнейшими запорами. Возле них неподвижно сидели закутанные в тулупы сторожа, напоминая Леньке о законе, порядке. Затем центр города, Волга отодвинулись влево. Снова потянулись пустынные улицы. Оголец чуть не вскрикнул «Наши!», увидев за углом Двужильного и Калымщика. Недалеко стоял одноконный извозчик с санями, накрытыми полстью. «Как бары ехали, — подумал Охнарь. — Зачем ваньку Лишний свидетель». И тут же догадался, что извозчик проверенный, а взяли его краденое барахло везти. Охнарь понял, что близко тот дом.
Так оно действительно и было. Воры сошлись, на минуту, не больше, остановились на перекрестке. Двужильный как бы бесцельно поглядел по сторонам, кивнул товарищам, и все быстро и осторожно направились к приземистому особнячку, второму от угла.
Вот и началось «дело». Охнарь как-то вопросительно уставился на старших. Калитку Калымщик открыл, почти, не звякнув мерзлой щеколдой, беззвучно исчез во дворе. За ним Хряк. Двужильный пропустил обоих, хотел войти сам да вдруг задержался возле Охнаря, положил ему на плече руки, заглянул в самые зрачки.
— Ну… зырь, — сказал он раздельно и тихо.
Охнарь деловито нахмурился, пальцами привычно коснулся штанов, точно подтягивая их.
— Канайте. Знаю.
— Не сводя с огольца тяжелого взгляда, Двужильный медленно снял руки с его плеч.
— Надеемся. Понял?
В голосе его Леньке почудилась беспощадная нотка, грозное напоминание, что если подведет — лучше ему на свет не родиться. И совсем неожиданно глаза Двужильного потеплели, вокруг них собрались смеющиеся лучики, а губы оттопырились добро, по-домашнему.
— Делишки-то, стало быть, идут, оголец?
Охнарь радостно осклабился белозубым ртом, озорно и весело вскинул ресницы. Мотнул кудрявой башкой, показывая, что понимает скупую ласку.
— Живу, воду жую, — ответил он, насмешливо морща нос, широко растягивая рот.
— Обработаем, говоришь, хазовочку?
— Спрашиваете! — утвердительно ответил Охнарь, с оживлением глядя на вора, как бы ожидая от него каких-то необыкновенных чудачеств. Потом вспомнил, что он уже домушник. Он солидно сплюнул, грязно и длинно выругался, сдвинул брови, отвернулся, процедил небрежно! — Обмоем чисто, что твоего покойничка.
— Ну, ну, давай… стой, значит, — усмехнулся Двужильный. Глаза его насмешливо сузились и взгляд опять стал пронзительным, тяжелым. Он круто повернулся и решительно и быстро направился к воротам.
Калитка за ним закрылась. Охнарь остался один. Опять его на мгновение охватила слабость, ощущение беспомощности, покинутости. Не даст ли промашку? А глаза уже сами обежали пустой безлюдный переулок, не упуская ни одной мелочи, ни одной тени, уши ловили тончайшие звуки, шорохи, тело само вжалось в подворотню. Он отлично, «на зубок» знал свои обязанности, да больно уж дело было крупное.
XVI
Тусклое ночное небо сжало город, плотнее сдвинуло улицы, дома. Иногда сквозь низкие, тучи готова была пробиться луна; вот уже обозначалось желтое светлое пятно, затем оно тускнело, гасло.
От особнячка падала угловатая, резкая тень. Особнячок был приземистый, старый, с облупленной облицовкой, узкими венецианскими окнами. Там за темными замерзшими стеклами шла немая проворная работа, полная острого напряжения: опытные руки воров бесшумно и ловко обделывали свое наглое дело. Охнарь явственно представлял, как они открывают дверки платяного шкафа, выдвигают ящики комода, выбрасывают на расстеленную шаль костюмы, платья, отрезы бархата, сукна, обувь, вяжут узлы. Двужильный ищет кассу, золото.
А как с домработницей? Кляп в рот? Вдруг окажет сопротивление, закричит? Ведь и убить могут. Хряк пырнет ножом — и готово, он такой! Это у нее Вася Заготовка собирал сведения о хозяевах, о квартире? Знала бы, перед кем распускала язык.
Вобрав подбородок в поднятый воротник кожанки, сунув руки в широкие рукава, Охнарь сгорбился и, осторожно ступая, подошел к углу. Постоял. Вернулся к воротам, присел на промерзшую, притрушенную редкими снежинками скамью. Охнарю всячески хотелось выглядеть местным жителем-мальчншкой, который поджидает загулявшего отца, — так держаться его учил Двужильный. Но его выдавала настороженная суетливость движений.
Вот Ленька опять вскочил: его тревожило то, что делалось за углом на улице, хотя он только что ее просматривал. Сдерживая себя, чтобы не побежать, он гуляющим шагом вновь вышел к перекрестку. Ох, как тут надо остро держать ухо!
Вновь постоял под фонарем.
Направо тянулась тихая белая улица, горбились сонные двухэтажные дома, светились желтые огоньки в подворотнях, освещая таблички номеров и голые ракиты с поднятыми пальцами веток, облепленных снегом. И налево раскинулся заваленный сугробами переулок, пялились черные оконца ошелеванных домишек, загадочно замерли косые заборы, белые верхушки жидких садков. Всюду тревожная, упругая темень, настороженное безмолвие. На той стороне перекрестка уродливым колом торчала чугунная водонапорная колонка; в лучах фонаря тускло блестел обледенелый наращенный бугорок в форме потеков. Вот эта улица и скрещивающийся с ней переулок — все, что в поле зрения огольца.
Может быть, он впервые так остро чувствовал, как движется время.
Все звуки для Охнаря жили своей особой, глубоко осмысленной жизнью. Где-то за домами резко и тонко, как раздавленная соль, проскрежетали сани позднего ездока. От далекого вокзала мягко, точно отзвук струны, донеслось позванивание трамвая: наверно, идет в парк. Глухо в соседнем квартале лает пес. На кого это он? Увидать бы? Постой: а это что за скрип? Откуда? А ну, а ну! Во-от что: старая ракита. От мягкого верхового ветерка ветви ее трутся о железную крышу, а крыша в этом месте обесснежена. Фу, в жар бросило… Издалека нежно, певуче доносится сирена автомобиля: кто-то едет в неурочный час. Торопится домой? Или, наоборот, по срочному делу? Все городские шорохи и вздохи точно впитываются стремщику в кожу: так, вероятно, чувствует ночь волк, вышедший на охоту. Снежок, что ли, срывается?
