Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович (книги без сокращений .TXT) 📗
Комиссар всегда понимал своего командира с полуслова. Он еще слушал рассказ Ивана Павловича, а уже знал, к чему ведет командир. И когда тот умолк, комиссар сказал:
— Очень хорошая мысль! Наши орлы тоже могут быть прекрасными разведчиками.
Начальник штаба усмехнулся:
— Жаль только, что нет у нас козы.
Тимка слушал рассказ командира, как волшебную сказку. Он мгновенно понял, какие опасные, но заманчивые дела предстоят ему и его друзьям. Вот когда начнется для него настоящая боевая жизнь! И Тимка просительно заговорил:
— Товарищ командир! Посылайте меня в какую угодно разведку. Я даже без козы пройду где угодно. И ребята тоже пойдут. Вот Виктор, например… Он только и мечтает о том, чтобы пойти в разведку!
Иван Павлович остановился перед Тимкой:
— Ну, а я как же без тебя, Тимофей? Кто меня будет охранять?
Глаза его смеялись, и Тимка видел, что он шутит.
— Что там охрана!.. Я ведь знаю, что вам более важные дела нужны. Вы не думайте, что мы ничего не понимаем. Из нас тоже будут хорошие разведчики.
Командир притянул мальчика к себе:
— Молодец, Тимка! Понимаешь дело…
В это время в землянку снова явился радист. Не скрывая радостной улыбки, он подал командиру еще две радиограммы, и по выражению его лица все поняли, что он принес очень важные вести.
Действительно, в одной радиограмме партизанам предписывалось немедленно сообщить координаты и свои опознавательные знаки для самолетов, которые привезут груз, а в другой говорилось, что в отряд посылается представитель Красной Армии и центрального партизанского штаба.
— Живем, друзья! — не сдержав своей радости, воскликнул Иван Павлович. — Да это же знаете что такое?.. Тимка, пусть седлают коней!
— Есть, товарищ командир! — Тимка на минутку задержался. — Сапожник дядя Яков спрашивает, можно ли ему к вам.
— Пусть войдет.
Яков вошел смело и еще у двери снял шапку:
— Як вам, товарищ командир. Извините, что беспокою…
— Пожалуйста. Вы чего хотите?
— Да вот, видите, какое дело… Мне уже не с руки сидеть за сапогами…
— Я думаю, что сейчас у нас нет нужды держать вас в лагере. Село ваше партизанское… Как ты, Михаил Платонович?
— Вполне правильно. Можно и домой.
— Да мне уж говорили… Я сапоги все чинил, а это, говорю же, не с руки мне. Столько пробыл в отряде и… домой? Остаться хочу. Воевать.
Иван Павлович внимательно посмотрел на Якова. И опять представил себе, каким он был растерянным, испуганным и безвольным, когда его с завязанными глазами привели в лагерь. Теперь перед ним был совсем другой человек — решительный и уверенный в своих силах.
— Ну что ж, — сказал он, — хорошее дело, товарищ Онипко. Вполне правильно ориентируетесь.
— А почему ж бы и не ориентироваться? Я всегда… Еще с самого начала сказал жинке: «Не быть тут оккупантам!» А оно и выходит по-моему… Так в какую роту мне итти?
…Через полчаса командир и комиссар в сопровождении нескольких верховых выехали из лагеря, чтобы наметить место для приема самолетов.
Готовы в дорогу
Начальник штаба и заместитель командира по разведке при появлении Ивана Павловича стали «смирно» и крепким рукопожатием приветствовали его.
Из полутемного угла к Ивану Павловичу шагнула женщина в клетчатом теплом платке, с сумой за плечами. За ее спиной, лукаво поглядывая на командира, прятался синеглазый мальчуган.
— Здравствуйте, господин староста! — низко поклонилась женщина. — Я к вашей милости.
Иван Павлович, видимо, был доволен. Приняв необычный для него спесивый и сердито-снисходительный вид, с каким-то клокотаньем в горле он спросил:
— Откуда?
Женщина еще ниже поклонилась, поднесла к глазам кончик платка. Губы ее искривились, из глаз вот-вот брызнут слезы.
— Издалека мы, господин, издалека… В Полтаву пробираюсь. Муж мой в полицаях служил. Сам комендант не мог им нахвалиться. Поймали его партизаны — чтоб им добра не было! — и… убили…
Последнее слово женщина протянула совсем похоронным голосом и начала так старательно вытирать платком сухие глаза, что на них действительно появились настоящие слезы. Мальчик не выдержал и, фыркнув, спрятал лицо в широких складках ее юбки. Заместитель командира по разведке незаметно, но довольно чувствительно толкнул его в бок.
— Бумага есть? — лениво спросил Иван Павлович.
Женщина молча пошарила в складках платка и подала бумажку. Это была справка, выданная старостатом одного из сел, о том, что «госпожа подательница сего документа направляется в город Полтаву вместе со своим сыном, так как ее муж погиб в борьбе за новый порядок».
Пока Иван Павлович читал справку, мальчик, успевший овладеть собой, вспомнил о своей роли. Дернув женщину за полу, он тонко и протяжно заныл:
— Мам, а мам! Слышите? Есть хочу.
Женщина легонько стукнула его по голове и запричитала:
— Да замолчи ты, надоеда, не скули! Ой, горюшко мне с тобой, сиротой несчастным! Где я тебе возьму поесть? Придем вот к бабушке — накормит…
— А я сейчас… и спать хочу!
И так канючил мальчуган, так горестно морщил свой коротенький нос, что даже Ивану Павловичу, прекрасно знавшему, что этот парнишка совсем еще недавно был председателем совета пионерского отряда, на какой-то момент стало по-настоящему жаль его.
…Несколько дней они тренировались. Виктор переселился в барак к тете Шуре. Пришлось ему вместо шинели и великолепных галифе надеть теплое широкое пальто с рыжим воротником. Шинель и галифе — ладно, он о них не жалел, но с пистолетом долго не хотел расстаться и даже имел тайное намерение взять его с собой. «Если что, — думал он, — буду стрелять. Выхвачу пистолет и в фашиста — раз, в другого — раз, а потом бежать с тетей Шурой… Ой, нет, мамой!» спохватился он.
Все-таки пистолет пришлось оставить. Но он был за него спокоен: оружие взял на сохранение сам комиссар.
За эти дни Виктор еще больше сдружился с Тимкой. Он был очень доволен, когда узнал, что Тимка и мать Василька тоже пойдут в разведку. Жаль только, что не в одно место! Но это все равно. Главное, что теперь они с Тимкой будут выполнять одинаковую работу.
Они подолгу с увлечением говорили о том, как будут вести себя на виду у немцев.
— Я ничего не побоюсь, — говорил Виктор. — Он с тетей-мамой будет разговаривать, а я расплачусь. Знаешь, по-настоящему заплачу, я это умею. Что мне, слез жалко? А если буду плакать, разве он подумает, что я партизан? Ни черта не поймет!..
Сегодня тетю Шуру и Виктора вызвал Иван Павлович.
— Что ж, — обратился он к своему заместителю по разведке, — можно благословить. Сегодня ночью пойдете, Александра Ивановна. Документы у вас в порядке, в роль вы вошли. Смотрите только в оба! Сами понимаете.
— Ничего, вернемся. Сынок у меня не подкачает.
— Я знаю, что он молодец.
Виктор сиял.
Иван Павлович снова заговорил:
— Помните: записывать ничего нельзя. Нужно все запоминать и держать в голове. Неосторожный шаг, лишнее слово, бумажонка могут вызвать подозрение, и тогда… Сами знаете, на какое вы дело идете. Все нужно мотать на ус и помалкивать… Ты, Виктор, никаких разговоров ни с кем не заводи. Спрашивают о чем-нибудь, а ты сопи носом, как будто стесняешься. Это у тебя здорово получается… Не опаздывайте, — добавил Иван Павлович на прощанье. — Вы должны знать, Александра Ивановна, что мы… — голос его прозвучал взволнованно, — мы все эти дни будем с вами. Неотступно. На важное дело идете. Мы все будем думать о вас…
Он обеими руками крепко пожал широкую, в темных морщинках руку партизанки.
— Не беспокойтесь, товарищ командир, — тихо и растроганно ответила тетя Шура. — Мы сделаем всё. Вернемся вовремя… и расскажем, что нужно.
Командир подошел к Виктору. Мальчик не успел опомниться, как очутился в его крепких объятиях, а глаза командира, добрые и ласковые, заглянули ему прямо в сердце. И как это он раньше не заметил, что у командира такие хорошие, добрые глаза! Раньше командир казался ему суровым, Виктор боялся встречаться с ним, а гляди, какой он добрый — как отец…
