Экспедиция идет к цели (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна (читать книги полностью TXT) 📗
— Ну, дорогие мои друзья, — сказал Тимяков Вале и Пушкареву, — на вас наши научные надежды. Мы с Сандагом будем наведываться сюда. Завидую вам: мы начинали с археологии, а вы начинаете с кипения живой жизни…
И только теперь, когда сотрудники экспедиции стали готовиться к отъезду, Басманова и Пушкарев вдруг осознали в полную меру, что они остаются здесь, возможно, на долгие годы. Это было и радостно и страшно в одно и то же время.
Да, каждый творец своей жизни, и не столько биографии как таковой, а самой сердцевины жизни, которая и составляет сущность человека. Им предстоит пройти Гоби из конца в конец и увидеть еще много чудес. Ведь они только прикоснулись к необыкновенному, и оно сразу опалило жаром их лица, заставило восторгаться и страдать.
Того, что было, уже не вычеркнешь, не вычеркнешь… А то, что будет, притаилось пока в этих пустынных горах и в пустынных пространствах, затканных светлым, дрожащим маревом, оно ждет своего часа.
Человек должен двигаться, совершать каждый миг восхождение — если это даже только движение твоего ума, внутреннее восхождение. Ты рожден для дел во имя счастья людей. Так будь же беззаветно предан делу, не страшись трудностей, не избегай их, ибо они и есть подлинный источник необыкновенного. Ты сам должен искать и находить трудности и преодолевать их, ломая преграды.
Окунись с головой в жизнь, и только тогда тебе станет ясен смысл ее. Выковывай в себе смелость. И прежде всего смелость творческую, ибо она и есть движущая сила твоих поступков. Ею обладали такие великаны, как Пржевальский, Миклухо-Маклай, Лобачевский — все те, кто пробивал дорогу в незнаемое, кто умел в самых тяжелых ситуациях проявлять свой организаторский талант, вел за собой других…
И настал день отъезда.
Чимид прохаживался вокруг машины и вздыхал. Он сердито пнул собаку, подвернувшуюся под ноги, попросил у Гончига трубку и закурил. Грузили чемоданы, экспедиционное имущество. Аракча прикручивал проволокой бочки с горючим. Только старый Лубсан не принимал участия во всей этой сутолоке. Он спокойно сидел на земле, поджав под себя ноги, и наблюдал. Не в первый раз приходилось ему расставаться с Тимяковым и Сандагом, но пути их неизменно сходились. Он оставался сторожем лагеря геологов.
Лубсан поднялся лишь тогда, когда к нему подошел Тимяков.
— Наведывайся сюда, Андрей, — сказал Лубсан. — Город, госхоз построим — совсем хорошо будет.
— Жди в гости. Обязательно наведаюсь. Ко мне жена и дочь приезжают. Все вместе и заявимся к тебе.
Лубсан слабо улыбнулся. Ему сделалось грустно при мысли о предстоящей разлуке. А Тимяков смотрел на жилистую шею старика, на его засаленные рукава, и ему невольно припоминались все пути, по которым они прошли вместе.
«А теперь вновь расходимся, доведется ли еще встретиться?» Андрей Дмитриевич хорошо понимал состояние Лубсана и хотел чем-нибудь утешить старика. Он вынул часы и протянул ему:
— Сторожу без часов никак нельзя… Возьми.
Лубсан взял часы. Много десятков лет бродил по степям и пескам Лубсан, и каждый год приносил нужду, новые заботы. Никто не мерял в степи время по часам. Спешить было некуда. Но теперь все изменилось: время вдруг стало торопиться, словно его кто подгонял ташюром [41], и старому Лубсану потребовались часы.
— Спасибо… — сказал он тихо. — Спасибо…
Он задумался, потом сходил в свою юрту и вернулся с каким-то странным предметом. Протянув его Андрею Дмитриевичу, старик попросил:
— Это в Ученый комитет отнеси. Все не мог тебе передать, занят ты очень.
Тимяков с интересом рассматривал огромную кость — ребро.
— Это ребро большого верблюда хайрт-хар-бура, — сказал Лубсан. — Хайрт-хар-бур пил раз в месяц. Из его ребер делали вьючные палки — шета. Вымерли теперь такие верблюды. А последнего я своими глазами видел.
Географ искренне обрадовался редкой находке. Он крепко пожал старику руку и направился к машине.
Машина тронулась.
— Кочуйте счастливо! — крикнул Чимид, и даже шофер Аракча не рассердился на него за это пожелание: он радовался предстоящей большой дороге.
Еще долго махали вслед машине араты. Еще долго гнались за машиной черные псы.
А Басманова и Пушкарев стояли, взявшись за руки, и смотрели на север, где поднимались за машинами тучи желтой пыли, будто там занимался пожар.
— Как странно, — прошептала она, — еще несколько месяцев назад мы с тобой не знали друг друга. И вот теперь остались вдвоем, и роднее тебя для меня нет никого…
Он тихонько и ласково рассмеялся.
— Чего ж тут странного? Мы искали друг друга — и нашли. А все остальное искать теперь будет намного легче: мы ведь вдвоем!.. Вдвоем!
Ветер гнал по степи серый пружинистый шар перекати-поля. Шар торопился, подпрыгивал, взлетал над грудами камней и снова несся с невероятной скоростью по голубовато-серым просторам Гоби.
ОТ АВТОРОВ
Эта книга — итог шестилетних странствий по Монголии: мы шли по следам наших героев, сами работали в экспедициях. И если отбросить некоторые фантастические допущения, уместные в приключенческой повести, то, в общем-то, все так и было, как мы описали; во всяком случае, у героев повествования есть реальные прообразы.
Известный географ, прекрасный знаток Монголии Андрей Дмитриевич Симуков, еще в 1928 году писал из Улан-Батора своей матери в Москву: «Моя экспедиция этого года — первое большое самостоятельное дело — удалась. За четыре с половиной месяца объездил я очень много, побывал в самых глухих уголках пустыни. Были с Милей и в пустыне и в высоких горах; жарились и мерзли, уставали и отдыхали.
За время этой поездки я был в местах, еще не изведанных европейцами. Видел там диких верблюдов — штука весьма редкая — и в компании с моими монголами угробил одного для коллекции. Видел я абсолютно бесплодные галечные равнины и такие же черные, угрюмые холмы и горы. Видел животную жизнь пустыни в совершенно первобытном виде, где даже крупные звери, вроде диких ослов, еще не знакомы с человеком. Побывал в Хара-Хото, знаменитом „мертвом городе“ Козлова. Там я был уже вместе с Милей. Заехав в большой оазис Центральной Гоби, Эдзин-гол, я встретился там со Свеном Гедином (думаю, что имя это тебе знакомо — знаменитый шведский путешественник по Центральной Азии). На обратном пути мы сильно мерзли, ночуя при морозе свыше 20° в палатке со скверным огнем — топливом служил аргал, не всегда сухой. Вообще в путешествии бывали переходы по 50–60 верст, т. е. не менее 12 часов в седле. Мне-то ничего, а Миле приходилось туго. Но теперь, издали, все невзгоды кажутся приятными».
Тут — дань экзотике, упоение неизведанным, ощущение своей причастности к необычайному. В другом письме он говорит о кладбище динозавров:
«Переход через безлюдную пустыню в полтораста километров шириной (без проводника, ибо он мне уже не нужен), в конце которой — проверка слухов о кладбище динозавров, якобы там существующем. Место это находится среди огромных (до ста метров) песчаных барханов, ярко-красных обрывов и останцев третичного песчаника и порослей чахлого саксаула, в глубокой котловине. После динозавров — дичайшие скалистые хребты южной окраины Республики…»
Но постепенно в письмах Симукова появляются новые мотивы: «Мне хочется, чтобы по приезде в СССР на вопрос: „Что вы сделали в Монголии?“ — у меня было бы что и предъявить… Характер моей деятельности постепенно меняется… теперь человек и его хозяйство, его быт и экономика занимают весьма большое место в моих исследованиях. Я не смотрю уже на географию, на географический ландшафт как на нечто самодовлеющее, а рассматриваю его как арену деятельности человека, изыскивая пути наилучшего использования элементов этого ландшафта в хозяйстве страны». И еще: «Мои теперешние задачи нуждаются в прочной связи с населением, так как я сейчас занят изучением кочевого быта, преимущественно с социально-экономической стороны».
