Весна сорок пятого - Туричин Илья Афроимович (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT) 📗
– В прямом, Лужин. Ты каким артистом был?
– Вольтижером на лошади.
– На лошади? - огорчился лейтенант. - Где ж я тебе лошадь найду? Ведь не всякая и сгодится?
– Не всякая.
– А еще что можешь? Акробатика, фокусы там или на проволоке плясать. Я до войны бывал в цирке! Чудо, чудо! Может, ты клоуном можешь чего изобразить?
Петр вдруг увидел Мимозу. Вот он идет между бараками в широченных клетчатых штанах и тесном пиджачке. Носы длинных туфель загнуты вверх. Сейчас он выйдет на солнечный свет и крикнет по-петушиному: "А вот и я!"
Лейтенант посмотрел в ту сторону, куда глядел Петр, ничего не увидел и спросил удивленно:
– Ты чего?
Мимоза исчез, растворился в солнечных лучах.
– Я так сразу не могу, - сказал Петр. - Мне подготовиться надо. Костюм какой-нибудь… А музыки у вас нету?
– Баян. Только баянист в госпитале. А долго тебе готовиться?
– Ну, хоть два-три дня. Я ж позабыл все!
– Вспомни, Лужин, вспомни! Детишки ведь!
Петра освободили от колки дров и предоставили самому себе.
Сивая лошадь не имела имени. Может, у нее и было когда-то имя, только его никто не знал. Так же как никто не знал, откуда лошадь взялась в лагере. Она откликалась и на сивку, и на Машку, и просто на лошадь. Она отзывалась на человеческий голос и была очень спокойной и понятливой.
Но когда, коротко разбежавшись, Петр вскочил ногами на ее спину, она удивленно дернула головой и, перестав жевать сено, покосилась на человека круглыми глазами. Всякое довелось ей повидать за свою долгую трудную жизнь: и телегу возила, и сани тащила, и верхом на нее садились. Но никто не прыгал на спину. Нет, это не тяжело - подумаешь, парнишка на спину вскочил! - но неожиданно и как-то непонятно. Сбросить, что ли? У парнишки добрый голос и добрые руки. Уж она-то повидала всяких хозяев. И плеткой били, и сапогами в живот, и вожжами!… А вот гриву, как этот, никто не расчесывал. И не говорил с ней, как этот, тихо и ласково. И она не стала сбрасывать парнишку со спины, только покосилась на него удивленно.
Тот сам спрыгнул и засмеялся.
– Что, Сивенькая, непривычно?… Да и не подойдешь ты для манежа. Это я так. Других лошадок вспомнил. - Петр обнял шею лошади. - Не сердись.
Лошадь развезла дрова по кухням и теперь, распряженная, стояла возле дровяного склада, опускала голову, подбирала губами сено из кучки, которую перед ней положил Петр.
Петр присел возле на чурбаках. Как все поначалу казалось простым! Надо развлечь детей. Да, десятки, сотни тысяч детей перебывали на представлениях в цирке! Раскрыв рты следили за каждым движением артиста, восторженно хлопали в ладоши, смеялись над проделками клоуна, сочувствовали ему, предупреждали об опасности, когда на манеж выходил шпрехшталмейстер. О-о! Мимоза умел не только смешить, он умел дружить с детьми! Кое-что из его реприз, из его трюков можно повторить. Если получится. Скажем, "проглоченный свисток". Но нужен партнер. Эх, Павлика бы сюда! Уж вдвоем-то они!… Драку бы показали. Чем не номер? Тот же акробатический этюд. Пожонглировали бы. Булав нету - яблоки в ход пошли бы, картошка. Однажды на праздничном вечере они показывали пародию на жонглеров. Всем очень понравилось, все смеялись. А между прочим, артистов рассмешить куда труднее, чем публику. Тогда мама и костюмы придумала. У Павлика по ходу номера все время падали брюки. Он должен был успеть и яблоко поймать и брюки подтянуть. В конце концов, чтобы освободить руки, он засовывал яблоко в рот. Подтянет брюки - и снова жонглирует. А яблоко все откусывает и откусывает и наконец съедает. Очень все смеялись! Эх, Павлика бы сюда!
А Флич! Петр вспомнил вечер в школе, последний вечер перед войной… Нет, не сможет он так. Ни как Флич, ни как Мимоза, ни даже как он сам с Павликом. Все только поначалу казалось простым.
И все же он должен что-то придумать, что-то показать, как-то развлечь детей. Они ведь и в самом деле разучились смеяться!…
Петр вспомнил, как Мимоза лез за подвешенной на лонже трубой. А что, если использовать для балансировки колобашки? Они ж круглые! Он отобрал несколько колобашек. Первую, потолще, поставил на попа, вторую положил на ее торец так, чтобы она свободно каталась. Третью на вторую, но тоже торцом. Попробовал взобраться на это шаткое сооружение. Оно тотчас рассыпалось. Ничего удивительного - сырые, тяжелые колобашки не легкие бочонки из алюминия. Да и тренироваться надо. А времени нет.
Петру показалось, что он не один здесь, а кто-то смотрит на него, следит за ним внимательно. Ощущение было таким четким, что Петр огляделся. Неподалеку к стене прислонился парнишка в голубой рубашке и коротких, чуть ниже колен, брюках. Голова стрижена наголо, на худом лице голодные глаза.
– Ты чего? - спросил Петр.
Парнишка не ответил, только смотрел не отрываясь.
– Иди в свой барак. Сейчас обед.
– Ты верно не Пауль? - спросил неожиданно парнишка по-немецки.
Петр пригляделся.
– Никак Курт Вайсман?
– Я-то Вайсман. А ты кто?
Петр засмеялся.
– Слушай. Мне с тобой разговаривать подполковник не разрешил. Где ты такие штаны достал?
Вайсман неопределенно махнул рукой.
– А там еще есть или все разобрали?
– Есть, наверно. Значит, ты не Пауль?
– Сколько раз тебе повторять? Я - Петр Лужин. Из-за тебя я от своего полка отстану.
– Извини. Я был уверен, что ты Пауль Копф и пробрался в Красную Армию, чтобы шпионить.
– Пауль тоже не шпион. И настоящая его фамилия Лужин. И если бы он сейчас услышал, что ты про него несешь, он бы тебе почистил физиономию! Слушай, Вайсман, ты давно в лагере?
– В этом недавно. Нас перевели. Здесь у нас брали кровь, - он протянул руки, показав внутренние стороны локтей. На них были иссиня-бурые пятна. - Они предпочитали немецкую кровь, но брали у всех.
– А Пауля ты давно видел?
Вайсман махнул рукой:
– Давно!
– Может, он тоже в лагере каком-нибудь?
Вайсман пожал плечами:
– Не думаю. Доктор Доппель ведь не отказывался идти на фронт, как мой отец. У доктора Доппеля золотой значок "наци".
– Видел, - нахмурился Петр.
– Где? - насторожился Вайсман.
– Еще в Гронске, Доппель увез Павла в Германию, а я остался с мамой.
– Ты говоришь по-немецки не хуже Пауля.
– Вместе учились. Значит, ты ничего про него не знаешь?
– Нет. Меня забрали. Я попал в лагерь. И больше никого из ребят не видел.
– Жаль. А я-то рассчитывал хоть что-нибудь узнать от тебя. Ладно. Иди в барак. Обед. Да и не разрешил подполковник мне с тобой разговаривать.
– Я обедал. Меня к тебе господин офицер послал. Помогать.
– Ты что же, в цирке работал?
– Почему в цирке? - удивился Вайсман.
– А как же ты мне будешь помогать? Я ведь артист цирка. Готовлюсь к выступлению.
Глаза Вайсмана округлились, и Петр впервые приметил в них детское любопытство.
– И Пауль был артистом?
– Еще каким! - воскликнул Петр и приврал: - Его имя на афишах печаталось вот такими буквами.
– А мы ничего в школе не знали. Мальчик как мальчик, немножко нелюдимый. Друзей не заводил. Мы думали, гордится доктором Доппелем и своей мамочкой. Мама-то богатая. Владелица гостиницы!
– Длинная история, - сказал Петр. - А дружить он с вами ни с кем не хотел. И что советский - скрывал. И что артист цирка - скрывал. Вы бы его давно замучили!…
Вайсман нахмурился и отвернулся.
– Извини, - сказал Петр, - Я тебя не имел в виду. Раз ты в лагерь попал, значит, антифашист. Ладно. Садись и сиди. Может, и понадобишься.
Вайсман сел на чурку, а Петр прислонился к стене, достал из кармана медную трехкопеечную монету и стал гонять ее по тыльной стороне ладони, обдумывая, что же все-таки он сможет показать детишкам.
Вайсман с любопытством следил за движением монеты, потом сказал:
– Этот фокус я видел несколько раз.
– Пауль показывал? - улыбнулся Петр.
