Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (книги без регистрации .txt) 📗
— Слушай… — наконец начал он. — Я вот не понимаю. Мы же тоже умеем. Я про змеев говорю. Мы же умеем их строить. У нас Шурка есть, он нам даже расчеты делает. А такой, как у тебя, все равно еще никто не построил. Или ты запускаешь не так?
Не это хотел спросить Генка. Он хотел сказать короче и проще: «Почему ты хотя и не видишь, а запускаешь змея выше, чем мы? В чем секрет?» Но не посмел. Он боялся произнести слово «видеть».
Однако мальчик понял.
— Это, по-моему, не трудно, — сказал он. — Просто надо чувствовать ветер. И нитку чувствовать — пальцами, рукой, плечом. Я не знаю, это само получается…
— Нитку чувствовать — это я понимаю, — задумчиво произнес Генка. — Пальцами. А плечом… Это я не понимаю.
— Каждый, наверно, по-своему держит, — негромко сказал мальчик и почему-то смутился. — Я ее по плечу пропускаю. Ну, вот так. — Он перекинул нитку через плечо. — Только она натянута, когда змей в воздухе. Вот прижми здесь, я натяну.
Генка послушно прижал двумя пальцами белую нитку к черной майке. Теперь нитка была натянута между кулаком и плечом мальчишки. Он осторожно, словно струну, тронул ее пальцами правой руки.
— Вот так, — сказал он.
— Постой, — не понял Генка. — Ну как же? Ведь нитка-то назад уходит. Значит, змей будет за спиной?
— Ну и что же… — Мальчик поднял лицо, и Генке показалось, что он смотрит, именно смотрит, куда-то далеко вперед. — Ну и пусть за спиной. Мне его все равно не видать. Мне главное — ветер чувствовать. Вот я и стою лицом в ту сторону, где ветер. А ты не так?
— Нет, — вздохнул Генка. Он все еще держал пальцы на худом плече мальчишки и чувствовал, как под тонкой ключицей бьется тонкая жилка.
— Его зовут Владик, — сказал Генка. — Он приехал с отцом из Воронежа. Отец у него инженер. Только забыл какой. Он сказал, да я забыл.
— А матери нет, что ли? — спросил Яшка.
— Не знаю.
— А Воробеиха катапульту поломала топором, — вдруг сообщил Илька и покосился на Яшку. — Яшкина мать поломала.
— Да ну ее…
Затея с катапультой теперь казалась Генке совершенно глупой. Вроде дошкольничьей игры в лошадки. Даже стыдно было. И вообще все теперь казалось мелким и незначительным по сравнению с бедой мальчишки, которого он только что встретил.
Генка уперся пятками в водосточный желоб и лег на спину. Теплое от солнца железо грело сквозь рубашку. Лучи покалывали краешек глаза, но Генка, не моргая, смотрел вверх. Там, в зените, стояла бесконечно голубая густая синева. И двигались облака. Они бежали все так же неторопливо, но что-то случилось с ними: облака уже не походили на круглый дым от корабельных пушек. Они были лохматые и раздерганные на клочья.
Такими же медленными и раздерганными были Генкины мысли.
«У Владьки отец, — думал он, — инженер… И у меня… инженер. Интересно, какой отец у Владьки?.. Наверху сильный ветер: вон как растрепало облака. Медленно идут… Облака всегда идут медленно. Это только с земли кажется, что медленно, а на самом деле… И время тоже. Дни… Кажется, что дни еле ползут, а оглянешься — целый месяц прошел… Скорей бы он проходил, этот месяц! Пройдет, и все кончится, не надо будет думать об английском. Только жалко, что кончатся и ветры, и лето… У меня отец тоже инженер. Как у Владика. А Владьку отец хоть раз ударил? Ну нет, это… это же такое было бы свинство! Да и за что? Владька же, наверно, не оставался на осень по английскому… И опять этот английский! Ну здесь-то он при чем?»
Это было просто смешно. Смешно думать о какой-то двойке по английскому языку, когда рядом, на улице Чехова, живет мальчишка, не видящий неба, облаков, солнца. И вообще ничего. Ни-че-го. Ни малейшего проблеска света.
— Ничего… — сказал Генка и вдруг понял полную безнадежность этого пустого черного слова. Не было в этом слове даже самой крошечной, самой слабой искорки. Только непроницаемая тьма. Ничего и никогда…
Но как это можно?! Так не бывает!
Он попытался представить себя слепым. Он закрыл глаза. Но солнце просвечивало сквозь веки, и в глазах плавал яркий оранжевый туман. Тогда Генка прижал к ним ладони. Однако и сейчас в фиолетовой темноте плавали хороводы пестрых пятен.
Генка ждал. Медленно, нехотя одно за другим пятна стали угасать. Их было еще много, но они потускнели, растворились в сумраке. А фиолетовая тьма сгущалась и сгущалась. И вдруг, поглотив последние следы света, навалилась на Генку плотная и тяжелая чернота! Мгновенный страх резанул его: а если это совсем?! Генка раскинул руки с такой силой, что ссадил о железо костяшки пальцев. И солнце ударило по глазам жгучими и веселыми лучами.
— Ты что? — испугался Яшка.
— Ничего, — хмуро сказал Генка и стал слизывать с костяшек алые капельки крови.
Он успокоился. Он совершенно успокоился. Очень маленькими были его несчастья по сравнению с Владькиным горем. Стоило ли о них вспоминать? И Генка подумал, что сегодня же он с легким сердцем закинет учебник английского языка за поленницу.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Утром, около девяти часов, Генка подошел к зеленой покосившейся калитке. Он боялся, что пришел слишком рано, однако другого ничего не оставалось. В девять начинались занятия с Верой Генриховной, и Генка сказал матери и бабушке, что идет в школу. Белую бумагу, которую дал Шурик, пришлось свернуть по форме учебника и сунуть под мышку.
Калитка была заперта. Генка вздохнул и погремел тяжелым железным кольцом.
И сразу послышались быстрые и легкие шаги. Калитка звякнула щеколдой, отворилась, и Генка увидел Владика. Было на Владькином лице беспокойство и напряженное ожидание, вздрагивали брови.
— Вот, я принес бумагу, — поскорее сказал Генка, чтобы Владик сразу узнал его.
Брови перестали вздрагивать. Владик улыбнулся обрадованно и чуть растерянно. И словно застеснялся своей улыбки.
— Ты проходи, — заговорил он. — Калитку не захлопывай, ладно? Может быть, скоро папа придет. А калитку захлопнешь — сразу щеколда запирается. Каждый раз идти открывать… Это тетка наша придумала такую автоматику. Воров боится, что ли…
— Сама придумала, пусть сама и отпирает, — предложил Генка, потому что почувствовал: особого уважения к тетке у Владика нет.
— А она уехала, — сказал Владик. — На целых две недели. Мы здесь пока вдвоем… Ну пошли.
Он зашагал впереди по доскам неширокого тротуарчика. Доски пружинили, и Генке казалось, что они вот-вот подкинут Владика вверх на целый метр — таким он выглядел легким.
— Бумага помятая немного, — заговорил Генка. — Намочить придется, чтобы расправить.
Владик замедлил шаги.
— Намочить? Слушай, а я про это ничего не знаю. Разве она не порвется?
— Не порвется. Еще лучше потом натянется, когда высохнет. Ну, я покажу.
— Покажешь, правда? — быстро спросил Владик. — Ты не торопишься?
— Куда мне торопиться? — сказал Генка с чуть заметной досадой. — А я… не рано пришел?
— Ну что ты! Мы знаешь как рано встаем. Папе к восьми на работу.
Владик безошибочно вел Генку через длинный двор, мимо помидорных и морковных грядок, мимо парников, к небольшому кособокому сараю. А когда подошли, точным ударом ноги толкнул дверь.
— Подождешь минутку? Я тут винт ищу для наушника… Ты садись.
Полутьма сарайчика пахла сухими стружками и была прорезана солнечными щелями. Генка сел у стены на чурбак. По углам громоздились сломанные стулья, дырявые чемоданы и другая рухлядь, которую почему-то часто жалеют и не решаются сжечь. А у двери на толстой березовой чурке поблескивали слесарные тиски. Они были новые — видно, поставили их здесь недавно.
Владик сел на корточки перед большой картонной коробкой. Солнце из щелей сразу опоясало его тремя желтыми шнурами. В коробке что-то звенело: Владик на ощупь отыскивал винт.
Генка привстал.
— Какой винт? Давай помогу.
— Я сам… Ты тут и не разберешься в моем хозяйстве. Я быстро.
И правда, он быстро нащупал среди мотков проволоки, гвоздей и гаек маленький шуруп. Из этой же коробки вытащил он и наушники на металлической дужке. Один наушник едва держался, и Владик стал его привинчивать. Шуруп входил в гнездо туго. Ногти у Владика побелели от напряжения. Он закусил губу и низко наклонил голову, будто хотел разглядеть упрямый винт.
