Терновая крепость - Фекете Иштван (электронная книга txt) 📗
— Кому?
Кряж испустил такой шумный вздох, что могло показаться, будто из большого котла выпустили пар.
— Моей… невесте.
Сделав это признание, Бела Пондораи низко опустил голову и, возможно, даже прослезился, подумав, как ему еще далеко до свадьбы; но Плотовщик ничего не заметил, хотя мысли о скорой кончине тут же вылетели у него из головы.
— Кряж! — вскричал он. — О чем это ты?
— Ничего, — прошептал влюбленный, — ничего… Я бы и сам не поверил, Плотовщик, но… так получилось…
— Кто такая эта девица?
— Плотовщичок, дорогой, это не «девица», прошу не называй ее так! Ее зовут Каталин Саняди. Она тоже работает у машин… водовозом. Она и обед мне привозит. У нее голубые глаза…
Тут уж Дюла сел на постели; в нем боролись противоречивые чувства: с одной стороны, ему хотелось расхохотаться, с другой же стороны, он сгорал от любопытства. Заметив, однако, как серьезен его друг, он тотчас же проникся к нему сочувствием.
— Ну, рассказывай.
И Кряж довольно-таки сбивчиво рассказал ему все. Плотовщик не мог никак понять одного: почему у его друга такой печальный вид?
— Ты поцеловал ее?
— Как ты мог такое подумать? Она тут же разочаровалась бы во мне.
— Но если она тебя любит?
— Обожает!
— Черт побери, ничего не понимаю!
— Я тоже.
Так и сидели два мальчика в освещенной неяркой лампой комнате и не могли понять, что же это такое любовь. Им и в голову не приходило, что, по сути дела, никто до конца не может понять эту сладкую боль: влюбленные — потому что они влюблены, не познавшие же любви — именно поэтому.
И лето, даже не взирая на это всепоглощающее чувство, продолжало катиться дальше. Наступил вечер, тихий, ясный вечер позднего лета, когда и Млечный Путь склоняется в сторону осени, и звезды становятся уже какими-то одинокими, точно огоньки разбросанных по округе пастушьих костров, и негромкое грустное жужжание осенних жуков, пожалуй, впервые робко проносится над сжатыми полями, теряясь в шепоте, тонущей во мраке кукурузы и тая в сладостной дреме виноградников.
На следующий день Плотовщик вышел посидеть на солнышке, а на третий день уже загорал в саду и чувствовал, как благословенные лучи солнца нежно ласкают его кости. Дюла быстро набирался сил, и одновременно росло в нем желание поскорее вернуться в камыши, к Матуле.
Тем временем пришла пора возвращаться домой тетушке Пондораи. Оба мальчика пошли на станцию повидать ее — разумеется, с гостинцами от тети Нанчи. Это был первый выход Дюлы после болезни. Поезд стоял всего несколько минут, а когда он ушел, друзья долго смотрели ему вслед, будто в запахе дыма, в его удаляющихся клубах перед ними вставали дом и школа.
Поэтому они немножко погрустнели и, хотя ничего не сказали друг другу, почувствовали тоску, пусть даже еле ощутимую, по школьным товарищам, по разнообразию школьной жизни. А на обратном пути они договорились о том, что Дюла займется после школы научно-исследовательской работой, а Кряж станет специалистом по сельскому хозяйству. Это их решение было сразу же одобрено дядей Иштваном, несмотря даже на то, что в учетной книге Кряжа все чаще попадались ошибки. В главном агрономе, при всей его внушительности, обитала нежная понимающая душа, и, ворча на Кряжа, он неизменно исправлял в его подсчетах ошибки, происхождение которых было вполне очевидным. А в туманных мечтах Кряжа Каталин Саняди фигурировала уже, разумеется, как супруга Белы Пондораи. К этой роли готовилась и девушка. Теперь она, оделяя водой жаждущих, держалась очень солидно, а по вечерам доставала учебники, чтобы тоже стать отличницей, поскольку по совету Кряжа задумала окончить сельскохозяйственный техникум.
Телега громыхала по дороге, над зарослями камыша стелился легкий туман. Когда они переехали мост через Залу, Плотовщик проговорил:
Теперь можно было бы и вернуться к Матуле.
— Я не могу оставить машину, — сказал Кряж. — Дядя Иштван может рассердиться. Впрочем, через несколько дней молотьбе конец. Возможно, правда, мне поручат какую-нибудь новую работу.
Однако дядя Иштван не поручил ему никакой новой работы.
— Достаточно, — сказал он. — Но на следующий год я рад буду видеть тебя у нас. Ты получишь полезную практику, а мне всегда пригодится помощник. — После этого он вручил Кряжу заработанные деньги и распорядился зажарить на ужин поросенка.
Доктор еще раз осмотрел Плотовщика.
— Можешь ехать! — сказал он. — Матулу я уже предупредил, на что нужно будет обратить внимание. Принимай витамины, и в сентябре ты сумеешь одолеть самого сильного парня в вашем классе.
— Невозможно! Ведь самый сильный у нас Кряж.
Ужин удался на славу, даже был слишком обильным. Но кто мог устоять перед искусством тетушки Нанчи? Поросенок был аппетитно зажарен, с румяной хрустящей корочкой, держал во рту яблоко и распространял такой вкусный запах, что устоять от соблазна было просто невозможно.
Когда послышался на рассвете стук в окно, Дюла мгновенно открыл глаза, словно его болезнь и все эти три недели были всего лишь дурным сном.
— Поехали, дядя Герге!
Матула сидел на своем обычном месте в кухне и взирал на обоих ребят, точно старый орел на вернувшихся к нему молодых орлят. Матула, видно, только что сказал тетушке Нанчи нечто приятное, так как она ответила ему:
— Ишь ты, Герге! Оказывается, ты и таким можешь быть? Не хочешь ли чаю?
— Почему же не выпить, особенно если подольешь в него рому. Доктор столько надавал лекарств Дюле, — обратился он к мальчикам, — что ими можно переморить целую деревню, хотя, как я вижу, ты уже совсем здоров.
— Я отлично себя чувствую, дядя Герге. А что поделывает Серка?
— Ну, этого я знать не могу, но привязывать пса теперь не нужно. А вообще ничего нового. Иволга уже улетела, стрижей тоже не видно, аисты и ласточки тоже готовятся к отлету.
— А орлан-белохвост?
— На месте. Давеча видел, как он рыбу тащил. Ну, да вы сами увидите.
Когда они тронулись в путь, было еще темно: ведь и рассветало теперь позднее. Однако пробуждающийся день встретил их как давних знакомых, а птичьи стаи на озере тоже как будто приветствовали возвращающихся веселым гомоном.
В предутреннем сумраке мягко вырисовывался силуэт старого вяза; нежно шептались камыши; мерно покачивалась на воде старая лодка, словно убаюкивая себя, и легкие всплески волн, бьющие о ее борт, будили знакомые приятные воспоминания.
Серка встретил их радостным лаем, и в прохладном дыхании болота тоже чувствовалась радость по поводу их возвращения.
Матула тихо улыбнулся в усы и лишь одобрительно кивнул, когда Плотовщик достал из-под обрешетины топор, а Кряж разложил на столе все, чем снабдила их тетушка Нанчи.
Они не разговаривали — слова были излишни.
Дюла отправился за дровами, Кряж стал наводить порядок на полках, а старик закурил трубку и принялся обстругивать вертел для жаркого.
Взошедшее солнце увидело их всех троих вновь.
В эту пору чувствовалось, что лето пошло на убыль. Ночи рождали туманы, которые уже не рассеивались от первого же прикосновения солнца. Река настолько замедлила свой бег, что ее течение стало совсем уже незаметным. Ветер совсем разленился и лишь изредка брался за работу, да и то быстро с ней разделывался и вскоре залегал где-нибудь в камышовой чаще, где все уже опустели гнезда и только метелки камышей созерцали небо в зеленом зеркале вод, скрытых от постороннего взгляда.
Все как-то замедлилось. Солнце всходило теперь гораздо позже и дольше стояло у горизонта. Ребята тоже перестали спешить и даже Матула вставал только после того, как выкуривал трубку.
Серка забегал в хижину, лениво помахивая коротким хвостом, присаживался на задние лапы и зевал тоже без особой охоты.
— Может, ты не выспался? — спрашивал его старик, чтобы провести время.
Когда же они вставали, каждый знал, чем ему следует заняться; поэтому никакой суеты больше не было. Дел набиралось немало, причем разных. И все брались за работу добровольно, а не по принуждению: ведь нельзя же было бросить дело не сделанным. Это значило бы нарушить долг перед самим собой и перед всем их маленьким коллективом. Но вот сделать свою работу разнообразной и увлекательной — это уже зависело от каждого, и только от него самого.
