Без семьи - Мало Гектор (читать книги TXT) 📗
– Пойдем быстрее, но бежать не будем.
Через несколько минут он объяснил мне, в чем дело.
– Я тоже был поражен и недоумевал, откуда взялись чулки, как вдруг услышал слова какого-то человека: «Где он, этот вор?» А вор-то – наш Капи, и не будь тумана, нас обоих арестовали бы сейчас за кражу.
Я все прекрасно понял и задыхался от негодования. Они сделали вором нашего доброго, честного Капи!
– Вернемся домой, – сказал я Маттиа. – Держи Капи на поводке.
Маттиа ничего не ответил, и мы быстро зашагали ко Двору Красного Льва.
Отец, мать и дети сидели за столом и складывали куски материи. Я швырнул чулки на стол, чем вызвал смех Алена и Неда.
– Вот чулки. Их украл Капи, потому что его научили воровать. Думаю, что это сделано ради шутки.
Я весь дрожал, произнося эти слова, но твердо решил высказаться.
– А если это не шутка, – спросил отец, – что ты сделаешь тогда, скажи на милость?
– Привяжу ему веревку на шею и утоплю его в Темзе, хотя я его очень люблю. Я не желаю, чтобы Капи был вором, точно так же и сам не хочу им стать. Если б я знал, что это может произойти, то предпочел бы утопиться с ним вместе.
Отец посмотрел мне прямо в лицо и сделал такое движение, словно хотел меня убить; глаза его горели гневом. Однако я не опустил глаза. Постепенно его искаженное злобой лицо приняло обычное выражение.
– Ты прав, это глупая шутка, – сказал он, – и для того чтобы она больше не повторялась, Капи отныне будет выходить только с тобой.
ГЛАВА XVI. ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
На все мои старания подружиться Ален и Нед отвечали злобой и ненавистью; чтобы я ни пытался сделать для них, все им не нравилось. Они явно не признавали меня своим братом. После приключения с Капи наши отношения совершенно испортились, так как я дал им понять – не словами, конечно, потому что я не мог свободно объясняться по-английски, но с помощью выразительных жестов, где главную роль играли мои кулаки, – что если они вздумают что-либо сделать с Капи, я сумею его защитить и отомстить за него.
Не пользуясь расположением братьев, я пытался завоевать симпатию сестер. Но Энни выказывала по отношению ко мне такое же недоброжелательство, как и братья. Не проходило дня, чтобы она не устраивала мне какой-нибудь каверзы, и я должен сказать – она была чрезвычайно изобретательна.
Оставалась только маленькая Кэт. Ей было всего три года, и потому она не могла еще действовать заодно со всеми. Она позволяла мне ласкать себя, во-первых, потому, что я заставлял Капи проделывать для нее различные фокусы, а во-вторых, потому, что я приносил ей сладости, которые во время представления дарили нам богатые дети, с важным видом заявляя: «Для собаки». Я с благодарностью принимал их, так как это давало мне возможность сохранять расположение маленькой Кэт.
Итак, изо всей семьи – той семьи, к которой я питал такую нежность в момент своего приезда в Англию, – лишь одна Кэт позволяла мне любить себя. Дедушка продолжал яростно плеваться всякий раз, когда я к нему приближался. Отец вспоминал обо мне только вечером, принимая нашу выручку. Мать по большей части была не в себе. Какое горькое разочарование!
Маттиа отлично угадывал мои грустные мысли и то, что их вызывало; тогда он, как бы рассуждая сам с собой, говорил:
– Поскорей бы получить ответ от матушки Барберен!
Мы просили адресовать нам письмо до востребования и потому ежедневно заходили на главный почтамт. И вот наконец мы получили это долгожданное письмо.
Главный почтамт – не очень подходящее место для чтения. Мы вышли на улицу, чтобы успокоиться, и там я вскрыл письмо матушки Барберен, которое было написано по ее просьбе:
«Дорогой Реми!
Ты просишь сообщить, как выглядели пеленки, в которые ты был завернут. Я легко могу это сделать, потому что бережно сохранила все твои вещи, думая, что они пригодятся тебе, в случае если родители будут тебя разыскивать.
Прежде всего должна сказать, что настоящих пеленок у тебя не было. Если я говорила тебе про пеленки, то просто по привычке, потому что наши дети всегда были запеленаты. Ты же не был запеленат – ты был одет. Вот какие вещи были на тебе: нарядный кружевной чепчик, распашонка из тонкого полотна, обшитая кружевцами, фланелевое одеяльце, белые шерстяные чулочки, вязаные белые башмачки с кисточками, длинное платьице из белой фланели и, наконец, длинная шубка с капюшоном из белого кашемира, с красивой вышивкой.
Полотняной пеленки у тебя не оказалось, так как ее заменили у полицейского комиссара простой салфеткой. Должна прибавить, что ни одна из этих вещей не была помечена. Впрочем, фланелевое одеяльце и распашонка имели, по-видимому, метки, но те углы, где обычно ставится метка, были отрезаны – очевидно, для того, чтобы затруднить поиски. Вот и все, дорогой Реми, что я могу тебе сообщить. Если ты думаешь, что эти вещи могут тебе понадобиться, напиши, я их тебе вышлю.
С удовольствием сообщаю тебе, что корова наша вполне здорова. Она по-прежнему дает много молока, и благодаря ей я живу, ни в чем не нуждаясь. Когда я смотрю на нее, то всегда вспоминаю тебя и твоего доброго товарища, маленького Маттиа.
Я буду очень рада получить от тебя весточку, и, надеюсь, хорошую. Ты такой ласковый и любящий мальчик, что не можешь не быть счастлив в своей семье. Отец, мать, братья и сестры – все безусловно полюбят тебя так, как ты этого заслуживаешь.
Прощай, мое дорогое дитя, сердечно тебя целую.
Твоя кормилица вдова Барберен».
«Милая матушка Барберен, – с грустью подумал я, – как она добра ко мне! Она любит меня, ей кажется, что все на свете должны любить меня так же, как она».
– Что за славная женщина, – сказал Маттиа, – она и про меня вспомнила! Но если б она даже забыла обо мне, я все же очень благодарен ей за письмо. Здесь все так подробно описано, что господину Дрисколу не следует ошибаться, перечисляя вещи, бывшие на тебе в тот день.
– Он мог позабыть их.
– Нельзя забыть, во что был одет пропавший ребенок, раз по этой одежде надеешься его найти.
Мне очень трудно было спросить у отца, как я был одет в тот день, когда меня украли. Если бы я задавал вопрос без всякого умысла, все было бы просто, но тайный мой замысел как раз и делал меня застенчивым и робким.
Но вот однажды, когда холодный дождь заставил нас вернуться домой раньше обыкновенного, я набрался храбрости и завел разговор о предмете, вызывавшем во мне такую мучительную тревогу.
При первых словах отец пристально посмотрел мне прямо в лицо, как он это делал обычно, когда его задевало то, что я ему говорил. Однако я выдержал его взгляд лучше, чем предполагал. Он быстро подавил свой гнев и улыбнулся. Правда, в этой улыбке было что-то жестокое, но все же он улыбался.
– В моих розысках мне лучше всего помогло то, что я мог точно описать одежду, в какую ты был одет, – произнес он. – Кружевной чепчик, полотняная распашонка с кружевами, одеяльце и платьице из фланели, шерстяные чулки, вязаные башмачки, шубка с капюшоном из белого кашемира, с вышивкой Я очень рассчитывал на метку «Ф. Д.», то есть Фрэнсис Дрискол. Но метки были предусмотрительно отрезаны той, которая тебя украла; она считала, что это помешает тебя найти. Пришлось предъявить твое свидетельство о крещении, его мне вернули, оно у меня здесь.
И он с необычайной любезностью начал рыться в ящике, а затем подал мне бумагу с печатями. – Если вы разрешите, пусть Маттиа мне ее переведет.
– Охотно разрешаю.
Из перевода, который кое-как сделал Маттиа, я узнал, что родился в четверг 2 августа и был сыном Патрика Дрискола и его жены Маргарет Грэнж.
Каких еще доказательств можно было требовать!
Тем не менее Маттиа, по-видимому, этим не удовлетворился. Вечером, когда мы ушли в нашу повозку, он снова приник к моему уху, как он это делал всегда, когда ему нужно было сообщить мне что-нибудь по секрету, и прошептал:
– Хочешь, я тебе скажу одну вещь, которая не выходит у меня из головы? Ты не ребенок господина Дрискола – ты ребенок, украденный им.
