Сказки о рыбаках и рыбках (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (электронная книга txt) 📗
Ну, а в самом деле, если разобраться, чем плохо — Матрос Вильсон? Как из книжки про моря и путешествия. И когда думаешь про Бесконечность и Вселенную и хочется крикнуть о себе на все мировое пространство, то «Вильсон» звучит гораздо лучше, чем «Стасик».
«Я — Вильсон, Вильсон, Вильсон!»
Почти как «Ким»…
А на то, что Матросом Вильсоном дразнил его Чича, наплевать! Сам он, поганка бледная, матросом никогда не будет.
Зато в семилетке третьеклассники учились в первую смену, не надо ходить вечером по темным улицам.
Бабушка Зямы за совсем небольшую плату согласилась возиться с Катюшкой, когда мама начнет работать. Из Клуба железнодорожников мама уволилась, нашлась работа в маленькой библиотеке для детей плавсостава, в трех кварталах от дома. Можно будет прибегать кормить Катюшку грудью.
Мама стала бодрее, иногда улыбалась даже, а один раз, как прежде, энергично огрела Стасика скрученным фартуком — за то, что не вымыл тарелки. Стасик обрадовался, будто ему три рубля на кино пообещали… Плохо только, что седые пряди, которые он видел в маминых волосах, не исчезали. Говорят, что если седина появилась, то это уже навсегда…
Иногда Стасик и Зяма брали под навесом деревянные, похожие на маленькие розвальни сани и шли кататься на спусках Банного лога. Там со всей округи ребята собирались, такое веселье! Особенно хорошо было вечером: луна яркая, небо зеленое, крыши и деревья блестят…
А придешь домой — и на кухню. Там почти каждый вечер собирались все обитатели дома. Сидят, ужин варят, всякие разговоры ведут. В зеве русской печки трещат дрова, на столах уютно светятся керосинки.
…Когда Стасик стал взрослым и даже старым, он пытался объяснить внуку Сашке, что такое керосинка.
— Понимаешь, это такая микропечка для варки пищи. Действует по принципу керосиновой лампы. Резервуар с горючим, фитили, но вместо стекла — плоская вытяжная коробка из жести. С конфоркой для кастрюли и с маленьким слюдяным окошком, чтобы следить за пламенем. Окошечко мутное, закопченное, смотришь на него и представляешь всякое кино. Хорошо так…
— Будто микротелевизор? — понимающе спросил семилетний Сашка.
— Ну… похоже. Только в телевизоре — что показывают, то и гляди. А у керосинки — представляй, что хочешь.
— И получается?
— Еще бы!
Через день деду Стасику сильно влетело от дочери за «глупые рассказы». Потому что Сашка соорудил керосинку из кожуха старого отцовского кассетника и едва не сжег дачу…
…Ну а тогда, в конце сорок седьмого года, Стасик Скицын еще не подозревал, что будут телевизоры, видео и кассетники. Электричество и то было не каждый день. Но все-таки житье делалось все лучше. Обещали скоро отменить хлебные карточки. На родительском собрании Эмма Сергеевна сказала, что «хотя Скицын и пришел в этот класс недавно, однако общую успеваемость не испортил»… Зяма дала почитать растрепанную книжку «Сердца трех» писателя Джека Лондона. Сплошь про приключения…
Но однажды хорошая жизнь испортилась. В первых числах декабря пришел Коптелыч. Мама не скрыла своего недовольства, Стасик тоже насупился. А Коптелыч будто ничего не заметил. Покивал, повздыхал, разделся у вешалки и, шаркая валенками, подошел к столу. Поставил четвертинку.
— Сорок дней, Галина-свет Вик-ровна. Время идет, а? Глядишь, и все туда отправимся помаленьку…
Стасику понравилось, как ответила мама:
— Мне туда нельзя. У меня дочка и сын. Так что ищите других попутчиков.
— Да я и не спешу, хе-хе… Давай помянем друга Генрича.
— Не ждала я, — сказала мама. — У меня и закуски нет.
— А и не надо! Стаканчики давай да корочку, чтоб занюхать.
Мама поставила один стакан, блюдце с пластиками хлеба и колбасы.
— А ты что же? Не будешь? Как я один-то?
— Мне нельзя, я ребенка грудью кормлю.
— Ну, ладно, прости тогда… — Раскупорил, забулькал. — Господи, помяни в своем царстве раба твоего Юлия…
— Меньше бы вы его сами… помнили, пока жил! — не выдержала мама. — Глядишь, сейчас поминать бы не пришлось.
Коптелыч засаленным рукавом вытер губы.
— Чего-то все намекаешь, Вик-ровна. И в тот раз, и теперь… А зря. Я ничего. Если что думаешь, будто я это, то вовсе нет… А вообще-то, смотри-и…
Он вылил в стакан остатки водки, выпил крупным глотком — кадык прыгнул под бугристой кожей. Потом Коптелыч встал.
— Мерси, значит, за угощеньице. Пойду… Ежели когда загляну на огонек по старой памяти, не прогоняйте…
У двери он, сопя, влез в ватник, нахлобучил ушанку. Криво, с ухмылкой, поклонился и, пятясь, вышел. Остался запах — смесь кислятины и застарелого курева.
С полминуты мама и Стасик сидели и молчали. Потом Стасик прыгнул в валенки, выскочил за дверь. Было темно, дул сырой ветер. Стасик еле разглядел Коптелыча у калитки, догнал.
— Стойте!
Коптелыч затоптался, оглянулся сгорбленно. Стасик сказал прерывистым непримиримым голоском:
— Вы к нам больше не ходите. А то… я вам башку расшибу. Сковородкой.
Коптелыч шагнул к Стасику. Тот напрягся, но не двинулся.
— Шустёр… — не то просипел, не то прохихикал Коптелыч. — Думаешь, если маленький, значит, можно? Маленьких, когда надо, тоже за жабры берут. — И пошел, кривясь на один бок.
— Шпион проклятый! — отчетливо сказал ему вслед Стасик. Схватил в горсть липкий от нахлынувшей оттепели снег. Хотел запустить Коптелычу в спину. Одумался. Стоял, дрожа на влажном холоде, катал снежок в ладонях. Катал, пока тот не превратился в холодный, льдисто-мокрый шарик.
Мама кричала с крыльца:
— Стасик, ты где?! Вернись, простынешь!
— Ста… — вдруг толкнулся в ладони шарик. И мгновенно растаял, как от горячего взрыва.
Третья встреча
1
Мама схватила Стасика за локоть, привела в дом.
— С ума сошел! Хочешь опять в больницу?
Она еще что-то говорила, ругала Стасика, но не сердито, а жалобно. Он почти не слушал. Вытирал о рубашку мокрые ладони. Потом потерянно сел на свою твердую кушетку, съежился. Билось в голове: «Белый шарик… Белый шарик…»
Значит, Шарик помнит его! Ищет…
Конечно, Стасик тоже помнил о Шарике. Все время помнил — от прыжка из вагона до нынешнего вечера. Но память эта держалась позади постоянных тревог и забот. Сперва были хлопоты с новорожденной Катюшкой, потом постоянные скандалы с запившим отчимом, а дальше — еще страшнее… Когда переехали и жизнь сделалась спокойнее, Шарик стал вспоминаться сильнее. Но Стасик боязливо отодвигал мысли о нем. Во-первых, скребла виноватость: не нашел он тогда Шарика в траве у насыпи — значит, бросил его. Во-вторых, каждый раз оживал страх: ведь как ни крути, а после встречи с Шариком оба раза случались несчастья… А кроме того, если здраво подумать, ясно, что никакого Шарика нет (потому что не может такого быть на свете!), а есть его собственная, Стаськина, выдумка, этакий сон наяву. Но так ведь можно и вовсе умом сдвинуться. Недаром, если Стасик слишком задумывался, мама говорила: «Очнись. Ты прямо совсем какой-то не от мира сего…» Что это такое, каждому ясно: малость чокнутый…
Всю осень Стасик неосознанно опасался брать в руки круглые предметы. А вот сейчас забылся, слепил снежок — и сразу…
— Опять ты погрузился в размышления, — сказала мама. — Не третьеклассник, а Сократ какой-то… Дай сухие пеленки.
Стасик даже не спросил, кто такой Сократ. Машинально подавал пеленки, а сам думал, что надо подождать до завтра. Если не случится никаких неприятностей, значит, Шарик в его несчастьях не виноват. И тогда Стасик слепит новый снежок… или нет, снежный шарик опять растает, надо найти какой-нибудь прочный. Ладно, Стасик найдет. И тогда… неужели опять? «Ты — Стасик?» — «Ты — Шарик?»
— Ложись спать, — велела мама. — А то проспишь и опоздаешь на уроки, было уже такое…
Стасик не опоздал. Но на первом же уроке Эмма Сергеевна вкатила ему двойку за то, что выучил не то стихотворение.
