Хроники Нарнии. Том 2 - Льюис Клайв Стейплз (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
— Постойте, — Люси не хотела ссор. — Может быть, это и есть сам лорд Октесиан, только превращенный в дракона? Заколдованный?
— Поищи объяснение попроще, — сказал Эдмунд. — Все драконы собирают золото, где бы оно им ни попалось. Но, по крайней мере, это надежное свидетельство, что лорд Октесиан не прошел на восток дальше этого острова.
— Вы — лорд Октесиан? — обратилась Люси к дракону.
Дракон печально покачал головой. Тогда она задала еще один вопрос.
— Тогда, может быть, вы кто-то другой? Я хочу сказать — вы человек, только заколдованный?
Дракон закивал, как сумасшедший.
И тогда кто-то спросил — потом долго спорили, кто именно — Люси или Эдмунд:
— А вы случайно не Юстас?
Юстас кивнул своей жуткой драконьей головой и шлепнул по воде хвостом, и все разом отпрянули назад, чтобы не попасть под град огромных и горячих, как кипяток, слез, хлынувших из глаз дракона. Кое-кто из моряков разразился при этом проклятиями и восклицаниями, которые я не могу здесь воспроизвести.?
Люси изо всех сил старалась его утешить; она даже решилась — на что ей понадобилась вся ее смелость — поцеловать его в чешуйчатую морду. Остальные смотрели на него, качали головами, говоря: “Вот так незадача!”. Кое-кто пылко заверял Юстаса, что, разумеется, они его не бросят. Другие говорили, что должен же быть какой-то способ расколдовать его, и они обязательно справятся с этим через денек-другой, так что он может не беспокоиться. А потом всем сразу захотелось узнать, как же это с ним случилось, но он ничего не мог им рассказать.
Он не раз пытался написать свою историю на песке, только у него ничего не получалось. Во-первых, Юстас, который до сих пор не прочел ни одной стоящей книжки, просто не представлял себе, как надо рассказывать истории. Во-вторых, ни мышцы, ни нервы драконьих лап не были пригодны для писания — они были созданы совсем для других целей. Поэтому Юстасу не удалось дописать до конца ни одной сколько-нибудь осмысленной фразы. Он пыхтел и старался, но либо начинался прилив и смывал все плоды его усилий, либо он сам их затаптывал или сметал хвостом все, что написал, кроме каких-то жалких обрывков. И вот что можно было прочесть:
Я ХОТЕЛ СПА... ЗАЛЕЗ В ГРО... В ДРАК... ЕРУ ПОТОМУ ЧТО ОН БЫЛ УЖЕ МЕРТВЫЙ... И БЫЛО ТАК МОК... ПРОСНУЛСЯ И УВИ... ОТДЕРНУЛ СВОЮ РУ... ИСПУГАЛ...
(Точками мы обозначили то, что было затоптано или смазано).
Одно было ясно — с тех пор, как Юстас стал драконом, характер его заметно улучшился. Он всячески старался помочь: облетел весь остров и объяснил, как мог, что вся местность гористая, что живут на острове только дикие козы да дикие свиньи. Он охотился на них, пополнил запасы провианта для дальнейшего плавания. Он укладывал животных на месте сильнейшим ударом хвоста — те и понять не успевали, что их убивают. Разумеется, что-то при этом он съедал сам, но в полном одиночестве: став драконом, он обожал сырое мясо, но, оставаясь Юстасом, страшно переживал, если кто-нибудь становился свидетелем столь омерзительной трапезы.
Однажды он прилетел медленно и тяжело, но очень торжественно и опустился в лагере с огромной сосной, которую отыскал и выдрал с корнями в какой-то уединенной долине. Из этой сосны вышла отличная мачта, лучше прежней.
Вечерами, если было сыро (а это случалось нередко, потому что шли дожди), он помогал друзьям устраиваться поуютнее: они садились спиной к его горячим бокам, быстро отогревались и обсыхали, потом уступали свое место другим. А чтобы поджечь отсыревшие дрова, ему нужно было лишь один раз дохнуть на них. Порою он усаживал какую-нибудь компанию себе на спину, поднимался с нею в воздух и кружил высоко над островом, так что они видели внизу зеленые склоны, скалистые гребни, глубокие долины. Один раз он залетел далеко к востоку над открытым морем, и сверху они увидели у самого горизонта какое-то темно-синее пятнышко, которое могло быть другим островом.
Единственное, что удерживало в эти дни Юстаса от полного отчаяния, — совершенно новое для него наслаждение любить и быть любимым другими. Потому что стать драконом — очень страшно. Его пробирала дрожь всякий раз, когда, пролетая над каким-нибудь горным озером, он случайно ловил в нем свое отражение. Он ненавидел до тошноты собственные крылья, огромные и перепончатые, как у летучей мыши, гребень на спине, похожий на зубчатую пилу, жуткие кривые когти, чешуйчатую кожу. Он боялся оставаться один во власти этого кошмара, но и быть с другими ему было невыносимо стыдно.
В те тихие, ясные вечера, когда никто не нуждался в нем как в печке, Юстас уходил из лагеря, устраивался где-нибудь на песке между опушкой леса и кромкой воды и лежал там, свернувшись клубком, как большая змея. В такие минуты, к величайшему его удивлению, к нему приходил Рипишиппи и одним своим присутствием надежно защищал от черной, безысходной тоски. Рипишиппи покидал вслед за драконом веселое общество у лагерного костра и устраивался возле головы чудовища, только стараясь держаться с наветренной стороны, чтобы его не обдавало огненно-дымным дыханием.
Устроившись поудобней, он принимался объяснять Юстасу, что все происшедшее — поразительный пример круговращения Колеса Фортуны и что это далеко еще не последний его поворот. Он говорил, что если ему случится принимать Юстаса у себя дома, в Нарнии (дом этот на самом деле был всего лишь норой, куда не пролезла бы даже драконья голова, не говоря уже о хвосте), то он мог бы дать ему почитать много книжек с историями более чем сотни императоров, королей, герцогов, рыцарей, поэтов, влюбленных, звездочетов, философов и чародеев, которым довелось испытать неожиданное падение с высот процветания и благополучия в бездны самых неблагоприятных и прискорбных обстоятельств. Но многие из них (честность не позволяла Рипишиппи говорить, что абсолютно все) потом из этих бедствий все-таки выбирались и впоследствии жили вполне сносно, а некоторые так даже и счастливо.
Вряд ли эти примеры казались Юстасу сколько-нибудь обнадеживающими, но главное ведь было не в них, а в добром участии, и за это Юстас был благодарен Рипишиппи.
Но все эти горести и радости отступали перед вопросом, который все время висел и над ним, и над всеми остальными: что же делать с драконом, когда все будет готово к продолжению плавания? При Юстасе старались об этом не говорить. Но так как говорили об этом чуть ли не постоянно, то время от времени он случайно подслушивал, сам того не желая, вот такие речи:
— А может быть, пристроить его на палубе с одного борта? А с другого борта загрузить трюм для равновесия камнями?
— Куда же мы тогда сложим провиант?
Или:
— Послушайте, а может, он поплывет за нами? Мы его привяжем канатом и, когда он устанет, будем тащить, как на буксире?
Или:
— Проще всего будет, если он полетит за нами. Вот только неизвестно, сколько времени он может лететь без остановки.
Все эти разговоры заканчивались одним и тем же вопросом, который оставался без ответа:
— Чем же мы его будем кормить?
И бедняга Юстас осознавал с каждым днем все яснее и яснее, что с первых же минут, как он ступил на борт корабля, он был для всех лишь помехой и ничего, кроме неприятностей, своим спутникам не доставлял, а теперь мешает им еще больше, чем прежде. И эти мысли бередили его душу куда больнее, чем браслет — лапу. А лапа болела... Зная, что станет еще хуже, он снова и снова пытался содрать браслет своими чудовищными зубами — и драл, и драл до беспамятства, особенно если ночь выдавалась жаркая...
Шла к исходу шестая ночь их пребывания на острове, когда Эдмунд проснулся раньше других от того, что кто-то окликнул его. На небе только-только забрезжил серый рассвет, и Эдмунд различал лишь стволы деревьев, росших между их лагерем и заливом — больше ничего не было видно. Пока он вглядывался, соображая, что же такое могло его разбудить, послышался странный шорох. Приподнявшись на локтях и вглядевшись во мрак, он уловил какое-то движение. И вдруг увидел, как вдоль лесной опушки, чуть ли не у самой воды, к лагерю осторожно крадется какая-то темная фигурка.
