Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
– Даня, скажи, наконец: ты все еще на меня сердишься?
– Санки, да ты что! С чего взял?
– Так показалось…
– Да за что сердиться-то?
– Я думал… может, за ту историю. Когда я скрыл, что Надежда Яковлевна болеет… Я понимаю, что у тебя в эти дни масса несчастий и забот, но мне казалось… Ну, будто ты и на меня злишься.
– Брось ты, Салазкин, – слабо улыбнулся Кинтель. – У меня в голове даже и не копошилось такое… – И он добавил, хотя это было чересчур по-детски: – Ну… честное тремолинское…
Салазкин тоже заулыбался. Виновато и с облегче-нием.
– Мама говорит, я такой ужасно мнительный…
– Правильно она говорит. А я… просто тут такое дело… – Он показал глазами на ширму, за которой тихонько дышала Регишка.
Салазкин сразу понял:
– Мне домой пора.
– Ага. Я тебя провожу!
Когда вышли на улицу, Кинтель и поведал Салазкину свою печаль. И боязнь, что Регишка запросится к отцу и в то же время от него, от Даньки, отрываться не захочет.
– И что мне, Санки, тогда делать?
Холодно было, даже уши пощипывало. Апрельские лужи затянулись игольчатым ледком, он блестел под неласковым закатом. Салазкин поежился и сказал беспомощно:
– Даже не знаю, что посоветовать… Регишку тоже понять можно…
"Ну вот, и он туда же!"
А Салазкин вдруг начал рассказывать:
– Я на той неделе к вам заходил перед школой. Думал, ты уже дома, но тебя еще не было. Я с Регишкой стал разговаривать. Она спрашивает: "Скажи, когда сон снится – это совсем ничего или немножко по правде?" Говорит: "Я маму во сне видела. Как она меня на колени посадила и по голове гладит…" Я ей тогда и рассказал… то, что читал в газете "Зеркало", про одно учение…
– Какое?
– Будто вокруг Земли есть еще несколько невидимых пространств. Семь, кажется. И люди никогда не умирают по-настоящему, а их энергетические поля, то есть души, переходят из одного пространства в другое. И те, кто друг друга на Земле любил, там обязательно встретятся…
– Она поверила?
– По-моему, да. Ей ведь очень хотелось, чтобы так было.
– А ты? – тихо спросил Кинтель. – Тоже веришь?
Салазкин сказал шепотом:
– Наполовину…
– Наполовину – это уже немало, – с печалью отозвался Кинтель.
В то, что мама не погибла, он тоже верил наполовину. Или, честно говоря, даже меньше. Но и этой надежды хватало, чтобы она согревала жизнь. И страшно было потерять ее.
Когда Кинтель вернулся, он сразу понял, что опять будет разговор. Дед шевельнул бровями и сказал обреченно:
– Отец твой звонил. С Регишкой разговаривал. Ну и… как оно и предвиделось: "К папе хочу, домой…"
– Ну а кто ее держит? – в сердцах бросил Кинтель.
– Ты… Без тебя не хочет.
– Пусть сама это скажет!
– Боится, что ты рассердишься… А Валерий мне сказал: пускай Данила хоть немного поживет. Не может быть, говорит, чтобы родные сын и отец не ужились, не бывает так…
"Еще как бывает…"
– Говорит: если захочет обратно, если невмочь станет, кто удержит-то? А здесь комната твоя как была, так и будет. И вообще… можешь ведь хоть каждый день приезжать…
– Это уже не он, это ты говоришь, – сказал Кинтель.
В душе росла безнадежность. Не нужен он тут… А раз так, стоит ли упрямиться? По правде говоря, к этому жилью – с вечным шумом за окнами, с чужими голосами за стенами – он так и не привык, неродное оно. Вот если бы из старого дома уезжать – совсем тошно, а отсюда…
Он ничего не сказал. Молча ушел и поехал туда. В сквер с остатками памятника. Загадал: если светится окно, тогда – пусть… Значит, судьба.
Окно светилось.
Кинтель вернулся уже в полной темноте. Его встревоженно ждали. Регишка стояла на пороге, смотрела похожими на мокрые сливы глазами. Но даже к ней не было сейчас у Кинтеля сочувствия. Только усталая жалость к себе. Он имел на нее право, потому что все уже решил. Деду Кинтель сказал набыченно:
– Имей в виду, карту я заберу с собой.
С той поры жизнь приобрела суматошный ритм. Одна дорога до школы – час туда, час обратно. А еще пришлось приводить в порядок квартиру. Кинтель вымыл полы, отнес в прачечную белье, выстоял несколько очередей, чтобы выкупить по талонам хоть какие-то продукты.
Он вел себя как недовольный хозяин, после долгой отлучки вернувшийся в дом и обнаруживший кавардак и запустение. Отец слушался его во всем. Порой проявлял даже излишнюю поспешность, выполняя поручения Кинтеля. Смотрел виновато и вопросительно. Кинтель один раз не выдержал:
– Ну чего ты все время на меня так глядишь? Будто… пообещал шоколадку, а вместо этого сам съел.
Отец нерешительно засмеялся. Потом вдруг закашлялся и сквозь кашель проговорил:
– Слушай, Данилище… Я ведь никогда ничего плохого тебе не делал. Один раз только по дурости… ножницами…
– Да?! А как линейкой отлупить хотел, забыл? Когда мне шесть лет было, – сказал Кинтель. Сказал с ненатуральной такой придирчивостью, как бы нарочно показывая, что это полушутка.
Отец подышал, успокаивая кашель, потоптался рядом. Вдруг взял Кинтеля большой ладонью за затылок, неловко прижал его голову к свитеру:
– Большущий ты вырос…
Под свитером толкалось шумное сердце.
– Ну чего… – пробормотал Кинтель. – Я же в чешуе весь, карасей чистил…
Но прежде, чем вывернуться из-под отцовской руки, он замер, постоял так две секунды…
В этой квартире, в трехэтажном "дохрущевском" доме, все было как в те времена, когда Кинтель жил здесь с отцом, Регишкой и тетей Лизой. Даже старая фотография висела над комодом: на ней они вчетвером. Регишка еще совсем ясельная, а Кинтель – шестилетний, в том нарядном костюме, в котором ходил записываться в гимназию. С пышной прической, лупоглазый, серьезный.
Кинтель над своим столом решительно приколотил старинную карту. А больше ничего менять в комнатах не стал. И фотографию со стены не убрал, хотя заметил, что Регишка подолгу стоит перед ней с мокрыми глазами.
А один раз он увидел, как Регишка забралась в шкаф и там, нахохлившись, прижимает к лицу платье тети Лизы…
Но в общем-то Регишка ожила по сравнению с первыми днями. Иногда улыбалась даже. Смотрела детские передачи, Кинтелю и отцу помогала возиться на кухне.
Салазкина Кинтель теперь видел еще реже, чем зимой. Иногда у Корнеича, а иногда в школе между сменами.
Но однажды вечером Салазкин приехал сюда, на Сортировку. С Ричардом. Видимо, взял пса для безопасности.
Все Салазкину обрадовались, даже отец. Салазкин сообщил, что со следующего воскресенья начинается ремонт шлюпки, надо будет в любое свободное время ездить на базу.
– Холодно ведь еще, – озабоченно заметил отец. – Руки стынуть будут. Да и всякая краска-шпаклевка в такую погоду плохо ложится.
– Синоптики обещают раннее потепление, – сообщил Салазкин.
"Ох, скорее бы…" Кинтель почувствовал, как он устал от зимы и от затяжного весеннего холода. Так хотелось тепла и зелени. А пока – будто темное крыло между ним, Кинтелем, и солнцем. И не в погоде, конечно, дело…
Но вот пришел Салазкин и пообещал тепло. А он, Салазкин-то, всегда говорит правду.
