Тайна Высокого Замка - Каменкович Златослава Борисовна (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗

В третью партию «переселенцев на Украину» попали Юра и Франек. Какие пути-дороги ждут их впереди? Где они оборвутся?

До вокзала их везли в больших зелёных машинах. Мальчики боялись шелохнуться. Казалось, они окаменели, потому что рядом сидел эсэсовец со злющей, как чёрт, овчаркой. Она всю дорогу рычала и скалила зубы.

Подростков загоняли, как скот, в товарные вагоны.

— Сеном пахнет, — часто задышал широколицый, обычно молчаливый Иозас Иогайнис. Этот запах напомнил мальчику сарай, крытый черепицей, наполненный до бревенчатых перекладин потолка пушистым сеном Иозас сидит на чердаке и выглядывает из слухового окошка. Он видит, как мать хочет поймать удивительно хитрую и сердитую курицу «Хохлатку».

— Цип-цип-ципа! — манит рукой мать. Хохлатка кокетливо поворачивает на бок голову, прищуривается и, как только мать приближается к ней, с громким «куд-куд-куда!» бежит прочь.

Мама! От её ласковых рук всегда так приятно пахло сеном, свежим сеном…

Мать Иозаса, Кайте Галяуцкас — литовка. Бойкая, брызжущая весёлым остроумием, дочь рыбака, с берегов синей Швентои.

Это было в начале войны. Отец и сыновья уехали на мельницу. Дома осталась Кайте и её дочь Лидия. Тогда-то и ворвались в дом два немецких солдата. Они, видимо, ожидали встретить испуганную, дрожащую в страхе хозяйку. Однако навстречу вышла полная, очень высокая женщина в белой кофточке с засученными рукавами.

— Яйка, млеко! — приказал прыщавый солдат с железным крестом на груди.

— Сходи принеси, дочка, — сказала мать четырнадцатилетней Лидии.

Как только девочка спустилась в подвал, оба солдата бросились за ней. Тогда мать торопливо схватила острый, как нож, топор из сеней и побежала вслед за ними.

Через час весь квартал, где жили Иогайнисы, был оцеплен эсэсовцами. Солдат с крестом на изорванном мундире, прижимая платок к разбитому носу, вёл к подвалу гестаповцев. Там они увидели зарубленного немца с длинным скуластым лицом, девушку, совсем ещё ребёнка, с простреленной шеей, и у самой лестницы, на месте жестокой неравной схватки, — пронзённую ножом светловолосую Кайте.

Дом гитлеровцы подожгли и тут же, на улице, расстреляли сорок ни в чём не повинных ближайших соседей…

В вагоне стало тесно и душно. Сомкнулись двери, стало темно, было слышно, как пломбировали вагон.

— Мы задохнёмся! — крикнул Иозас.

— Это же кладбище на колёсах. Никто из нас живым не доедет до места…

— Спокойно, — сказал Юра. Золотые нити солнца сквозь щёлочку пронизали темноту, осветив волевое лицо мальчика. — Надо попробовать бежать отсюда.

— Легко сказать, — безнадёжно роняет кто-то.

Стучат колёса, свистит ветер, кажется, дождь ударяет по крыше, а может быть, и не дождь, может быть, это охранники стучат, выбивая свои трубки. Все знают, они едут на крыше, потому что там установлен пулемёт.

— Франек, нож у тебя?

— Да, Юра.

— Давай сюда…

Уже совсем стемнело, когда из дыры в полу повеяло запахом сырой земли и ещё чем-то невыразимым, отчего всех подростков охватила безотчётная радость, хотя каждый знал, что там, за тёмным проломом, быть может, каждого из них подстерегала смерть.

— Прощайте, други, — обнимает товарищей Франек. — Клянусь, пока жив, буду мстить фашистам…

— До свиданья, я верю, мы встретимся, — это голос Юры.

Франек медленно опустился на руках и, почти коснувшись ногами убегающей назад земли, разжал руки. Мальчик упал на шпалы. Над ним прогрохотали вагоны.

— Прыгай, Иозас!

— Я боюсь.

— Как? Ты хочешь завтра стать куском мыла? — гневно шепчет Юра. — Смотри, я прыгаю…

В момент падения Юра больно ударился коленом о шпалу. Ему почудилось, будто он попал в железную цистерну, по которой со всех сторон заколотили молотками. Трудно сказать, сколько продолжался этот страшный стук, когда вдруг мальчик оглох от внезапно наступившей тишины.

Ползком перебравшись через рельс, Юра скатился вниз с насыпи.

В темноте сверкнули пулемётные вспышки.

Что-то ударило, оглушило. Юра потерял сознание. Ему казалось, что он лежит в этой липкой холодной грязи вечность. На самом деле прошло не больше двадцати секунд с тех пор, как подростки выбросились из пролома.

— Иозас! — как во сне, тихо позвал Юра. В ответ только шуршал дождь.

— Иоза-а-ас!! — крикнул мальчик и вскочил на ноги, позабыв всякую осторожность. И тут он столкнулся лицом к лицу с Франеком.

— Это ты, Юра?.. Бежим, кажется… остановили поезд.

Приглушённый расстоянием, собачий лай как бы вернул Юре сознание.

Мальчики побежали, подхлёстываемые страхом, ветром и дождём.

Глава седьмая. В лесу

Олесь жил у дедушки Сильвестра. Домик старого охотника стоял на лесистом берегу Верещицы, далеко от графского дома и в стороне от села. Крестьяне часто заходили за советами и лекарствами к старому Сильвестру, который изготавливал эти лекарства из разных трав.

Узнав дедушку ближе, Олесь крепко привязался к нему. Мальчик изумлялся, как это он может всё предугадывать. Например, в самый ясный солнечный день дедушка вдруг покачает головой и скажет:

— Будет дождь, будет ненастье…

А через несколько часов, действительно, по воде в речке, по листве деревьев застучит дождь. И льёт он потом два-три дня подряд.

— Дедусь, а как вы узнали, что будет дождь?

— Это и ты можешь наперёд знать.

— Скажите!

— Ну, так слушай. Как увидишь, что пчёлы облепили жёлтую акацию, то к дождю.

— Да ну?

— Так, так. Всегда знай, перед ясной и сухой погодой в цветах жёлтой акации мало выделяется сладкого нектара. А как приближается непогода, — много. Вот и кружатся возле неё пчёлы. Понял?

Как-то дедушка заметил:

— Гляди, Лесь, рыба ушла на дно и стоит там, как мёртвая. То перед бурей.

И они едва успели вернуться домой, как разразилась буря.

После всего пережитого в городе, потеряв всех, Олесь почему-то жил в постоянной тревоге, боясь, что с дедушкой что-нибудь может случиться. Он ни на шаг не отходил от старика, даже не подозревая, как это бесило графского управляющего, человека подозрительного, жёлчного, с лицом, похожим на морду хорька.

— Всё с мальчишкой няньчишься, — шипел он на Сильвестра.

— На всём свете я один только у него и остался. Сиротинка он круглая, — оправдывался Сильвестр.

Вскоре Олесь научился помогать дедушке очищать графские ставки от жаб и разных мелких сорных рыб. В этих ставках выращивались зеркальные карпы.

Правда, попробовать этого карпа Олесю так ни разу не пришлось. Уж очень строг был графский управляющий. Он так и ходил по пятам за стариком и мальчиком, словно у тех только и было на уме, что таскать графских карпов.

— Пусть пан управитель ими подавится, — хмуро плевался Олесь.

— У него своё на уме. Выслеживает, вынюхивает. Разные люди теперь по лесу ходят… А вдруг старый Сильвестр кому помог, спрятал, подкармливает… Соображаешь?

— Ах, вот она какая политика!

В свободное от работы время Сильвестр и Олесь брали удочки, садились в утлую, совсем почерневшую от времени лодчонку и, спрятавшись в прибрежном тростнике, ловили карасей. Их здесь водилась тьма-тьмущая.

Ещё не было случая, чтобы Сильвестр и мальчик возвращались домой с пустыми руками. Одним словом, пока не голодали.

Богаты леса графские! Начинаются они сразу за левым холмистым берегом Верещицы и, кажется, нет им конца и края. До войны много зверя и птицы в них водилось. Тут были и кабаны, и козы, а зайцев — не счесть!

На время охоты управляющий всегда назначал Сильвестра главным гаевым [19]. Это было трудное занятие, не по годам дедушке. Надо было бегать по лесу, как собака, поднимать зверя и направлять его под выстрел пана стрелка. Но что поделаешь, так приказывал граф, перечить было нельзя. Да и в самом деле, кто же лучше Сильвестра знал лес, звериные тропы, ходы и выходы зверя?

В это утро управляющий, распахнув ударом ноги дверь, вошел в хату.