Сабля Лазо - Никонов Василий Григорьевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
— Хо-хо-хо! — трясет животом дядька со шрамом.
Прокоп Егорыч вскакивает, подбирает выпавшую плетку. Глаза его наливаются кровью, сивые усики судорожно прыгают под носом.
— Ты!... Ты!... Гаденыша защищать? Убью!..
Тяжелая плетка змеей опоясывает спину Павлинки. Девчонка ежится, втягивает голову в плечи. Молча жжет отца упрямым взглядом.
Молчание дочери окончательно бесит Копача: плетка снова взлетает над Павлинкиной спиной.
— Ах, так!.. На! На! На! — трижды жикает плеть.
Молодой, скуластый тигром прыгает на плечи Прокопа, хватается за рукоятку.
— Остынь, Копач! Детей не жалеешь. Не брали мы тебя в палачи. Брось, говорю!
Не на шутку распалился Копач Прокоп Егорыч: кряхтит, кружится с баргутом на спине, сбросить норовит. А дядька со шрамом опять хохочет. И все причитает: «Ах, ты, мать честная! Ах, ты, мать честная!»
Кое-как изловчается Копач, стряхивает со спины баргута. Тот еще на ноги не поднялся, как плеть над ним засвистела. Один удар по левому глазу пришелся. Вскрикнул баргут, пригнулся, лицо руками закрыл.
Дядьку со шрамом будто шилом кто кольнул: не до смеха стало. Шутка в деле — глаз парню выхлестнул.
— Ты за што это?! — вскакивает дядька.
— Пусть не лезет под горячую руку!
— Смотри, Копач, доиграешься!
— Не пугай, Панфил. Давно пужаный.
Павлинка белая-белая стоит, вишневую кровь с подбородка вытирает. Это она губу прикусила, чтоб не закричать.
— Ну, Павлина! — хрипит Копач, — дома по-иному рассчитаюсь!
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДАРЬЯ ГРИГОРЬЕВНА
Дарья Григорьевна, Павлинкина мать, смолоду жила на прииске «Золотинка». Был прииск хмурым, жил суетно, горько. Но девчонка не замечала этого. Играла с ребятами на отвалах, бродила по мутной Тургинке, лазила по диким скалам. Семья жила складно и дружно. Отец слесарничал вместе с Платоном Петровичем, мать управляла несложным хозяйством. По воскресеньям Потехины и Смекалины одевались по-праздничному, уходили в березовый лесок, что растет против фабрики-«бегунки», садились на лужайку, обедали чем бог послал. Отцы о шахте говорили, матери — о домашних делах. Выпивали по рюмке-другой. Горькую жизнь, как шутил Потехин, горькой водкой запивали. Пели старинные песни, вспоминали дедов-прадедов.
Так пролетели семь Дашуткиных лет — до первой горючей беды. Умерла от чахотки Дашина мать — Екатерина Кузьминична. Трудно пришлось Григорию Силычу, отцу Дашуткину. Да не пал он духом, еще больше привязался к дочери. Татьяна Карповна, жена Смекалина, частенько наведывалась к ним — то Дашутку помыть, то белье постирать-поштопать. Не захотел Григорий Силыч второй раз жениться, побоялся, как бы Дашеньке хуже не было.
Однажды зимой случилось несчастье с Григорием Силычем. Придавило его в шахте обвалом, и осталась Дашутка одна-одинешенька в убогой хатке со слепыми окнами.
Судили, рядили Смекалины, что с Дашуткой делать. Избаловали ее мать с отцом, нужному ремеслу не научили. Так и погибнуть недолго.
— Возьмем Дашутку, Платоша? — сказала Татьяна. — Я ее потихоньку-полегоньку шить научу. Глядишь, кусок хлеба заработает.
На том и сошлись: стала Дашутка у Смекалиных жить. Поначалу плохо выходило — горевала она, все куда-то убегать собиралась. Все равно, говорит, не житье мне на белом свете, нет у меня пути-дороги.
Татьяна Карповна умом да лаской взяла, к работе приучила. Мало-помалу Дашутка самостоятельно шить стала.
А как-то весной приехала из Межгорья бабка Мавра, Дашуткина бабушка. Туда-сюда, так и этак. Стара, говорит, стала, присматривать некому, пусть, дескать, Дашутка со мной поживет. Когда умру — все хозяйство ей достанется.
Правду сказать, хозяйство у бабки невеликое: домушка-курнушка, корова старая да семь куриц-несушек. А все ж свой угол.
Согласилась Дашутка, поехала. Хорошо она с бабкой жила — шила, по дому управлялась, корову доила, за курицами присматривала. Все хозяйство на свои плечи взвалила.
Красоту людскую нигде не спрячешь. Пригляделся к Дашутке соседский парень Василь Подорожный, ухаживать стал. Все полюбовно шло, и бабка была довольна. Полгода, год ли пролетел — стали о свадьбе поговаривать. Да на беду заприметил Дашутку Прокоп Егорыч, поперек дороги встал: в бабкин дом начал ходить, Дашутку сватать.
Бабка Мавра ни в какую. Черт, говорит, рогатый и тот за тебя не пойдет. И Дашутке не нравился Прокоп Егорыч — худая слава о нем по селу шла.
А Копач себе на уме. Врешь, думает, не мытьем, так катаньем возьму.
Первым делом решил он Василя с дорожки столкнуть. Позвал как-то в лес за дровами, да там и оставил. Банда, поясняет, на их напала. Василя, дескать, убили, а он еле спасся.
Не поверили Копачу, а как докажешь? По русской пословице, не пойман — не вор.
Загорюнилась Дашутка, изревелась — дитя от Василя ждала. Бабка Мавра совсем закручинилась, умерла вскоре. Прокоп Егорыч больше прежнего к Дашутке пристает, золотые горы сулит, в шелка обещает одеть. И что дитя будет — ничего, простит.
Так вот и женился Копач на Дашутке. И стали звать ее не Дашуткой, а Дарьей Григорьевной.
Много с тех пор воды утекло. Павлинке скоро тринадцать исполнится. Боевая растет девчушка. И все бы хорошо, если б не жадность, не лютый нрав Прокопа Егорыча. Обещал зла не помнить, а сам нет-нет — хватается за плетку. И Дарью жалко ему, потому что любит, а добра — вдвое жальче. Сядет иногда на приступок, уронит голову и плачет сухими слезами. Все ему вспомнится: и как Дарья голодранкой была, и как дите в дом принесла. И не рад, что богатеем стал.
Павлинке всегда больше достается. Не любит она отчима. И он ее не жалует.
Так вот и живут, прямо сказать, маются. А что поделаешь? Одной судьбой связаны, по одной дорожке ходят.
ИСТОРИЯ КОПАЧЕЙ
Род Копачей в Межгорье самый старый, самый богатый. Все Копачи из донских казаков происходят, из тех, что по Волге грабили да на Каспии. В то время еще Иван Грозный Русью правил.
Как-то рассердился царь на разбойников, послал на них войско. Разбило войско казачьи шайки, по всем краям разогнало. Кто из Копачей в Оренбургские степи убежал, кто в Кулундинские. А межгорские Копачи в Забайкалье осели.
По-разному жили Копачи. Дед Прокопа Россию от Наполеона оборонял, отец в Крымскую воевал, да и сам Прокоп Егорыч царю послужил, а после революции к атаману Семенову подался.
Вскоре, как женился, заметил Прокоп Егорыч изъян у своей жены: душой очень мягка. Одному тайком муки отсыплет, другому меру картошки нагребет, третьему завалящую одежонку подкинет. Известно, у бедняков кругом нехватки.
Прокопу Егорычу женина щедрость — поперек горла. Не для того копят-наживают, чтоб другим раздавать. Свет велик, не обошьешь, не обогреешь. Голодранцев на селе — что тараканов у нерадивой хозяйки.
Пришлось Прокопу Егорычу поучить Дарьюшку. Притихла Дарья Григорьевна, иной раз отказывать стала людям.
Правда, Смекалиным она в первую очередь помогала. Татьяна Карповна принимала и благодарила, а Платон Петрович никак привыкнуть не мог, все нутро у него выворачивало. Не нужен, говорит, нам хлеб, что на бедняцкой слезе замешан, сам как-нибудь заработаю.
Однажды в сердцах он и Дарье Григорьевне так сказал. Та посмотрела с укором, головой покачала:
— Вы ж меня, Платон Петрович, от голодной смерти спасли. Прошлым не попрекайте — не по моей воле вышло. Если хотите, не вам даю — жене вашей и сыну. Не ешьте, если брезгуете. Может, придет срок — и к вам на поклон пойду.
У Смекалина с Копачом свои счеты. Когда Платон Петрович в село переезжал, Копач первым кричал, чтоб не принимать голодранца. Приисковые люди известные: вольного духа нахватаются, орут во все горло: «Равенство! Братство! Землю им дай, свободу. Свое сними, а их одень».
Вот как Прокоп Егорыч рассуждает.
Все ж Смекалины остались в Межгорье. Платон Петрович батрачить пошел. А в революцию — первым в ее ряды встал. С той поры лютая вражда пошла у него с Копачами.
