Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.] - Твен Марк (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Ты не давал мне никакого письма!
— Должно быть, забыл.
Он стал шарить в карманах, потом пошел куда-то отыскивать письмо, наконец принес его и отдал жене.
— Это из Петербурга, — сказал он, — от сестрицы.
Услыхав это, я хотел бежать, но от страху не мог двинуться с места. Однако не успела тетя Салли распечатать письмо, как выронила его из рук и бросилась вон, увидав что-то в окно. Тут и я увидел нечто ужасное… Тома Сойера несли на матраце, позади шел старик-доктор, потом Джим в тетушкином ситцевом платье, со связанными за спиной руками, за ними целая толпа народу.
Я спрятал письмо в карман и выбежал вон.
Тетя Салли с плачем кинулась к Тому.
— Ах, он умер, он умер, я знаю, что умер!
Том слегка повернул голову и пробормотал что-то несвязное. Вероятно, он был в бреду. Тетушка всплеснула руками.
— Слава тебе господи, жив! — воскликнула она. — С меня и того довольно!
Она порывисто поцеловала его и полетела в дом приготовить постель, а по дороге проворно раздавала приказания направо и налево неграм и прочим домашним.
Я пошел за толпой посмотреть, что будут делать с Джимом, а старый доктор с дядей Сайласом последовали за Томом в комнаты. Фермеры очень горячились; некоторые хотели даже повесить Джима для примера прочим неграм, чтобы те никогда не пробовали убегать и не смели бы держать целую семью в смертельном страхе несколько суток. Но другие не советовали вешать: негр чужой, его владелец вступится и заставит еще заплатить за него. Это немного охладило толпу. Так уж обыкновенно бывает: кто больше всего желал бы повесить провинившегося негра, тот именно менее всего расположен платить за это удовольствие.
Джима осыпали бранью, угостили двумя или тремя подзатыльниками, но бедняга не говорил ни слова и даже виду не показал, что знает меня. Его отвели в тот же самый сарай, где он жил прежде, нарядили в его собственное платье и опять посадили на цепь; только цепь привязали не к ножке кровати, а к большому столбу. Руки и ноги у него были тоже закованы в цепи. Кроме того, решили проморить его на хлебе и на воде до тех пор, покуда не явится его владелец или покуда он не будет продан с аукциона. Яму нашу зарыли и пообещали, что каждую ночь сарай будут сторожить два фермера с ружьями, а днем у двери будет привязан бульдог. Затем, на прощанье, опять принялись ругать Джима, как вдруг явился старик-доктор.
— Не будьте к нему слишком суровы, — сказал он. — Джим не дурной негр. Придя к больному мальчику, я убедился, что не в состоянии вынуть пулю без посторонней помощи, а больной был в таком положении, что я не мог отлучиться и позвать кого-нибудь на подмогу; между тем мальчугану становилось все хуже да хуже, скоро он совсем потерял сознание, не подпускал меня близко, говоря, что если я срисую его плот, то он убьет меня, и тому подобные глупости, — я увидел, что мне одному с ним не справиться, и хотел пойти за помощью. Вдруг, откуда ни возьмись, является этот негр и предлагает помочь мне. И помог прекрасно. Разумеется, я сейчас же догадался, что это беглый негр. Каково положение! Мне пришлось сидеть там, не трогаясь с места, весь остаток дня и всю ночь. Приятно, доложу вам! У меня в городе несколько пациентов, больных лихорадкой, и мне, конечно, надо было навестить их, но я не решался, потому что негр мог убежать, и тогда меня обвинили бы в том, что я помогал беглецу. Так я и просидел на месте до самого рассвета. И скажу прямо, я еще не видывал негра такого верного, такого преданного, хотя ради спасения мальчика он рисковал своей свободой, да и, кроме того, измучен он был ужасно: вероятно, много работал за последнее время. Вот почему я полюбил этого негра. Скажу вам, джентльмены, такой негр стоит тысячи долларов — и ласкового обхождения вдобавок. Я захватил с собой все необходимое; мальчику было хорошо на плоту, как дома, может быть даже лучше, потому что там тихо, спокойно. Таким образом, я застрял на реке с ними двумя на руках, и пришлось мне просидеть вплоть до утренней зари. Тут проплыл мимо ялик. К счастью, негр сидел в это время на краю плота, опустив голову, и крепко спал. Я окликнул людей. Они тихонько подкрались, схватили его и связали, прежде чем он успел опомниться, так что все обошлось без хлопот. А мальчик был в забытьи. Мы обмотали весла тряпками, привязали плот к ялику и тихонько, бесшумно подтащили его к берегу. Негр не противился, не произнес ни единого слова. Он не дурной негр, джентльмены, вот мое мнение о нем.
— Признаюсь, все это очень похвально, доктор, — проговорил кто-то.
Остальные тоже смягчились немного. Я был от души благодарен старику-доктору за то, что он вступился за Джима; кроме того, я обрадовался, что его слова согласуются с моим собственным мнением о Джиме: с первого же раза, как я его увидел, я понял, что у него сердце доброе и что он хороший человек. Тут все согласились, что Джим поступил хорошо, что он заслуживает внимания и награды. Все обещали не бранить его больше.
Потом фермеры ушли и заперли его. Я надеялся, что они велят снять с него лишние цепи, потому что цепи были чертовски тяжелые, или что ему дадут по крайней мере мяса и овощей вместо сухого хлеба с водой, но никто об этом не подумал, а я рассудил, что мне не годится вмешиваться; лучше всего как-нибудь передать тете Салли рассказ доктора, лишь только минует буря, нависшая над моей головой. От меня, вероятно, потребуют объяснения, почему я скрыл, что «Сид» ранен. Но времени у меня было вдоволь. Тетя Салли день и ночь сидела у постели больного, а от дяди Сайласа я каждый раз ловко увертывался.
На следующее утро я услыхал, что Тому гораздо лучше и что тетя Салли пошла отдохнуть. Я прокрался в комнату больного, рассчитывая, что если он не спит, то мы можем столковаться вдвоем, вместе сочинить какую-нибудь выдумку и преподнести ее семейству. Но он спал мирным сном, очень бледный; лицо у него уже не пылало, как в первые дни болезни. Я присел, дожидаясь его пробуждения. Через полчаса тетя Салли вошла в комнату на цыпочках. Она велела мне не шуметь, сесть с ней рядом и шепнула мне, что теперь, слава богу, мы можем порадоваться: симптомы самые утешительные, больной уже давно так спит, ему, видимо, лучше, он гораздо спокойнее сегодня, — можно пари держать, что он проснется уже в полной памяти.
Немного погодя больной пошевелился, открыл глаза, оглянулся совершенно осмысленно и проговорил:
— Что это? Я дома! Как это случилось? Где плот?
— Все благополучно, не беспокойся, — отвечал я.
— А Джим?
— Все в порядке, — сказал я, но не мог придать своему голосу бодрого, веселого выражения. Том этого не заметил.
— Прекрасно! Великолепно! Теперь мы можем успокоиться! Ты рассказал тетушке?
Я хотел было сказать «да», но она вмешалась:
— О чем, Сид?
— Ну, конечно, о том, как мы все это дельце состряпали.
— Какое дельце?
— Да ведь одно только и было: как мы выпустили на волю беглого негра.
— Выпустили негра на волю! О чем это он толкует? Господи, опять бредить начал, опять потерял сознание!
— Нет, я не думаю бредить… я понимаю все, о чем говорю. Мы выпустили его на волю — Том и я. Мы задумали это сделать и сделали. Ловко оборудовали, надо сознаться.
И пошел, и пошел… Тетушка уже не перебивала его, а только слушала, выпуча глаза. Я понял, что мне бесполезно будет впутываться.
— Право, тетя, это стоило нам немало труда! — продолжал Том. — Целые недели подряд мы возились днем и ночью, пока вы все спали. Нам пришлось воровать и рубаху, и простыню, и ваше платье, и ложки, и жестяные тарелки, и кухонные ножи, и сковородку, и жернов, и муку, и еще пропасть всякой всячины. Вы не можете себе представить, сколько было хлопот приготовить перья, пилу, выдолбить надписи, и все такое! А как это было забавно! Мы же рисовали гробы и всякие ужасы, сочиняли безыменные письма, спускались вниз по громоотводу, делали подкоп под сараем, смастерили лестницу из тряпок, запекли ее в пирог и посылали Джиму ложки и прочие вещи через вас, в кармане вашего передника…
