Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗

Мы остались в темноте. Со двора не доносилось ни звука. Димка, растянувшись на соломе, тяжело дышал, а Левка всхлипывал. У меня тоже мучительно горели спина и левый бок после ударов плети.

Я подполз к Левке и хотел его обнять, но он ухватился за мою руку и отстранился.

— Что, больно?

— Тебя когда-нибудь били так, Молокоед? — спросил Большое Ухо и тут же, рассмеявшись сквозь слезы, добавил: — А я-то думал, что когда меня мама, бывало, шлепнет, так это что-то ужасное. И орал, орал, как бык. А было и совсем даже не больно…

— Мама, мама! — передразнил Димка. — Чего же ты заорал?

— А если она вон как больно бьет…

— И помиловала она тебя после твоего крика? Не помиловала! А в следующий раз еще больше бить будет. Нет, как ни лупи меня, а уж я кричать не буду. Много чести!

— Правильно! — сказал я. — Кричать не надо! Что их разжалобишь, что ли, этих фашистов?

— Ладно, — согласился Левка. — Больше они от меня ни одного крика не услышат.

Я вспомнил «Судьбу завоевателя» и рассмеялся:

— А ведь ты настоящий артист, Димка!

Он привстал с соломы:

— Может, и был бы, если б не война. Ты знаешь, Молокоед, меня уж приглашал директор нашего цирка в акробаты. Я бы кувыркался под куполом знаешь как!

— Димка — акробат, Васька — музыкант… А я ничего не умею, — жаловался Левка. — Это потому, наверно, что я какой-нибудь неудачник!

— Из тебя, Большое Ухо, вышел бы чудесный клоун, — ухмыльнулся Димка. — До сих пор помню, как ты вчера разыгрывал Птичку.

— Нет, из Левки выйдет дрессировщик собак, — возразил я. — Помнишь, Дубленая Кожа, нашу знаменитую собачью упряжку?

Все-таки хорошо, когда рядом с тобой товарищи! Ведь если вдуматься, наше положение — хуже некуда. И какая-то Птичка-Фогель может измываться над нами сколько угодно. Мы еще не знаем, что будет после ее карантина, а духом не падаем и даже балагурим, потому что мы — товарищи и друг друга ни за что не выдадим. До чего же хорошо говорил насчет товарищества Гоголь!

Помню, наша учительница дала мне разучивать Слово Тараса Бульбы к казакам. Я его прочитал на вечере в школе до того здорово, что ребята долго потом кричали: «Пусть же знают, все, что значит на русской земле товарищество!»

А что, если я и сейчас прочитаю своим товарищам это Слово? Правда, я его не совсем точно помню, но ведь лучшего момента и не придумаешь! Я начал читать Слово Тараса, как стихи:

Хочется мне вам сказать, Панове,

Что такое

Есть наше товарищество.

Вы слышали от отцов и дедов,

В какой чести у всех

Была земля наша.

Все взяли басурманы,

Все пропало.

Вот в какое время

Подали мы, товарищи,

Руку на братство!

Нет уз

Святее товарищества!

Отец любит свое дитя,

Мать любит свое дитя,

Но это не то, братцы:

Любит и зверь свое дитя.

Но породниться родством по душе

Может один только человек.

Вывали и в других землях товарищи,

Но таких, как в русской земле,

Не было таких товарищей!

Нет, братцы,

Так любить,

Как русская душа любит,

Никто не может!

Пусть же знают

Подлюки,

Что значит на Руси

Товарищество!

Уж если на то пошло,

Чтобы умирать,

Так никому из них не доведется гак умереть!

Никому, никому!

Не хватит у них на то

Мышиной натуры их!

Димка кивал головой в такт этим строкам, а Левка, который впервые слышал Слово Тараса, сидел, раскрыв рот:

— Правильно, Молокоед! Мы им, чертям, не подчинимся. Здорово ты сказал!

— Да не я, а Гоголь… Речь Бульбы перед казаками.

— Ну? — удивился Левка. — А ведь совсем как к нам обращается Тарас!

— Ничего удивительного, — проговорил Димка. — На то и писатели, чтобы за сто лет вперед к читателям обращаться. Вот, например, Пушкин писал декабристам: «Товарищ, верь! Взойдет она, заря пленительного счастья…» А мне кажется, он ко мне обращается: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут — и свобода вас примет радостно у входа…»

— Когда только это будет? — вздохнул Левка. — Может, до того Птичка забьет нас до смерти.

— И забьет, если маму кричать будешь, — съехидничал Димка.

Левка ничего не ответил, и у нас в амбаре наступило молчание.

Я думал о том, что же делать? Не сегодня-завтра кончится карантин, и нас погонят на работу. Где-то в России люди ведут смертный бой против фашистов, а мы, русские, будем копать картошку, убирать хлеб, пасти коров, чтобы немцам было что жрать. Нет, так дело не пойдет!

— Димка, как ты думаешь: не удрать ли нам?

— Хорошо бы… Но как?

— Выпустят нас на работу и удерем…

— Поймают, — вяло ответил Димка. — У них вон какая овчарка!

— Овчарку я беру на себя, — вмешался в разговор Левка. — Хорошая собачка! Сегодня пес хоть и свалил меня, но мы с ним уже познакомились. Даю вам честное пионерское — через несколько дней Тир будет смирным, как теленок.

— Вон он твой теленок, — угрюмо проговорил Димка, кивая на щель внизу амбара.

Я глянул и увидел огромную собачью морду, которая принюхивалась к нашим запахам.

— Тир, Тир, иди сюда, — шептал Левка, но пес, по-прежнему упершись лбом в щель, нюхал воздух.

— Он по-русски не понимает, — засмеялся я.

— А что? — оживился Левка. — Правда! — и начал подзывать собаку по-немецки: — Тир, коммт хер!

И, представьте, собака моментально переместила свой нос туда, откуда звал ее Левка.

— Тир, Тир, бист ду гутес, ейн шоне Тир! — продолжал приговаривать сладким голосом Левка и, просунув в щель пальцы, почесывал собачью голову. — Эх, нет ничего вкусненького! А то бы уже сегодня овчарка была моя.

— Вкусненького я и сам бы съел, — проговорил Димка.

Да, мы страшно хотели есть и пить. Поштудировав немного немецкий язык, решили лечь спать. Все-таки когда спишь, не так чувствуешь голод. Но и спалось плохо. Я забывался на минуту, но сразу же начинались какие-то странные сны. То я шел по горячей солнечной степи и находил бутылку с водой, а когда хотел напиться, из бутылки вырывался столб черного дыма. То вдруг видел во сне, что сплю, а девчонка, которая раздавала нам хлеб, толкает меня в бок: «Проснись, проснись» — и протягивает Левкин кусок хлеба.

Я проснулся, чтобы оттолкнуть хлеб, и увидел, что это Левка тормошит меня:

— Проснись… Что ты кричишь?

Потом во дворе снова стучали те самые копыта, что я слышал прошлый раз во сне. Я попросил Димку нагнуться, взобрался к нему на спину и стал наблюдать, что там происходит, у дома.

Я не видел солнца. Судя по сумеркам, которые сгущались во дворе, было уже поздно. Поляки возвращались с работы. В хлевах слышалось мычание коров. Женщины, видимо, загоняли скотину на ночь под крышу.

Как и утром, звенел колокол. Поляки быстро окружили стол и стали хватать алюминиевые ложки. Появилась девчонка с двумя ведрами кофе и убежала снова в дом.

Открылась и наша дверь. Камелькранц выпустил нас на несколько минут, велел вымыть руки и, издеваясь, коснулся ладонью своей щеки:

— А теперь идите «бай-бай»!

— Вот сволочь! — прошипел Левка.

Не думаю, что горбун понял эти слова, но вдруг с остервенением набросился на Левку, сбил с ног и начал топтать сапогами.

Димка оттолкнул управляющего и стал, сжав кулаки, между ним и Левкой.

— Только посмей!

Поляки перестали есть и, повернувшись к нам, смотрели во все глаза. Груня стояла у столба с побледневшим лицом, и я думал, что она вот-вот вскрикнет от ужаса. Отто, выпрямившись во весь рост, глядел на эту сцену и смеялся.

— Не смейте бить, мальчика! — крикнул по-немецки один из поляков.