Оранжевый портрет с крапинками (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (читать книги без регистрации txt) 📗
С горькой и какой-то домашней улыбкой король ответил:
— Куда уж хуже-то, мальчик… Итты потеряли дорогу. У нас почти нет детей. Те, кто рождается, — или не живут, или с пеленок думают о войне. Матери разучились кормить грудью… И не только у нас. Во всех землях…
— В крепости тауринов много детей, — возразил Фа-Дейк. — Помните, их князь Урата-Хал просил пропустить в крепость обоз с едой? Он поклялся, что эта еда только для маленьких.
— Да, я пропустил… Там много детей. Потому что люди живут в крепких домах и тепле. Это пока… Мы возьмем крепость, и воины перебьют всех.
— Воины не тронут мирных жителей! — опять возразил Фа-Дейк. — Итты знают законы войны.
— В крепости нет мирных жителей, — сказал король. Голос его осел и охрип еще больше. — Крепость всегда защищают все ее люди… А у войны нет законов, не надо обманывать себя. В бою кровь ударяет в голову, и мечи рубят всех…
«Я не хочу быть королем, я не могу», — снова хотел заспорить Фаддейка. Но что-то сдвинулось у него в душе, и сет Фа-Дейк тихо спросил:
— Что я должен делать, король?
— Все, что хочешь, мальчик, — "выдохнул старый Рах. — Все… Я говорю: хуже не будет…
«А что я хочу?.. Я домой хочу…»
Но тут он вспомнил серые осенние дни, унылое вечернее застолье и собственный крик души: «Хоть бы что-нибудь случилось! Пусть хоть что!..» Круг замкнулся.
Тарга тяжело лежала у Фа-Дейка в ладони. Он опустил ее в нагрудный карман школьной курточки. Шевельнулся, собираясь встать.
— Подожди, — одними губами попросил король.
Фа-Дейк опять замер у королевского изголовья.
— Уже недолго, — прошептал старый Рах. — Побудь… пока я…
Фа-Дейк вздрогнул. За разговором он почти забыл, что время короля уже отмерено. Теперь же предчувствие, что с минуты на минуту сюда придет смерть, прокололо маленького сета тоскливым страхом.
— Не бойся… — через силу сказал король. — Я знаю, ты не видел вблизи, как умирают. Но это не так уж страшно, поверь мне последний раз…
Фа-Дейк мотнул головой и сердито сказал:
— Я не боюсь. — И заплакал.
Он заплакал сразу, взахлеб. Не от страха, а от жалости, которая неожиданно и резко воткнулась в сердце. И от мысли, что через несколько минут они уже ничего не смогут сказать друг другу. Заплакал от несправедливости смерти, которая делает большого, сильного и храброго человека самым беспомощным на свете. Делает его никем. Он не мог остановить слезы и боялся, что король узнает его горькие мысли.
Но Рах улыбнулся и сказал отчетливо:
— Спасибо, малыш… Это добрая примета. Мы разучились плакать, а если кто-то от души плачет над иттом, значит, путь его в другой мир будет легким… хотя какой там другой мир…
Он замолчал, и слышались только Фаддейкины всхлипы.
Король сказал непонятно:
— Не так уж я и виноват…
Потом сделался очень строгим, уперся взглядом в кожаный потолок шатра. Ветер стих, и песок уже не скреб стены. Король сомкнул губы, положил на глаза ладонь, отодвинул локоть. Фа-Дейк перестал всхлипывать и замер в тоскливом предчувствии. Прошла минута, локоть дрогнул и ослаб. Фа-Дейк всхлипнул опять, но тут же отчаянно сжал зубы, встал, краем плаща вытер лицо.
Снаружи раздались беспокойные голоса. Фа-Дейк еще раз посмотрел на короля и вышел.
— Король умер, — прошептал он.
Опять упала глухая тишина. Безмолвие легло на кибиточный город осаждавших, мертвой казалась и крепость, громоздившая в фиолетовом небе башни с неровными зубцами.
Кто-то сказал тихо и значительно:
— К нам идет великий вождь тауринов князь Урата-Хал.
Сдержанный шепот прошелестел в толпе.
Высокий, костлявый и безбородый Урата-Хал шел один, без оружия и доспехов. Крылатый шлем он держал под мышкой, седые пряди шевелились над костистым лбом.
Узкое лицо было сумрачным и спокойным. Воины и начальники иттов молча расступились. Таурин остановился перед Фа-Тамиром. Отчетливо, но без надменности он проговорил:
— Здравствуй, маршал. Здравствуйте, итты. Я узнал, что король Рах умирает, и пришел проститься.
— Король иттов умер, — сказал Фа-Тамир. — Сет Фа-Дейк был последний, кто говорил с ним.
Урата-Хал нагнул голову:
— Привет тебе, сет. Примите мою печаль, итты… Я могу побыть с королем?
Итты переглянулись.
— Войди в шатер, князь, — негромко произнес Фа-Тамир.
Урата-Хал скрылся за кожаным пологом. Никто не пошел вслед.
…О чем будет думать вождь тауринов, оставшись наедине с мертвым королем иттов? С тем, кого долгие годы считал врагом и без кого не мыслил своей жизни? Не мыслил, потому что жизнь была постоянной войной, а в войне главным противником был король Рах. Их судьбы переплелись, вражда их давала смысл существованию… И может быть, старый князь будет печалиться об умершем враге, как печалятся о давнем товарище?
А может быть, подумает князь, что и он, Урата-Хал, не вечен в этом мире красных песков и не так уж много осталось дней? Не придет ли мысль: зачем они, эти дни, — те, что прошли, и те, что еще будут? Зачем эта война?
А может быть, он и не станет думать об этом, а будет просто отдыхать в тишине от вечных опасностей и забот. Здесь он в такой безопасности, какой никогда не ведает в крепости. Там в него может попасть пущенная из стана врагов стрела или камень метательной машины, может отыскаться изменник-убийца (хотя и редки такие люди среди тауринов и среди иттов), может рухнуть на голову
разрушенный зубец башни… А здесь ничто не грозит старому вождю, появившемуся в стане врагов без меча и панциря. Ни один итт, пусть даже с самой коварной душой, не посмеет нарушить древнего обычая и тронуть безоружного противника, который пришел, чтобы разделить печаль о короле…
Никто из хмурых и опечаленных иттов, столпившихся у королевского шатра, не смотрел на Фа-Дейка. И друг на друга не смотрели. Сейчас каждый остался как бы сам с собой, чтобы в одиночестве пережить печальную весть. Итты переносят горе молча. Фа-Дейк взял у стражника шлем и медленно пошел среди кибиток и шалашей. Он не знал, что делать теперь и что будет дальше. Тоскливо было…
Изредка попадались навстречу молчаливые воины. Некоторые несли ветки стрелолиста и сучья высохших песчаных деревьев. Фа-Дейк понял, что это для погребального костра.
Несли сучья и женщины, но они встречались реже. Их вообще было мало в поселке иттов. А ребятишек не было видно совсем.
Кибиточный городок притих, но все-таки жизнь не замерла окончательно. На краю поселка, у кособокого кожаного фургона, дымили кухонные костры. Две костлявые старухи колдовали над котлом. Одна беззубо улыбнулась Фа-Дейку, спросила:
— Хочешь нашей похлебки, Огонек?
Он покачал головой. Спохватился и ответил, как подобает сету:
— Благодарю, добрая женщина. Мир твоей крыше…
Потом усмехнулся: «Мир…» — и подумал: «А куда это
я иду?» Хотел повернуть назад, но услышал за палатками и хижинами слабый вскрик. Странный, вроде бы детский.
Сет Фа-Дейк постоял, нахмурился, надел шлем. Пошел на голос, перешагивая вытянутые по земле оглобли фургонов.
У крайнего шатра стояли воины из сотни конной разведки — песчаные волки. Беседовали, усмехались. Увидели юного сета, любимца короля, подтянулись:
— Привет вам, сет…
— Ходят слухи, что вы последний говорили с королем…
— Что сказал король на прощанье?
Фа-Дейк медленно обвел песчаных волков глазами. Взгляд этот напомнил им, что сету могут задавать вопросы только другие сеты, маршалы или король. Воины притихли. Один, в кожаном шлеме с золоченой стрелкой, видимо командир, неторопливо сказал:
— Примите нашу печаль, сет.
Но никакой печали не было на его широком, неприятно открытом лице с голым подбородком и выпуклыми глазами. И Фа-Дейк не ответил командиру волков. Он помолчал и спросил:
— Здесь кто-то кричал. Что случилось?
Выпуклые глаза сотника стали внимательными, но ответил он небрежно:
