Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович (прочитать книгу .TXT) 📗
– Я разве ворую? Я честно деньги зарабатываю, своим хребтом. На черный день…
Татьяна Фаддеевна села к фортепьяно и разразилась бурной музыкальной пьесой.
Фортепьяно появилось в конце марта. Его где-то раздобыл и с несколькими мастеровыми привез на телеге доктор. Сказал, что дарит его Татьяне Фаддеевне и Коле..
– Но, Борис Петрович! Как можно! Это же безумно дорогой подарок!
– Ничуть! Оно досталось мне случайно и почти бесплатно. Отыскали, когда разгребали развалины за Морской библиотекой. Смотрите, сохранилось почти без царапин. Мне пришлось только на два-три часа стать настройщиком…
Доктор был не только медик, но и весьма изрядный музыкант. Прекрасно играл на виолончели и – вот оказалось – умел настраивать пианино.
Тетушка в конце концов приняла подарок. Тем более, что девать его все равно было некуда. Не спускать же с крутого склона за Косым переулком (телега уже уехала).
Маленькую фисгармонию перетащили в комнату, где спал Коля (он не спорил), а фортепьяно заняло почетное место. И теперь, когда у Татьяны Фаддеевны в споре с племянником кончались слова, она садилась за клавиши и фортепьяно гремело гневной музыкой. А тетушкина прямая спина выражала негодование.
Любопытно, что, несмотря на все возмущение Татьяны Фаддеевны, лазать с мальчишками по бастионам и траншеям и даже торговать трофеями она Коле не запретила. Видимо, по тем же соображениям, что «всю жизнь держать мальчика у юбки не будешь».
Коля же, чтобы лишний раз доказать свою правоту, однажды сказал:
– Женя Славутский уж на что воспитанный мальчик, а от нас никогда не отстает.
Тё-Таня только руками развела. Женя был для нее действительно примером благоразумности и скромного поведения. И если уж он…
Женя в самом деле искал трофеи и продавал их вместе с другими ребятами из компании Фрола (Тимберса!). Деньги он иногда отдавал Лене на хозяйство (все-таки кой-какая помощь!), а порой покупал на них бумагу, карандаши и акварельные краски в писчебумажной лавке Савватеева, что зимой открылась в начале Морской улицы.
Однажды Коля и Женя на берегу Южной бухты, у самой воды, нашли рядом с громадным якорем-кошкой обломок доски. Была доска толщиною дюйма два. Черная от старости, но сухая. Кое-где ее проточил морской червь, но не сильно, с краю.
– Возможно, от корабельной обшивки, – определил Женя.
– Главное, что старая… – Коля ухватил обломок под мышку. – Давай, потащим в школу!
– Зачем? – удивился Женя.
– Есть одна мысль… Можно из этой штуки выточить барабанные палочки. Получится не меньше дюжины. Скажем покупателям, что нашли на бастионах. Таких трофеев еще ни у кого не было.
Женя подумал, пожал плечами, но не заспорил.
По извилистым тропкам поднялись они от воды на обрыв, принесли доску к школе.
– Иван Ефимыч, можно ключ от мастерской? Поработаем немного…
Сторож поворчал, но дал. Знал, что наставники доверяют ученику Лазунову. Да и второй, Славутский, был деловой парнишка, не то что некоторые сорвиголовы.
В мастерской опилили доску до нужной длины (палочки, они ведь примерно вершков десять). Раскололи доску на двенадцать квадратных палок. Дерево кололось неохотно (дуб, наверно), однако в конце концов подчинилось топору и железным клиньям. Потом на верстаке остругали палки, чтобы сделать более или менее круглыми – получились заготовки. Дерево даже внутри было темным, старинным на вид. То что надо! Заготовки припрятали за верстаком, потому что уже вечерело. А на следующий день снова попросились в мастерскую, стали точить. Женя крутил педалью тяжелый маховик, а Коля водил отточенной стамеской по вертевшейся в зажимах станка заготовке. Летели мелкие стружки, пахло морёным деревом.
Первая палочка получилась на загляденье! Гладкая, но старинного вида – серовато-коричневая, будто долго пролежавшая в земле. Черные дырки-червоточинки усиливали это впечатление.
– Здорово, да? – сказал Коля, оглаживая нагревшееся дерево. Он и палочке был рад, и гордился своим токарным умением.
Женя смотрел странно. У Коли вдруг ёкнуло сердце. Он вспомнил историю с пистолетом.
– Ты… может быть, думаешь, что это не честно? Ну… потому что сделали сами, а продавать будем как настоящие… Тогда ладно. Не станем…
Но Женя отозвался небрежно:
– Отчего же нечестно? Тем, кто купит, это ведь все равно, они будут думать, что и правда от барабанов. А когда что-то ясно представляешь, оно будто так и есть… Да к тому же эти палочки все равно из дерева той поры…
– А тогда чего ты так… смотришь?
– Я хочу попросить… Можно я две палочки возьму себе?
– Да почему же две? Половину! Мы же вместе работаем!
– Я как-то не подумал… Я не про то. Мне они нужны не для продажи, а для себя… – Женя слегка порозовел.
– Ну, для себя так для себя! Какая разница… Жень, а зачем они тебе? Если секрет, не говори…
– Да не секрет. Просто я боюсь, что другие станут смеяться… У меня с давних пор дома есть барабан. Он не такой большой, как настоящий, потому что он игрушка, но все же изрядный. С ведерко… А палочки давно потерялись. Вот я и хочу для них… Играть я не собираюсь, не маленький, но просто пусть они будут…
Кажется, Женя чего-то не договаривал, но Коля был рад и такому признанию.
– Конечно! Мы, когда все выточим, выберем самые лучшие!..
Женя порозовел сильнее:
– Потому что… у меня есть одно желание. Нарисовать картину. Про того барабанщика, про французского… Будто он нашел наконец свой барабан и теперь пора возвращаться к себе. И он присел отдохнуть перед дорогой… Вроде бы все хорошо закончилось, но он не очень веселый. Потому что прежде было много тяжкого… да и впереди неизвестно что. И вот он сидит, а кругом развалины и над ними луна… А палочки нужны мне, чтобы лучше получилось. Ну, как добрая примета…
Коля в один миг будто воочию увидел эту картину. Как настоящую! И шепотом сказал:
– Ты только нарисуй обязательно. Не отступайся.
– Я постараюсь…
Неизвестно, нарисовал ли Женя такую картину. Однако несколько набросков сделал. И один из них отдал Коле. Тот сказал:
– Ты настоящий художник!
…Женя Славутский и правда стал художником. Был он не очень знаменит, но его некоторые полотна в прошлом веке висели в городском музее. «Затопление кораблей», «Тендер «Македонец», «Дети, собирающие пули под огнем». Сохранились ли они сейчас, трудно сказать. Едва ли. Ведь столько было еще потом боев, обстрелов, пожаров…
А основным делом Евгения Славутского были даже не картины, а его работа по росписи вновь построенных в городе храмов. Он и там не был главным, лишь помогал тем знаменитым живописцам, чьи имена сохранила история. Но все же долю своего труда Славутский в это дело внес и потому считал, что кое в чем в жизни преуспел. А слава – что? Он любил разноцветье красок, свой город, своих друзей, а не славу…
«Пушкари» и «корабельщики»
Две неровные шеренги, в каждой человек шесть или семь, стояли в пяти шагах друг от друга. В одной – ребята из команды Фрола Буденко по кличке Тимберс. В другой – незнакомые им мальчишки с Корабельной слободки. Дело происходило в неглубоком каменистом рву под разваленным бруствером Четвертого бастиона. Шел разговор;
– Чего приперлись на чужое место?
– А оно ваше? Вы его купили?
– А, может, ваше? Мотайте отсюда за свою Лаб… таб… Лабораторную балку!
– «Лаб-баб»! Говорить научись, косоротый!.. Бегите сами за свой Пятый бастион, пока не догнали!
Шел обычный дележ территорий. Как на всем белом свете.
Вообще-то земли были поделены. В основном. Ребята из кварталов у Малахова кургана, Ушаковой балки и Аполлоновки обычно собирали трофеи на линии обороны от Третьего бастиона до Килен-бухты. То есть на Корабельной стороне (мало им этого, что ли?!). Потому и назывались «корабельщики». Во владении мальчишек и девчонок Артиллерийской слободки и прилегавших к ней улиц были Пятый и Шестой бастионы, редут Шварца, люнет Белкина, батарея Шемякина, траншеи у кладбища. В общем, все, что находилось у правой части оборонительной линии. Поскольку Артиллерийская слободка была там главным поселением, юных жителей этих мест именовали «пушкарями».
