Экспедиция идет к цели (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна (читать книги полностью TXT) 📗
Все это знал Пушкарев. Там, в Москве, Хара-Хото был такой далекой сказкой, что все написанное о нем самим Козловым, Тимяковым и другими, воспринималось как некое сообщение из несбыточного. Больше из праздного интереса, чем из любознательности, много лет назад парнишка Пушкарев, случайно очутившийся в Ленинграде, отправился с родителями на выставку экспедиции Козлова, где были широко представлены научные ценности, добытые в Хара-Хото.
Почти все забылось. Бронзовые статуи, статуя двухголового Будды, палатка самого путешественника. Больше всего, пожалуй, запомнились чучела птиц: бурые грифы, ягнятники, орлы-беркуты.
Хара-Хото… Теперь Пушкарев жалел, что тогда не обратил внимания на тангутские книги. Самое интересное, самое важное всегда — книги, мысль исчезнувшего народа. Свитки в синих холщовых обложках, навернутые на бамбуковую палочку, а если развернуть — пятнадцатиметровая широкая лента, испещренная черными иероглифами, смысл которых не разгадал пока никто; книги в виде гармошки, в золотистых шелковых обложках, на обложке — заглавие; книги, книги, пухлые, измятые, грязно-серые, будто только что вынутые из земли… Но из всего запомнилась надпись на юаньской ассигнации: «Подделывателям будут отрублены головы. В награду доносчику будет выдано пять дин серебра и все имущество преступника». Пушкарева удивляло, что и в незапамятные времена в Центральной Азии расплачивались бумажными деньгами, а не золотом, как в Европе.
Но потом, когда позже Пушкарев прочитал книги о Хара-Хото, ему стало казаться, будто в мозгу навсегда запечатлелось изображение прекрасной женщины на шелковой ткани «кэсы». Репродукция с этой самой «кэсы» была помещена и в книге Тимякова: Тара сидит на цветке лотоса в синей нише, с верхнего свода которой спускаются нити драгоценностей. У богини одна нога спущена и опирается на лотос, в руке у нее также цветок лотоса.
От Цокто Пушкарев узнал все легенды об этом главном божестве великого тангутского государства, от которого остались одни лишь развалины.
— Ламы говорят, Тара родилась из слезы будды Аволокитешвары. Ее называют Милосердной, так как она будто бы ведет род человеческий через бесконечный ряд перерождений. Еще говорят, она живет на сверкающей горе Потала с пятью вершинами и оттуда смотрит на весь мир. А я думаю, что давным-давно ламы переселили ее в горы Гурбан-Сайхан, потому и статую большую сделали. Вот ты нашел сутру в пещере. А знаешь, что в ней написано?
Я думаю так: была красивая женщина, просто женщина. Жила и умерла. А тот, кто любил ее, сделал из нее святую. И в Тибете так было, и в Индии, и у нас, в Монголии, когда Дзанабадзар со своей убитой ламами жены, простой аратки, сделал бронзовую статую. Каждый видит ее по-своему. Ты полюбишь Басманову, а потом она тебе Тарой начнет казаться. Так я понимаю.
— А как звали того, кто первый сделал из своей любви святыню?
— Не знаю. Вроде бы тибетский король Срон-бзансгам-по. Королям было легче такие штуки делать.
Цокто нет в живых… До сих пор не укладывается в голове. Странный был человек. Как теперь выяснилось, сын князя… Унес с собой какие-то тайны. Возможно, и тайну пропавшего алмаза…
Экспедиция вошла в мертвый город через западные ворота. Ураган постепенно стихал; он монотонно шумел теперь за толстыми, десятиметровой высоты стенами города-крепости. Там, за стенами, были барханы Алашаньской пустыни, высокие, как горы, и они беспрестанно курились, по равнине тянулись бесконечные песчаные полосы; а здесь, в крепости, стояла тишина, от которой они уже отвыкли.
Пушкарев почему-то рассчитывал увидеть развалины домов, буддийских храмов и мечетей. Все это было, было, но очень уж все разрушилось за шесть веков. Собственно, перед ними простирался огромный бугристый пустырь. Груды кирпича, остатки стен домов, под ногами черепки фарфоровой и глиняной посуды. Но все же он хорошо помнил по книгам план города.
Вот тут проходила Главная улица, а здесь Торговая… Вон развалины западных ворот, а там восточные.
Да, были дома, храмы, базар, оживленная толпа, говор, смех, дети, женщины, воины. Тут кипела чужая, непонятная жизнь. А теперь здесь безмолвие, квадратный пустырь, пересеченный высокими и низкими развалинами, куполообразные субурганы, кирпичные фундаменты. Спит Черный город в песках пустыни, и редко кто тревожит его молчаливый покой. Придет человек, пресытит свою любознательность и снова уведет караван в лазоревые дали. А пески все надвигаются и надвигаются на стены мертвого города…
…Верблюдов уложили возле развалин глинобитного дома, устало расселись возле них, вынули из сумок еду. Лубсан, подобрав на земле старые монеты — чохи с отверстием посредине, гадал на них о дальнейшей судьбе экспедиции.
Когда насытились, молчавший до этого Карст сказал:
— Я требую немедленно освободить меня, отвязать эту дурацкую веревку. В конце концов, мы не на территории МНР, а в Китае, куда вы пробрались незаконно, а я имею разрешение проживать здесь.
— Ну, положим, мы сюда не пробирались, а просто заблудились, — сказал Сандаг. — А вот вы в нашу страну пробрались незаконно. Это уж точно: ваши документы подложные!
— Это еще надо доказать.
— За тем и держим вас! Докажем. Погранзастава не так уж далеко.
— Ну, до нее еще нужно добраться!
— Доберемся! И вас приведем.
— Вы понесете ответственность за произвол!
— А вы — за расхищение богатств МНР. Вы их припрятали в пещере еще до двадцать пятого года, а теперь делаете вид, будто нашли сейчас.
— Эти богатства принадлежат не только мне, но и известному ученому профессору Бадраху, и вы не вправе… Он-то монгол! Он выслал мне разрешение на вывоз костей динозавров.
Сандаг и Тимяков заинтересовались.
— Ну это меняет суть дела! — сказал Сандаг. — Бадpax пока что находится в моем подчинении. По всей видимости, тайно спекулирует палеонтологическими ценностями или задумал удрать за границу. Вернемся— выясним…
— Не утруждайте себя: по моим подсчетам, профессор Бадрах уже давно ушел в Маньчжурию, вернее, во Внутреннюю Монголию, в ставку князя Балдана… Господин Очир, подтвердите истинность моих слов: ведь князь Балдан — ваш отец, не так ли?
— Так. Я, еще будучи в Улан-Баторе, передал профессору Бадраху приглашение моего отца в его ставку. Думаю, профессор сейчас гостит у нас. Я тоже заявляю протест! — неожиданно заговорил он на ломаном русском языке. — Вы связали мне руки, спутали, как верблюда. Не забывайте: мой дом — Внутренняя Монголия— почти что рядом. Я хорошо знаю правителя здешних мест князя Торгоут-Даши-гуна, он близкий друг моего отца, и он сгноит вас в тюрьме. Немедленно развяжите меня!
— Князь Торгоут-Даши-гун и его сын хорошо знают меня и начальника учкома Сандага, — ответил спокойно Тимяков. — Насколько мне известно, японцев, которым вы служите, он недолюбливает. А вы, как теперь выяснилось, японский шпион. Так что берегитесь! Мы ведь можем сдать вас князю Торгоут-Даши-гуну! Вы убийца, и мы сейчас вправе поступить с вами по закону…
Очир прикусил язык. Откуда ему было знать, что и Тимяков и Сандаг не раз бывали до этого в гостях у местного правителя Торгоут-Даши-гуна.
Сандаг прислушался, сказал с деланным воодушевлением:
— Ну вот, бог ветра, кажется, выдыхается. Думаю, к ночи небо прояснится. Вода у нас есть, с голоду не помрем, так что особенно торопиться не будем: переждем денек-другой, отдохнем, наберемся сил. Здесь некого опасаться: место считается заклятым, никто сюда не заглядывает. До реки близко, от жажды не умрем.
— Благодарите судьбу, друзья, — поддержал его Тимяков. — Без всяких виз мы очутились в мертвом городе Хара-Хото! Изучайте, записывайте; расскажете потом знакомым — не поверят.
