Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба" (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
Так, по крайней мере, я понял из разговоров взрослых; ещё я слышал, что Маралли, как только узнал, что я вернулся из пансиона, сказал Аде:
– Умоляю, следите, чтобы он не появлялся в моём доме, не то прости-прощай, расположение дядюшки, которое мне кое-как удалось вернуть, и он в самом деле лишит меня наследства!
Пусть не боится, я и не собираюсь к нему в гости. Я обещал моей доброй матушке и Аде взяться за ум и постараться, чтобы папе не пришлось воплотить свою угрозу упрятать меня в исправительный дом – вот был бы позор для меня и для всей семьи. За эти пять дней я доказал, что это не просто пустые обещания, как раньше, и что я умею быть благоразумным, если захочу.
Сегодня утром мама даже обняла меня, расцеловала и сказала:
– Молодец Джаннино! Продолжай в том же духе, и станешь настоящим утешением для родителей!
Слова как слова, ничего особенного, но из уст моей доброй мамы они звучат так трогательно, что я поклялся теперь всегда быть паинькой.
Я ведь говорил, что мамы справедливее пап. Когда я рассказал маме рецепт похлёбки, которую варили в пансионе по пятницам, и про то, как мы давились рисом всю остальную неделю, она поверила мне и сказала сестре:
– Бедняжки, как тошно, должно быть, есть эту гадость!
21 февраля
Похоже, папа, видя, что я исправился, собирается нанять учителя, чтобы подготовить меня к заключительным экзаменам в гимназии. Держу кулаки!
Сегодня я наконец-то увиделся с Джиджино Балестрой. У Ады есть подруга, некая синьорина Чезира Бени, которая живёт как раз неподалёку от дома Джиджино. Сегодня сестра отправилась к ней в гости, а я воспользовался случаем и навестил друга.
Как же здорово было вспоминать с ним наши пансионные приключения!
Тут я вдруг вспомнил, что так и не узнал, с чего это вдруг воспитанники пансиона прозвали синьора Станислао Кальпурнием.
– Мне сказали, что это что-то из римской истории, я и сам догадался. Но что это значит? Почему именно Кальпурний? Ты знаешь?
Джиджино Балестра расхохотался, потом взял с полки «Историю Древнего Рима», нашёл нужную страницу и сунул мне под нос. Книга была открыта на параграфе о Югуртинской войне. Вот, я переписал оттуда целый абзац, чтобы вставить потом в дневник:
«После того, как Югурта приказал пытать и убить своего кузена, он стал расточать золото направо и налево, чтобы замять это преступление. Но трибун Гай Меммий заявил перед Форумом о злодеянии Югурты, и Сенат объявил вероломному нумидийскому царю войну, а во главе армии был поставлен один из выбранных на следующий год консулов по имени Луций Кальпурний Бестия…»
– А! – закричал я, сотрясаясь от смеха. – Наконец-то я понял! Его зовут Кальпурний, потому что…
– Потому что, даже если он услышит это прозвище, – закончил за меня Джиджино, – он не поймёт, что мы обзываем его Бестией!
Гениальная уловка, ничего не скажешь!
Мы успели обсудить с Джиджино Балестрой ещё одну важную тему: пирожные.
– Слушай, заходи завтра часов в 10. У папы в это время собрание по поводу выборов… Я буду ждать тебя в лавке.
И правда, предстояли выборы, и депутаты сходили с ума, потому что – так говорили все, кто разбирается в политике, – слишком многое было поставлено на карту. А новыми кандидатами были Гасперо Беллуччи, дядя Чеккино, и адвокат Маралли, мой зять.
Подумать только, ведь тогда, в декабре, накануне злополучной аварии, мы с Чеккино Беллуччи как раз спорили о том, кто из этих двоих станет депутатом, а теперь у них и вправду настоящая борьба.
Послушать Джиджино Балестру, так Маралли победа обеспечена; ему видней, ведь его папа не только кондитер, но и влиятельный член партии: он говорит, что на этот раз социалисты должны во что бы то ни стало выиграть по избирательному округу.
Синьор Балестра даже выпускает газету под названием «Солнце будущего», которая вступает в бурную полемику с «Национальным союзом», поддерживающим дядю Чеккино.
Джиджино Балестра показал мне эти газеты и сказал:
– Папа теперь всё время бегает на эти бесконечные собрания, а в оставшееся время занят своей газетой… Завтра его точно не будет в лавке. Приходи обязательно!
23 февраля
Сегодня мне пришлось принимать слабительное.
Никогда не мог понять, почему от вкуснейших пирожных бывает так плохо, а от мерзких слабительных становится настолько лучше. Вчера я съел штук двадцать корзиночек с миндалём, и это не пошло мне на пользу…
Ровно в десять, как и договаривались, Джиджино Балестра стоял у дверей кондитерской. Он подмигнул мне, мол, подожди немного, пока нельзя. Ну я навернул несколько кругов вокруг лавки, пока он не подал мне знак, что путь свободен. В кондитерской не было ни души: управляющий вышел проследить, как идут дела на кухне.
– Нужно поторапливаться, – сказал Джиджино. – Он скоро вернётся.
Я разделался в два счёта: глотал по четыре пирожных в один присест… Видимо, от такого торопливого поглощения пищи мне и сделалось дурно: дома я тут же почувствовал тяжесть в желудке, голова закружилась, и я слёг в постель.
Естественно, я никому не сказал про пирожные… Не мог же я выдать своего друга Джиджино.
24 февраля
Сегодня в наш дом пришло печальное известие: ночью скончался синьор Венанцио! Конечно, он был зануда, но человек хороший, и мне очень грустно, что он нас покинул.
Я как будто вижу его перед глазами… Бедный синьор Венанцио!
25 февраля
Сколько впечатлений за один день!
Скоро полночь, все уже отправились спать, а я всё сижу в своей комнатке: один на один со своим секретом. Большим секретом. Я отчего-то плачу, смеюсь и дрожу одновременно, и мне даже не хочется описывать тут это важнейшее событие моей жизни – так страшно, что тайна раскроется…
Ну нет! Этим страницам я уже доверил каждый мой шаг, каждую мысль, и мне просто необходимо излить все чувства, которые переполняют и будоражат мою душу…
Но сначала я хочу проверить, на месте ли мой драгоценный секрет…
Да-да! Все на месте, все двести… Ни одна не пропала! Теперь уберём их обратно в укромное местечко и спокойно продолжим начатый рассказ.
Итак, бедный синьор Венанцио покинул нас, об этом я написал ещё вчера. Ещё я написал, что эта новость меня очень опечалила, и это правда, ведь в глубине души я жалел этого старого глухого паралитика, которому все желали смерти; теперь, когда он умер, он может сверху увидеть, как обстоят дела на самом деле, и поймёт, что я затеял эту ловлю зуба не со зла, а исключительно чтобы развлечь его. Разумеется, если бы я знал, чем всё обернется, я бы не стал так делать; впрочем, мой зять сильно преувеличивает последствия этой проделки, ведь один-единственный гнилой зуб во рту – всё равно что вообще без зубов, поэтому сомневаюсь, что это хоть на минуту сократило бедняге жизнь.
Но как бы меня ни опечалила весть о смерти синьора Венанцио, сегодня утром я уже и думать о нем забыл, как вдруг он напомнил о себе самым странным образом.
Около половины десятого, когда я макал третий ломоть хлеба с маслом в сладкий кофе с молоком (я не обжора, но всегда сыплю побольше сахара, потому что по утрам я пью много кофе с молоком, чтобы макать туда побольше хлеба с маслом), меня вдруг позвали:
– Джаннино! Джаннино! Иди скорей сюда…
Это кричала Ада, и хотя обычно я бы и с места не сдвинулся, услышав сестру, но тут я заметил в её голосе непривычные нотки…
Я прибежал в прихожую, где увидел, что они с мамой вертят в руках какое-то письмо.
– Смотри, Джаннино, – сказала мама, – тебе письмо…
– Интересно, – заметил я, – почему же вы его открыли?
– Хорошенькое дело! Я твоя мать и имею право посмотреть, кто тебе пишет…
– И кто мне пишет?
– Нотариус Чапи.
– Что ему нужно?
– Читай сам.
И вот я с изумлением прочёл письмо, которое привожу тут целиком:
