Тим Талер, или Проданный смех - Крюс Джеймс (читать книги без регистрации txt) 📗
«Прибудь в „Гусь, гусь — приклеюсь, как возьмусь!“. То, что принцесса добыла, добудь. Путь проще, чем ты думаешь. Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет. Знакомый шофёр караулит дом с часами. Дождись (чёрного!) часа трамваев. Опасайся крысы и проведи её. Путь прост, но выбирай чёрный ход и задворки. Доверься нам и приходи!»
Тим опустил руку с запиской и лупой и сел на край ванны. Он всё ещё дрожал от волнения, но голова его была ясна. Он понимал, что записка зашифрована на тот случай, если она попадёт в руки к Тречу. Значит, теперь оставалось только расшифровать скрытые намёки и тайные указания. Он снова подошёл к умывальнику, встал под лампу и медленно прочёл записку сначала, по отдельным фразам:
Прибудь в «Гусь, гусь — приклеюсь, как возьмусь!».
Это понять нетрудно. Надо прийти туда, где он смотрел представление кукольного театра. Значит, в трактир в предместье Овельгёне.
То, что принцесса добыла, добудь.
Это ещё проще. Эта фраза заключала в себе самую важную и самую драгоценную весть. Это значило попросту: верни свой смех! А то, что это было возможно, доказывала следующая фраза:
Путь проще, чем ты думаешь.
Но что могло значить вот это:
Кто отговаривал от Южного, тебе его покажет.
Тиму пришлось напрячь память. И наконец он вспомнил: Южный — ведь это лошадь! Последняя лошадь, на которую он ставил. А незнакомец, который не советовал тогда на неё ставить, — это Крешимир!
Значит, Крешимир знает, как вернуть смех! Тим догадывался об этом и раньше. Но то, что его догадка подтвердилась, потрясло его до глубины души. Ему пришлось снова сесть на край ванны. Было достаточно светло, чтобы и здесь дочитать записку.
Знакомый шофёр караулит дом с часами.
Знакомый шофёр был Джонни. В этом Тим не сомневался ни секунды. Но что такое «дом с часами»? К этой несложной загадке Тим искал ключ довольно долго, пока наконец не догадался, что речь идёт о ратуше. Ратуша совсем близко от его отеля. Там, значит, Джонни и будет его дожидаться в такси, чтобы отвезти в Овельгёне.
Но когда? Это было пока что непонятно.
Дождись (чёрного!) часа трамваев.
Два приключения с трамваями были связаны у него с друзьями: одно — когда трамвай, в котором он ехал с господином Рикертом, свернул со своего обычного пути, и второе — летающий трамвай в Генуе, который он видел вместе с Джонни. Как видно, имелись в виду оба случая. Ведь слово «трамвай» стояло во множественном числе.
Час трамваев… В какое же время это было? Летающий трамвай он видел примерно в полдень, часов около двенадцати. И когда он впервые увидел в трамвае господина Рикерта, тоже, кажется, был полдень.
Значит, двенадцать часов дня! А сейчас — Тим взглянул на свои часы — пять часов. Значит, ему приходить завтра? А может, он должен был прийти ещё сегодня в полдень?
Но ведь здесь перед словом «часа» ещё стоит слово «чёрного». В скобках и с восклицательным знаком. Что же такое — «чёрный полдень»?
И снова ему пришлось хорошенько подумать над довольно простой загадкой.
Но и эта загадка была разгадана: «чёрные» — двенадцать часов! Полночь! До этого времени оставалось ещё долгих семь часов.
Остальное было понять совсем легко:
Опасайся крысы и проведи её. Путь прост, но выбирай чёрный ход и задворки. Доверься нам и приходи!
Итак, Тиму следовало опасаться Треча и тайно выбираться из отеля, может быть, даже переодетым; слова «чёрный ход и задворки» придавали всему этому вкус приключенческого романа с злодеями и переодетыми героями.
Расшифровав эту таинственную записку, Тим почувствовал себя свободным как птица. У него возникло непреодолимое желание рассмеяться. И самое удивительное было то, что губы его при этом не остались плотно сжатыми, как обычно. Они дрогнули и чуть-чуть — а может быть, это только ему показалось? — раздвинулись в улыбке.
С чувством радостного испуга Тим вскочил и посмотрел в зеркало: возле уголков его рта появились два маленьких полукруга, как на итальянских картинах в палаццо Кандидо в Генуе. Это был ещё не смех и даже не улыбка. Но полукруги около уголков губ были видны совершенно ясно. А ведь с момента заключения контракта под большим каштаном он больше ни разу их не видел.
Значит, что-то в этот день уже изменилось. Надежда, словно кисть художника, волшебно преобразила его лицо: в нём забрезжила улыбка!
Тим сунул записочку в карман пиджака, потушил свет и, выйдя из ванной, сел в кресло, положив ногу на ногу. Надо было хорошенько всё обдумать.
Барон в это время находился недалеко от Тима — в павильоне на берегу Альстера. Он вёл здесь переговоры с представителем той египетской фирмы, которая заявила протест против названия сортового маргарина «Пальмаро». Фирма требовала, чтобы маргарину Треча было присвоено какое-нибудь другое название.
Барон не проявлял в этом разговоре ни того хладнокровия, ни того спокойного превосходства, которые стали его второй натурой с тех пор, как он приобрёл смех. Конечно, во многом это объяснялось тем, что сортовой маргарин, широко разрекламированный под названием «Пальмаро», уже начинал с неслыханной быстротой завоёвывать миллионы покупателей. Однако барон ни за что не должен был показывать, насколько важно для него название маргарина. Необходимо было возражать рассеянно, с лёгкой улыбкой. Ведь как раз для таких случаев он и купил себе смех.
Когда Треч, решив в подходящий момент воспользоваться смехом, пустил в ход, как обычно, все свои раскаты и переливы, у него появилось вдруг неясное ощущение, будто на этот раз его смеху чего-то не хватает. На его собеседника этот смех, казалось, произвёл скорее неприятное впечатление. Барон извинился и поспешно удалился в туалет. Здесь он встал перед зеркалом и воспроизвёл смех Тима, внимательно наблюдая за своим отражением.
На первый взгляд всё было по-прежнему. Но когда он вгляделся попристальней — барон специально повторил смех, не отрывая взгляда от своего лица, — итак, когда он вгляделся попристальней, он заметил, что не хватает маленьких полукругов возле уголков рта. Из-за этого смех звучал принуждённо, искусственно, словно чужой.
У Треча возникло чувство, которое он совсем было позабыл за последние годы, — чувство страха. Впервые за много лет он снова ощутил что-то вроде угрызений совести. Но не потому, что он совершил зло (он не отличал добра от зла — для этого ему не хватало какого-то органа чувств), а потому, что заметил, какую глупость он допустил.
Этот драгоценный смех, эти рулады и переливы, смех взахлёб, смех мальчишки из переулка, блестящий и твёрдый, как бриллиант, он мог бы присвоить совсем другим, куда более простым способом: не выторговывать за право выигрывать споры, а просто…
Собеседник Треча, неожиданно войдя в туалет, увидел побледневшее, искажённое страхом лицо барона. Ему оставалось только предположить, что Треч так расстроился из-за названия сортового маргарина «Пальмаро». А Тречу оставалось только предположить, что представитель египетской фирмы предположил именно это. Создалось пренеприятное положение. Барон не решался на этот раз даже пустить в ход свой смех, потому что он больше не был в нём уверен. Поэтому, сделав вид, что его тошнит, он сказал:
— Мы обсудим этот вопрос завтра в Каире… Мне дурно. Как видно, омары с майонезом… — Однако слова его звучали не слишком правдоподобно.
На этом он покинул туалет и, выбежав из павильона, помчался огромными скачками, словно гигантский кузнечик, к отелю. Прохожие, степенно прогуливавшиеся вдоль берега по Аллее Девственниц — напудренные дамы и элегантные господа, старающиеся попасть с ними в ногу, — при виде этой фигуры восклицали, качая головами:
— Кто же это так носится по Аллее Девственниц! Какая невоспитанность!
