Ханс Бринкер, или Серебряные коньки - Додж Мери Мейп (читаемые книги читать .txt) 📗
— Но операция может спасти его? — продолжал Ханс. — Как скоро, мейнхеер, мы узнаем об этом?
Доктор Букман начал терять терпение:
— Через день… может быть, через час. Поговори с матерью, мальчуган, и пусть она решит. Мне время дорого.
Ханс подошел к матери. Она взглянула на него, а он не смог произнести ни звука. Наконец Ханс отвел глаза и сказал твердым голосом:
— Я должен поговорить с мамой наедине.
Сметливая маленькая Гретель, на этот раз не вполне понимавшая, что происходит, бросила негодующий взгляд на брата и отошла.
— Вернись, Гретель и сядь, — печально проговорил Ханс.
Она послушалась.
Тетушка Бринкер и Ханс стояли у окна, а доктор с ассистентом склонились над больным и разговаривали вполголоса. Встревожить его они не боялись: он был все равно что слепой и глухой. Только по его слабым жалобным стонам можно было заключить, что он еще жив. Ханс говорил с матерью серьезным тоном, вполголоса, так как не хотел, чтобы сестра слышала его слова.
Полуоткрыв сухие губы, тетушка Бринкер тянулась к сыну, испытующе глядя ему в лицо и словно ища какое—то скрытое значение в его словах. Один раз она коротко, испуганно всхлипнула (тут Гретель вскочила), потом слушала спокойно.
Когда Ханс умолк, мать обернулась, бросила долгий скорбный взгляд на мужа, который лежал бледный, без сознания, и бросилась на колени перед кроватью.
Бедная маленькая Гретель! «Что все это значит?» — недоумевала она. Она вопросительно взглянула на Ханса, но он стоял, опустив голову, как на молитве; взглянула на доктора, но он осторожно ощупывал голову ее отца с таким видом, словно исследовал какие—то редкостные камни; взглянула на ассистента, но тот кашлянул и отвернулся; взглянула на мать… Ах! Маленькая Гретель, ты сделала самое лучшее, что могла сделать: стала рядом с матерью на колени, обвила своими теплыми детскими ручонками ее шею и заплакала.
Когда мать встала, доктор Букман, глядя на нее с беспокойством, отрывисто спросил:
— Ну, юфроу, будем оперировать?
— А ему будет больно, мейнхеер? — спросила она дрожащим голосом.
— Не знаю. Вероятно, нет. Так будем?
— Вы говорите, это может вылечить его, и… мейнхеер, вы сказали моему сыну, что… быть может… быть может… — Она была не в силах кончить фразу.
— Да, юфроу, я сказал, что пациент может умереть от операции… но будем надеяться, что этого не случится. — Он взглянул на часы; ассистент нетерпеливо отошел к окну. — Ну, юфроу, время не терпит. Да или нет?
Ханс обнял мать. Это было не в его привычках. Он даже склонил голову на ее плечо.
— Меестер ждет ответа, — прошептал он.
Тетушка Бринкер долго была главой семьи во всех отношениях. Не раз она бывала очень строга с Хансом, направляла его твердой рукой и радовалась своей материнской власти. Теперь же она так ослабела, сделалась такой беспомощной… Хорошо было чувствовать себя в крепких объятиях сына. Казалось, сила исходит даже от прикосновения его белокурых волос.
Она умоляюще посмотрела на юношу:
— О Ханс! Что мне сказать?
— Ответь так, как сердце тебе подскажет, мама, — отозвался Ханс, склонив голову.
И материнское сердце подсказало ответ. Женщина повернулась к доктору Букману:
— Хорошо, мейнхеер. Я согласна.
— Хм! — фыркнул доктор, видимо думая: «Долго же ты тянула!»
Он наскоро посовещался со своим ассистентом. Тот слушал его с очень почтительным видом, но в душе предвкушал удовольствие рассказать своим товарищам студентам пресмешную историю: в глазах «старика Букмана» он подметил слезу.
Между тем Гретель молча смотрела на них, вся дрожа. Но, увидев, как доктор открывает кожаный футляр и один за другим вынимает острые блестящие инструменты, она бросилась вперед.
— О мама… бедный папа не хотел сделать ничего дурного! Неужели они его убьют?
— Не знаю, дочка! — вскричала тетушка Бринкер, в отчаянии глядя на Гретель. — Я ничего не знаю…
— Этак не годится, юфроу, — строго проговорил доктор Букман, бросив быстрый пронзительный взгляд на Ханса. — Вы с девочкой должны уйти. Парень может остаться.
Тетушка Бринкер сейчас же сдержалась. Глаза ее загорелись. Весь ее вид изменился. Можно было подумать, что за все это время она ни разу не всплакнула, ни на минуту не поддалась слабости. Она говорила очень тихо, но в голосе ее звучала решимость:
— Я останусь с мужем, мейнхеер.
Доктор Букман удивился: не часто приходилось ему сталкиваться с таким неповиновением. На мгновение глаза его встретились с глазами женщины.
— Можете остаться, юфроу, — сказал он изменившимся голосом.
Гретель уже исчезла.
В углу был маленький чулан, где, прикрепленное к стене, стояло жесткое ложе Гретель. Девочка юркнула в чулан, решив, что никто не вспомнит о дрожащей малютке, скорчившейся там во мраке.
Доктор Букман снял с себя тяжелое пальто, налил воды в глиняный таз и поставил его у кровати. Потом, повернувшись к Хансу, спросил:
— Я могу на тебя положиться, парень?
— Можете, мейнхеер.
— Верю. Стань здесь, у изголовья… а мать пусть сядет справа от тебя… вот так… — И он поставил стул рядом с кроватью. — Запомните, юфроу: никаких криков, никаких обмороков!
Тетушка Бринкер ответила ему только взглядом. Этого ему было довольно.
— Ну, Волленховен…
О. этот футляр со страшными инструментами! Ассистент взял их в руки. Гретель, глазами, полными слез, смотревшая из своего чулана в дверную щель, больше не могла сидеть тихо.
Она как бешеная ворвалась в комнату, схватила свой капор и выбежала из дому.
Глава XXXIII. Гретель и Хильда
Началась большая перемена. При первом же ударе школьного колокола канал, казалось, издал громовый крик и сразу ожил, усеянный мальчиками и девочками. Этот хитрец, так мирно сверкавший под полуденным солнцем, как будто только и ждал сигнала от школьного колокола, чтобы тотчас же встрепенуться и заиграть сменой блистательных превращений.
Десятки пестро одетых детей сновали на коньках по каналу. Их жизнерадостность, подавляемая в течение всего утра, изливалась теперь в песнях, криках и смехе. Ничто не мешало потоку веселья. Ни одной мысли об учебниках не вылетело вместе с детьми на вольный воздух. Латынь, арифметика, грамматика — все на целый час заперты в сумрачном классе. Пускай учитель, если хочет, сам станет именем существительным, хотя бы собственным, — они, дети, будут веселиться! Когда кататься так хорошо, как сейчас, не все ли равно, где находится Голландия: на Северном полюсе или на экваторе? Что касается физики — к чему утруждать себя инерцией, силой тяготения и тому подобным, когда только о том и думаешь, как бы тебя не опрокинули в толкотне!
В самом разгаре веселья кто—то из ребят крикнул:
— Это что такое?
— Что? Где? — зазвучали десятки голосов.
— Как, вы не видите? Вон там, у «дома идиота», что—то темное…
— Я ничего не вижу, — сказал один из мальчиков.
— А я вижу! — закричал другой. — Это собака!
— Где собака? — послышался пискливый голосок, уже знакомый нам. — Никакой собаки там нет… просто куча тряпья.
— Эх ты, Воост, — резко возразил другой мальчик, — опять попал пальцем в небо! Да это гусятница Гретель ищет крыс.
— Ну и что же? — пискнул Воост. — А разве она не куча тряпья, хотел бы я знать?
— Ха—ха—ха! Молодец, Воост! Получишь медаль за остроумие, если будешь продолжать в том же духе.
— Но, будь здесь ее брат Ханс, ты получил бы кое—что другое. Держу пари, что получил бы! — сказал один закутанный малыш, страдающий насморком.
Однако Ханса здесь не было, поэтому Воост мог позволить себе опровергнуть обидное предположение.
— А кто на него обращает внимание, сопляк—чихала? Да я в любую минуту вздую дюжину таких, как он, и тебя в придачу!
— Ты вздуешь? Ты? Ну, это мы еще посмотрим! — И в доказательство своих слов «сопляк» во весь опор покатил прочь.
Тут поступило предложение погнаться за тремя самыми старшими учениками, и все, друзья и враги, хохоча до упаду, быстро объединились для общей цели.
