Терновая крепость - Фекете Иштван (электронная книга txt) 📗
«Да, — размышлял старик, — в этих краях они появляются всегда после жатвы, как бы предупреждая о смене времени года. Когда начинают гудеть молотилки, в небе все реже и реже мелькают черные стрелы стрижей, а когда плуги вспахивают землю под озимые, здесь уже не найдешь ни одной птицы из их племени. Не любят они холодов, — заключил свои размышления Матула. — Впрочем, кто их любит?»
«Пии-пии. — тревожно раздается в воздухе, и Матула знает, что это кричит какая-то серпокрылая птаха, попавшая в беду. — Пии-пии!..» — снова зовет молодой стриж; однако на этот раз его призыв звучит уже не так испуганно, и Матула догадывается, что маленький бродяга уже вне опасности.
Теперь уже виновником его испуга был ястреб. Хищник не учел, что имеет дело не с какой-нибудь глупой юной синичкой; поэтому, поймав дважды вместо стрижа воздух, ястреб отказался от своего намерения настичь проворную птичку. — Но, камнем падая вниз, он потревожил трех ворон, которые в кустарнике клевали разрубленную Плотовщиком змею. Вороны — отчаянные забияки и никогда не упускают случая подраться; а если им помешать, когда они лакомятся, они приходят в ярость.
«Карр-карр! За ним, в погоню!» — И вороны взлетели в воздух, а ястреб, вовсе не желая, чтобы этот каркающий эскорт мешал ему охотиться, стал набирать высоту.
Однако карканье ворон уже предупреждало всю птичью мелюзгу об опасности, и пичужки, сразу сообразив, что нужно делать, попрятались по кустам.
Итак, ястреб, проклиная на чем свет стоит свою встречу с воронами и проглотив все унизительные прозвища, которыми они его наградили, быстро ретировался, взяв курс на одно из дальних сёл, где рассчитывал застать врасплох хотя бы глупых воробьев — уж эти-то вообще почти не летают. Вот над ними покуражиться — совсем другое дело, не то что охотиться за стрижами. Даже вспомнить противно, какие фокусы они проделывают…
«Пии-пии..» — слышится снова, теперь уже совершенно спокойное, что, наверное, должно означать: «Улетел, но следует все же соблюдать осторожность».
Матула снова закрыл глаза и мысленно принялся считать, сколько же раз он видел прилет стрижей и ласточек, и подумал: а сколько ему еще доведется это увидеть? Столько, сколько; еще суждено. Матула отмахнулся от этого праздного вопроса.
Когда старик вновь разомкнул веки и несколько раз поморгал, он решил, что было около четырех часов, так как тень от шеста, торчавшего из крыши, уже достигла костра. Потом Матула взглянул на Дюлу и засомневался: будить ли мальчика или дать ему еще поспать?
Тут Матула пошел на хитрость: понимая, что будет куда лучше, если Дюла проснется сам, он с шумом надел на колпачок трубку, отчего Дюла тотчас же проснулся и ничего не понимающим взглядом уставился на старика.
— Уже проснулся? — невинным тоном спросил Матула.
— Да, — ответил Дюла, так и не сообразив, что его разбудило.
Дюле некогда было раздумывать, выспался ли он, или нет, тем более что ему показалось, что выспался.
— Я тоже славно прикорнул, — заметил Матула, — и столько спал, сколько положено порядочному человеку.
Плотовщик тоже считал себя порядочным человеком… Тело у него, правда, еще немного ломило, но суставы, кости и мышцы вроде бы все вернулись на свои законные места, а обожженная спина совсем уже не болела, и из-под белесых лохмотьев облезающей кожи проступала совершенно новенькая, загорелая кожа.
Старик и мальчик еще немного полежали молча. У Плотовщика не было никаких планов — он уставился на тростниковую крышу и слушал отчетливое в тишине шуршание у стены (то ли мышь, то ли оса, а то, может быть, и змея).
«Ну и пусть», — подумал мальчик, теперь эта мысль уже не беспокоила его. Несколько дней назад он еще боялся змей, но сейчас совсем другое дело!
Нет, сказать, что он не испытывал к ним отвращения, конечно, нельзя. Если бы, например, сейчас из угла выползла змея. Но с чего бы ей здесь оказаться? Она же не настолько глупа, чтобы лезть на верную смерть. Плотовщик не стал копаться в своих чувствах, анализировать происшедшие в них изменения, но подсознательно наслаждался своим спокойствием — казалось, нервы у него стали грубее, но зато полнее и острее воспринимали все происходящее здесь, в камышах.
И запахи камыша, сена, костра, болота, полевых цветов он уже не ощущал в отдельности, а воспринимал их вместе как одно целое.
— Ну, пошли, что ли, к мосту? Познакомишься с дорогой, да и с местностью.
— Пошли, дядя Герге! Конечно, лучше днем посмотреть, где мне придется потом идти в темноте.
— Вот и я так думаю.
— Ружье возьмем с собой?
— Можно и взять.
Тут Дюла сразу почувствовал, что вполне уже выспался. Он только немного удивился, когда Матула на берегу сказал:
Пожалуй, поедем на лодке. Я знаю, тебе хочется погрести. Возьмем и собаку — пусть тоже порадуется.
— Разумеется, — отозвался Плотовщик. — Пусть порадуется.
— Иди сюда! — позвал Матула собаку, когда они уже были в лодке. — Иди же!
Серка нервно топтался на берегу.
— Да это что с тобой? Черт возьми! — рассердился старик. — В другой раз тебя не удержишь. А сейчас ишь задурил… Иногда на него находит такое, — пояснил Матула. — Он вроде бы боится чего…
— Утром я окунул его в воду, когда купался, — признался Дюла. — Подумал, что это не повредит его блохам.
Это правильно, но только нужно было либо позвать его, либо приказать. А пугать не стоит. Ну, иди сюда! — строго приказал Ма-гула, и Серка одним прыжком очутился рядом со стариком, стараясь, правда, держаться подальше от Дюлы.
— Я больше не обижу тебя, Серка, — пообещал Плотовщик. — Ты гж извини, что я…
Но Серка сдержанно вилял хвостом, словно желая сказать: «Ладно, ладно, только уж лучше я здесь останусь!»
И собака устроилась на носу лодки, будто наблюдая за водой. Матула бросил цепь на днище и, оттолкнув лодку, сел рядом с Серкой.
— Ну, посмотрим!
Впоследствии Плотовщик признался, что прогулка получилась довольно-таки жалкой: хотя он и греб в полную силу (нужно отдать ему должное), лодка вела себя капризно, можно сказать даже, необузданно, впрочем, все-таки не так, как в первый раз. Тем не менее она напоминала голодного осла, который то в одну сторону занесет арбу, то в другую, потому что трава по обеим сторонам дороги растет одинаково вкусная и сочная.
Матула сидел точно истукан и курил трубку, напоминая своим видом турецкого пашу, которого катает на лодке по безмятежной глади Мраморного моря его раб.
А раб обливался потом и сердито смотрел на Серку, стоявшего, навострив уши, на своем месте, точь-в-точь как кормчий, и лишь изредка оборачивавшегося к Матуле, словно затем, чтобы спросить: ¦Что ты скажешь на такое странное катание?»
Но Матула ничего не говорил.
А Дюла, стиснув зубы, продолжал грести.
«Когда устанет, сам скажет», — думал старик. Однако Дюла стеснялся признаться в этом. Когда же на берегу хлопала крыльями, собираясь взлететь, какая-нибудь птица, он спрашивал, что это за птица, и успевал немного Передохнуть, пока Матула объяснял.
Ручейки пота струились у него уже и за ушами.
— Ну, ты молодцом гребешь! — похвалил его Матула. — А я-то думал, что ты долго не выдержишь.
— Ну, положим!
— Может, я теперь сяду на весла?;
— Нет! Я еще погребу немножко.
— Ладно.
«Эх, Плотовщик, — мысленно обратился к себе Дюла, — эх ты, хвастливый осел! И кто тебя дергал сейчас за язык? Почему ты не сказал честно: «Да, дядя Герге, я устал». Так нет, тебе нужно было брякнуть, что ты хочешь еще погрести! Ну и греби, раз так!»
И Дюла принялся снова работать веслом, однако теперь у него дело пошло из рук вон плохо. Заметив, что весло все чаще вхолостую скользит по воде, — Матула смилостивился, сунул трубку в карман и сказал:
— Давай меняться!
Серка сразу же попытался вслед за хозяином переменить место, но старик цыкнул на него:
— Сидеть тихо!
— Я не стану тебя обижать, Серка, — шепнул Дюла и, усевшись на скамейке рядом с собакой, стал смотреть, как заиграло в руке у старика грубо вытесанное весло. Каким легким оно казалось, когда беззвучно погружалось в воду, а лодка шла, словно по рельсам.
