Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Художник, может, и не очень талантливый, но старательный. Портрет получился похожий на фотографию. И аккуратный такой, с мелкими деталями. Тщательно прописаны были волосы прически, кружева и даже медные пряжки на книжных ремешках. В глазах блестели желтые точки, отчего взгляд казался живым…
Кинтель почтительно протер холст портрета, изничтожил под ним карбофосом клопиное гнездо, открыл окна и решил пройтись. Надо было восстановить контакты с местным населением. За последние три года Кинтель бывал здесь нечасто, и его наверняка поза-были.
Оказалось, что на улице Достоевского и в окрестных переулках самый главный среди пацанов некий Джула, Кинтелю вовсе даже не знакомый. Этот Джула с тройкой друзей-приятелей повстречался Кинтелю сразу, как тот побрел вдоль пустырей.
– Ты откель такой?
– Жить здесь буду. Во-он там… – Кинтель с деланной беззаботностью мотнул головой в сторону дедова дома.
– Ну-у? – удивился тощий чернявый Джула. – А прописка есть?
– А как же, – спокойно сказал Кинтель, оценивая обстановку.
– Молодец, – похвалил Джула, – куревом балуешься?
– Не-а. Здоровье берегу. У меня хронический оцепилобруцелез.
– Чего? – удивился один из Джулиных спутников, круглый, как картошка (звали его, как потом выяснилось, Кнопа). Джула тихо цыкнул на него и отозвался с пониманием:
– Дело ясное… А полтинничек найдется? За прописку-то платить надо, за нашу, местную.
"Начинается", – сообразил Кинтель. И сказал:
– Повтори, не слышу.
– Я говорю, полтинничек… – повысил тон Джула.
– Все равно не понял.
– Уй ты какая… – начал заводиться Джула. – Такой обабок, а…
Кинтель знал, что врубаться в такую компанию надо сразу. Не боясь никакого урона, без оглядки. Иначе потом будет не жизнь… Он произнес негромко, но отчетливо:
– Щас как впечатаю по… третий глаз в пупу выскочит. И побежишь пятый угол искать в… – И добавил еще несколько слов, от которых у всей компании появилось на лицах озадаченно-почтительное выражение.
– Во дает… – уважительно заметил Джула. – Ты с какой летающей тарелки сюда хлопнулся?
– Да это Данька Рафалов! – сунулся в разговор бледно-рыжий Витька Зырянов, ровесник Кинтеля. – Он здешний, он раньше в нашем доме у деда с бабкой жил…
– И сейчас опять буду тут. Навсегда, – решительно объяснил Данька. – И зовут меня теперь Кинтель. Кин-тель. Такое морское слово…
Твердость позиции оценили. Джула снисходительно сказал:
– Так бы и говорил сразу. А то мы думали "дворянчик", оттуда… – Он косматой головой мотнул в сто-рону, где желтыми утесами громоздился новый микрорайон. Назывался он у местных жителей "Дворянское гнездо", потому что, по слухам, жили там всякие высокие чины.
– В натуре, что ли, похож? – усмехнулся Кинтель. Знал, что не похож на "дворянчика" в своих мягких штанах, стоптанных полукедах, в серой от пыли майке. Да еще со стрижкой "как у амнистированного".
– Ладно, сойдешь за "достоевского", – признал Джула. Так называли себя пацаны этой улицы и ближних окрестностей…
Словом, все кончилось нормально. Хотя не совсем. Во время этого разговора неподалеку вертелась восьмилетняя сестра Витьки Зырянова. Она скоро наябедничала матери, что соседов внук "во как выражался на улице". А Зырянова накапала, конечно, Виктору Анатольевичу.
Перед ужином дед сдержанно сказал:
– Поступили агентурные данные, что ты сегодня на улице поливал местных мальчишек такими словами… что деревья желтели раньше срока. Было?
– Толич, – со вздохом отозвался Кинтель, – а как разговаривать, если сразу карманы трясти начинают? По-французски, что ли? Как виконт де Бражелон с графиней Монсоро?
– Ты – начитанное дитя и, видимо, тертое жизнью. Только не чересчур ли?
Кинтель отозвался философски:
– Жизнь, она ведь не спрашивает, когда трет: чересчур или нет… А про Монсоро я не читал, скучная книжка. Кино видел…
– Ты не увиливай от темы…
– Я не увиливаю. Ты, Толич, наверно, боишься, что я этим самым сделаюсь… трудным подростком и всяким там наркоманом, да? Не бойся, хлопот у тебя со мной не будет.
Виктор Анатольевич, смущенный тем, что внук прочитал его мысли, пробубнил:
– Ну да, "не будет". Сам-то я кефиром и батоном поужинал бы, а теперь вот надо готовить… А вермишель почему-то вся слиплась…
– А ты ее промыл, когда сварилась?
– А разве надо?
– Горе мое, – сказал Кинтель. – Пошли…
На кухне, поливая из чайника дуршлаг с вермишелью, Кинтель напомнил:
– Завтра, как пойдешь на работу, сахарные талоны оставь мне, а то конец месяца, пропадут…
…Все это случилось два года назад, в августе восемьдесят девятого. Потом Кинтель очутился в пятом классе, в который благодаря новой программе попал сразу после третьего. Затем в шестом. Все это время жил он у деда. С отцом вроде бы помирился, но заходил к нему не часто. Лишь для того, чтобы навестить Регишку. И вот наступил еще один учебный год.
НАД ВСЕЙ РОССИЕЮ БЕЗОБЛАЧНОЕ НЕБО
В субботу седьмого сентября, в середине дня (потому что учились во вторую смену) семиклассник Данька Рафалов отправился на уроки. Настроение было по погоде. А погода была – лучше некуда. Кое-где по-осеннему желтели клены, но тепло стояло совершенно летнее. Градусов двадцать пять. И небо – без единого облачка.
Такая погода устанавливалась еще в августе, в те дни, когда шумели на площадях митинги, пестрели над головами разноцветные флаги и плакаты, студенты и "афганцы" строили на улице Ленина баррикаду и в воздухе висели слова "переворот", "хунта", "Белый дом". Белый дом, в котором президент России держал осаду, был далеко, в столице, но и здесь, в Краснодзержинске, ощутимо запахло порохом (к счастью, в переносном смысле). Девятнадцатого числа, когда только все началось, дед утром позвонил Кинтелю с работы и велел никуда не соваться из дому.
– Даже за хлебом не ходить?
– Сходишь – и сразу домой!
Кинтель, конечно, поступил по-своему. Полдня шастал по центру, слушал кричащих в мегафон ораторов, помог толпе энергичных мужиков завалить поперек мостовой троллейбус, взял у волосатого парня десяток листовок и деловито раздал прохожим. Политикой Кинтель не интересовался, но физиономию премьера, часто виденную по телевизору, терпеть не мог. Этот премьер так взвинтил цены на все товары, что соседка тетя Клава Зырянова часа два орала в коридоре и отлупила ни в чем не повинного Витьку. Кроме того, Кинтеля оскорбляла прическа премьера. После истории с отцом и ножницами Кинтель никогда уже не отращивал длинные волосы, прическа сделалась для него привычной. И вот этот премьер, который устраивал людям всякие пакости то с обменом денег, то с ценами, имел наглость делать себе такую же стрижку, как у Кинтеля. Правда, кинтельский ежик был не в пример симпатичнее премьерского, не такой маленький и торчащий. Но даже малейший намек на схожесть казался Кинтелю возмутительным… И когда люди поднялись против этого типа и всей генеральской компании, захотевшей устроить всеобщее чрезвычайное положение, Кинтель сразу понял, на чьей стороне надо быть…
Дед в тот вечер пришел поздно. Сразу сел настраивать старенькую "Спидолу", поймал радио "Свобода". Потом по шестому каналу ТВ пробилась в эфир ленинградская передача с Собчаком и указами российского президента. Дед сказал:
– Ну слава Богу, блицкриг не получился. Будем надеяться, что ни черта у генеральской сволочи не выйдет… – Потом глянул в черное, с откинутой шторой окно, грустно усмехнулся: – А погода-то сегодня днем была… Над всей Россиею безоблачное небо.
"В Москве-то, говорят, дождь", – подумал Кинтель. Но ничего не сказал. Он знал, что со слов о безоблачном небе, прозвучавших по радио (только не в России, а в Испании), начался в Мадриде фашистский мятеж. Давным-давно, когда еще даже деда на свете не было, в тридцать шестом году…
А в Краснодзержинске небо в эти дни и в самом деле было чудесное. Особенно с двадцать первого числа. Двадцатого, в полночь, прогудели, как при учебной тревоге, и дружно остановили работу главные заводы. И на следующее утро небесную синеву не портил ни один дымок…
