Половина собаки - Тунгал Леэло Феликсовна (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗

— За эти деньги можно купить шестьсот двадцатикопеечных мороженых! — высчитал Олав.

— Как только доберемся в город, сразу, прямо на автовокзале умнем каждый по триста штук! — предложил Мадис.

Олав засмеялся.

— И тогда мы превратимся в сосульки! После чего новый портфель тебе уже не понадобится!

— Вы поедете сегодня в город? — догадалась я.

— Вот именно! — похвалился Мадис. — Олав, как джентльмен, поможет мне выбрать новый костюм. И модную сумку себе куплю, такую… серебристую, во!

— Но ведь твои родители уже ездили недавно покупать тебе новый костюм! — вспомнила я.

— Ездить-то они ездили… — Мадис махнул рукой. — Только мой старик встретился в Доме торговли со своим другом и удрал от матери вместе с деньгами… Потом, правда, сожалел, обещал, что окончательно бросит пить и купит мне белоснежный костюм. Но я ведь не вчера родился, чтобы верить этому. На деле — оно и лучше, теперь выберу себе такой костюм, какой душа желает, никакой игры «на вырост» не будет!

У всех были свои планы на день, и через несколько минут я стояла опять одна-одинешенька в дверях школы.

Мог бы отец взять меня с собой в город! Но у него, кроме того, что нужно было привезти зарплату учителям, были еще какие-то дела, и он считал, что я буду ему только мешать. А мне очень хотелось всего-то немного побегать взад-вперед в крутящихся дверях банка и повоображать, что я — Чарли Чаплин! Но ездить с отцом в город мне уже доводилось и раньше, и я знала, что ждать, пока он улаживает дела, ужасно скучно. Улаживать дела отцу приходится в пыльных помещениях с высокими потолками, где, в большинстве случаев, выцветшие зеленые обои и серьезные, даже сердитого вида женщины, которые перекладывают бумаги из одной стопки в другую, открывают ящики своих столов, дают отцу иной раз самому подписать какие-то бумаги, а иногда заставляют его ждать, пока кто-то подпишет.

Мадис сказал однажды: «Дочке директора-то что, живет, как у бога за пазухой!»

Пожил бы он так «за пазухой у старика бога», я бы на него посмотрела! Прошлой весной, когда главный агроном совхоза приходил в конце учебного года на торжественное собрание награждать лучших сборщиков картофеля, — он сказал, что начинающимся летом каждый ученик сможет в течение месяца поработать за родителей. Это вызвало у мальчишек нашего класса такой громкий смех, что их заставили встать. Позднее, когда учительница Маазик отчитывала мальчишек за смех над гостем, Мадис покачал головой и сказал:

— Да мы-то, конечно, можем и не смеяться, но каждый, кто увидит Пилле в роли дире…ктора, наверняка, надорвет животик от смеха. Конечно, я совсем не против того, чтобы моя одноклассница поруководила школой, сосед по парте заменил главного бухгалтера совхоза, а Тармо доверили водить молочную автоцистерну. Я сливки люблю и большие цифры тоже. Но как все это получится на деле?

Учительница Маазик засмеялась:

— Нельзя же каждое слово воспринимать буквально! Во всяком случае, агронома вы своим смехом обидели!

— Ну ясно, а вдруг теперь его Катри-первоклассница не даст отцу месяц отдыха!

— Поролайнен, прекратишь ты наконец свои шуточки! — рассердилась классная руководительница, и на этом разговор прекратился.

Но как отреагировали бы, если бы все то, что сказал Мадис, сказала бы я? Небось как-нибудь так: «Пилле распоясалась», или «Пилле заносит», или «Директорское дитя обнаглело».

Я постоянно вынуждена следить за собой, чтобы не выглядеть обнаглевшей директорской дочкой, которой все позволено. Первую и единственную в своей жизни порку я получила за заносчивость. Мне тогда было лет пять или шесть, точно не помню. Во всяком случае, в школе я тогда еще не училась. Был солнечный весенний день, и мама взяла меня с собой в школьный сад, где работали ученики старших классов. Я скакала между грядок, на мне было красивое пестрое платье, и я играла в бабочку. Вот так, прыгая и бегая, я то и дело оказывалась под ногами у копающих и пропалывающих, и один большой парень сказал сердито: «Слышь, беби, сделай так, чтобы тебя больше здесь не было!» Но другой парень, который собирал с земли корешки, шепнул ему: «Тсс! Это же директорская дочка, ей-то можно делать что угодно!» Не помню, как я на это отреагировала, помню только, как собирала нарциссы под яблонями и кричала важно: «Я дочка директора, мне можно! Другим нельзя, а мне можно!»

Мать, не произнося ни слова, взяла меня за руку, отвела домой и оставила там одну. Еще и дверь за собой заперла на замок. Я бросилась на кушетку, уткнулась лицом в подушку и ревела что было сил. Ревела жутко долго, хныкала до тех пор, пока отец и мать не пришли домой из школы, всхлипывала еще и тогда, когда отец принес со двора тоненькую розгу и пару раз хлестнул меня.

Не было больно, но горло перехватило от чувства несправедливости.

Отец сказал строго:

— Запомни, Пилле: чьей бы дочерью ты ни была, все равно тебе позволено не больше, чем другим детям. Запомнишь?

Я ничего не ответила, думала: «Если теперь умру от порки, так им и надо! Вот возьму и умру, пусть тогда пожалеют, что не позволили мне срывать нарциссы!»

Ночью я долго не могла заснуть, слышала, как отец с матерью шепотом спорили о чем-то между собой. На другой день отец завел со мною долгий взрослый разговор, из которого я не очень-то много чего поняла, но возникло ощущение чего-то важного. Отец говорил что-то и о равноправии, и справедливости, и честности, а я вздыхала с облегчением: «До чего же хорошо, что я не умерла от порки!» И я спросила:

— Папа, а ведь директорские дочки не должны умирать от порки?

Отец усмехнулся:

— Не должны, Пилле. Ничьи дочки не должны умирать от порки!

— Даже королевские?

— Даже королевские, — подтвердил отец. — Я думаю, Пилле, что больше никогда в нашем доме розог не потребуется. Вообще-то наказание розгами противоречит моим принципам.

— Моим тоже, — вроде бы ответила я (так рассказывала позже мама). И до сих пор, если дома, или по радио, или по телевизору идет речь о принципах, мне вспоминаются нарциссы и розги.

3

Я ходила по школьному саду, смотрела на грядки нашего класса и грустно думала, что едва ли новый классный руководитель захочет разыграть такой праздник урожая, какой мы разыгрывали осенью с учительницей Маазик. Воспоминание о празднике вызвало в носу запах вареной брюквы и моркови. Хотя, на мой взгляд, в мире не придумано ничего более отвратительного, чем вареная брюква и ее запах, но одновременно с ними вспомнились замечательные старинные хороводы, веселый выкуп фантов и то, что наша Маазик всегда приносила на классные вечера замечательные пластинки своего любимого ансамбля «АББА».

Интересно, а какой любимый ансамбль у нашего классного руководителя? Или, может, он слушает только симфонии? И захочется ли ему возиться с нами? Может быть, он будет на классном часе только читать нам мораль? Повидали мы всяких людей…

— Ох! — Я испугалась жутким образом, потому что внезапно кто-то спрыгнул на траву из сплетения веток старого терновника.

— Стой! Или буду стрелять!

Это был Тынис.

— Стреляй, стреляй! На этом дереве уже давно нет плодов, а следовательно, нет и косточек. Хотела бы я посмотреть, чем это ты намерен стрелять!

— Стрелять… это я просто так. А что это за дерево? Почему на нем могут быть плоды? — Тынис медленно подошел ко мне поближе.

— Это терновник. Очень старый, кажется, даже со времен баронской усадьбы. Когда я была еще довольно маленькой, из плодов этого дерева варили варенье…

— Неужто ты всю жизнь провела тут? — изумился Тынис.

— Да.

— Тут, наверное, можно умереть от скуки! Даже кинотеатра нет. А уж увеселительный парк — об этом можно только мечтать!

— Сколько раз этим летом ты был в увеселительном парке? — спросила я.

— Четыре.

— А я — пять! И может быть, поеду еще, ведь до города — рукой подать.

— Близости города тут совершенно не чувствуется.

— Чего же ты тогда поступил в нашу школу, если тебе здесь совсем не нравится?