Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович (читать онлайн полную книгу txt) 📗

– Все равно это не выход, – прошептал Салазкин. – Уж тогда лучше закопать бы… раз он никому не нужен.

– Где? Здесь не дадут… Набегут, заголосят: что делаете, кто разрешил?! Да и копать сколько…

– И как-то жалко закапывать. Будто живого хоронить… Лучше уж вот что! Опустить в озеро! Пусть стоит на дне, не падает… И солнце там сквозь воду светит… Надо приехать в темноте на грузовой машине, потом его на шлюпку – и на середину озера, где глубина…

– А где взять машину-то? И шлюпку…

– Это не проблема. Корнеич достанет. А вот если кран понадобится, это сложнее. Бронза, она ведь ужасно тяжелая.

– Может, не очень. Памятники обычно пустые внутри, – возразил Кинтель, по-прежнему чувствуя себя виноватым. – Наверно, получится и без крана, если ребят собрать. С нашего квартала можно пацанов пятна-дцать организовать.

– И у нас почти столько же, – отозвался Салазкин.

Ревнивая досада опять зашевелилась в Кинтеле.

– Это на Калужской, что ли? У Корнеича?

– Да! Там очень дружные люди.

"Подумаешь! Чего тогда вокруг меня крутишься?" Но обида была какая-то беспомощная, и у Кинтеля вы-рвалось:

– Рассказал бы хоть, что за люди! Что за Корнеич?

– Да, конечно! – звонко отозвался Салазкин. Будто ждал этого. – Пошли…

Они позвали Ричарда, выбрались через заросли на аллею. Но пошли не туда, где трамвай, а в другую сторону: где калитка и та самая скамейка. Кинтель – машинально, по привычке. А Салазкин решил, видимо, что так надо. Он сказал:

– Корнеич, это… в общем, в детстве он был в отряде, который назывался "Эспада". Не такой пионерский отряд, как в школе, а сам по себе. Они там много чего делали. Фильмы снимали, яхты строили сами, в походы на них ходили. Фехтованием занимались… А главное, всегда были друг за дружку… Ну, потому что там всё добровольно, никто ведь в эту "Эспаду" не загонял насильно, как в школьную дружину… И был он там до десятого класса. А потом стал поступать в архитектурный институт, но не поступил, скоро его забрали в армию. В Афганистан…

Они шли медленно, листья шуршали под ногами. Ричард присмирел и послушно шагал между хозяином и его новым другом. Салазкин сказал сбивчиво:

– А там он… в общем, насмотрелся на всякое. Он обычно разговорчивый, но про это говорить не любит… И когда приехал… Знаешь, говорят, такое было со многими: все из рук валится, ничего в жизни не получается, каждый день мысли про то, что было. Какая там кровь, сколько людей погибло. И наших, и афганцев… Ну, он тогда тоже пил отчаянно…

– Почему "тоже"? – дернулся Кинтель.

Салазкин глянул чуть испуганно:

– Ну… я же говорю, так у многих было…

"Дурак", – сказал себе Кинтель. И спросил хмуро:

– Сейчас-то завязал?

– Да! Его выручил товарищ по отряду, он постарше был. Он археолог. Взял с собой в экспедицию, в Херсонес, это под Севастополем. Потом устроил работать в мастерские при краеведческом музее – у Корнеича руки-то золотые… Познакомил его с редакцией "Молодежной смены". А потом говорит: "Ты же капитан, Данила, собирай-ка ребят снова…"

– Как это – капитан?

– Это не по-военному, а такое звание было в "Эспаде"… Только "Эспады" тогда уже не было, их к тому времени из помещения выгнали, яхты сделались старые, гнили на пристани… И вот этот друг, Сергей Каховский его зовут, говорит: "Собрал бы ты ребят, столько хорошего народа ходит без дела…" Ну, у Корнеича старое в душе зашевелилось… Он сам так говорит – "старое зашевелилось"… Созвал с разных улиц ребят, выпросили они пустой подвал у начальства, отремонтировали два парусника. Снова получился отряд. Уже не "Эспада", а новый. Но все равно хороший. И Корнеич во все эти дела влез с головой… Только это все было, когда я еще его не знал. А когда познакомились, отряду в то время опять не везло…

– Почему?

– Потому что подвал отобрали, он какому-то кооперативу понадобился. У кооператива деньги, а у Корнеича что? Он и так ползарплаты на отряд выкладывал, но разве на аренду этого хватит? А еще яхты совсем развалились. А чтобы новые делать, тоже деньги нужны. И стройматериал. И помещение…

Салазкин говорил с непривычной деловитостью. Видать, эти дела давно заботили его.

– Да и Корнеичу труднее. Он теперь на заочном учится, а еще дела в газете, в комиссии Детфонда…

– Он что, так и кидается по всякому сигналу "Добрый день"? – спросил Кинтель. Потому что из рассказа было уже в основном ясно, какой человек Даниил Вострецов, Корнеич.

– На всякий не успеть, – вздохнул Салазкин. – Он ведь и так рвется на части. В прошлом году к тому же сын родился у них с Таней. Таня – это жена его, тоже из "Эспады"… И такая была история! Она только из роддома, а его – в больницу. Обострение с ногой… Ты ведь, наверно, и не заметил, что у него протез вместо левой ноги?..

– Да?! А на мотике гоняет как рокер…

– Он еще и не такое может… Всяким приемам учил. И фехтованию. У него до армии первый разряд по шпаге был…

– А ногу… там, в Афгане, да?

– Да… Он сам про это неохотно вспоминает, но ребята все равно знают. Ему ее раздробило осколками, а он все равно отстреливался. Прикрывал отход… Его потом вытащили без сознания. Из развалин.

"А зачем ты мне такие подробности рассказываешь? Будто все без оглядки выкладываешь!" Это опять шевельнулась непонятная обида и подозрительность. Кинтель проговорил, набычившись:

– Наверно, Корнеич твой не обрадовался бы, если бы узнал, что ты… вот так про него все излагаешь постороннему.

– Ну почему же?! У него от ребят секретов нет.

– Так это же от своих ребят…

И тогда Салазкин сказал:

– Даня… Корнеич спрашивал: может быть, ты зайдешь к нему? Вместе со мной…

– Зачем?

– Ну… ты же интересуешься всем, что про море… Помнишь, на теплоходе? А у нас тоже… Может быть, наберем фанеры к весне, будем строить шхуну.

– Без меня, что ли, не справитесь? – буркнул Кинтель.

Помолчали. Только листья швырк-швырк под но-гами.

Салазкин вполголоса спросил:

– Ты на что-то обиделся, да?

"Господи, да что это со мной? Будто не с Салазкиным, а с Дианой говорю…"

Кинтель сказал быстро и нарочито бодро:

– Нет, что ты! Просто… перепады настроения. Бывают в переходном возрасте.

Салазкина успокоило это скрытое извинение. Он потрепал по загривку Ричарда.

Они подошли к скамейке. Дом за изгородью, на улице П. Морозова, светился окнами. И то окно светилось. Кинтель зацепился за него глазами, попросил:

– Давай посидим чуть-чуть.

Салазкин послушно сел. Ричард положил ему морду на колени. Кинтель тоже сел. Окно было теплым, розовато-желтым. Салазкин деликатно молчал, как молчат рядом с чужой тайной.

Чтобы Салазкину не показалось, будто здесь что-то особенное, Кинтель спросил:

– А те старые яхты… их теперь уже никак не починить?

– Легче построить новые. Потому что обшивка вся прогнила, рыхлая такая. Стукнешь пяткой – и насквозь. Сразу целое кораблекрушение… – И Салазкин виновато притих: спохватился, что сказал ненужное слово.

Тогда, откинувшись на спинку скамьи, Кинтель ровно спросил:

– Ты ведь слышал про пароход "Адмирал Нахимов"?

– Да… ты же говорил недавно. Я понимаю…

– Про него много писали.

– Да, – приободрился Салазкин. – Еще и недавно в "Комсомолке" статья была. Кто-то считает, что это не случайная гибель, а заговор. Чтобы какие-то документы уничтожить…

– Я не про то… – тихо возразил Кинтель.

Зачем он об этом? Чтобы такой вот откровенностью доказать Салазкину, что нет никакой обиды? Или… надежда гаснет, если долго прячешь ее в себе, не поделишься ни с кем?

А с кем можно поделиться, кроме Салазкина? Даже с дедом нельзя…

– Мать погибла на "Нахимове", – сказал он одними губами, не отрывая глаз от окна. – Так они говорят…

И тоже еле слышно Салазкин спросил:

– Кто "они"?

– Все… Отец, дед. Мол, поплыла с кем-то отдыхать, и вот… Она тогда с нами давно уже не жила и со мной не виделась. По-моему, ко мне ее специально не пускали, а мне говорили "далеко уехала". А потом я узнал, что она… сильно пила… Санки, это я только тебе… Ты никому…