Та сторона, где ветер - Крапивин Владислав Петрович (серия книг TXT) 📗
То, что было в раннем детстве, до того страшного случая на бревнах, Владик не помнит. Ни комнат, где жил, ни улиц, ни деревьев, ни людей. Но одно все-таки запомнилось. Всего несколько минут из жизни. Он стоит в пальтишке, в шапке и варежках, а мама завязывает шарф. Сейчас они пойдут гулять. Владику хочется скорей на улицу, но шарф не желает завязываться. Мама дергает его концы, Владик чуть не падает. «Стой как следует», – говорит мама. Владик рад бы стоять как следует, но ему жарко. Мама одевает его рядом с горящей печкой. За чугунной дверцей голландской печи басовито гудит огонь. Горячо светится продолговатый глазок поддувала. Оно похоже на золотое яичко курочки Рябы…
«Не вертись же ты…»
Видимо, уже вечер. В комнате плотные синие тени, только лицо у мамы светлое. Огонь из золотого глазка освещает его. Лицо совсем не сердитое, только голос сердитый.
«Господи, мученье, а не ребенок…»
А он совсем не мученье. Очень жарко, и воротник трет шею. А печка так и пышет. И поддувало совсем не похоже на золотое яичко. Оно – как глаз Змея-Горыныча. И пламя воет злорадно и глухо. Ух ты зверь! Владик рвется из маминых рук и валенком бьет по дверце. На поддувало с лязгом падает круглая заслонка. Мамино лицо гаснет в синей темноте.
Гаснет воспоминание…
А если оно появляется снова, Владик опять ударяет ногой по воображаемой дверце. Чтобы упала железная заслонка…
– Так как же? – осторожно напомнил папа.
Надо было отвечать. Владик старательно и медленно стал подбирать слова:
– Она же не маленькая… Кто ей может запретить приехать? Только где она остановится? Ты же говорил, что в гостиницах трудно устраиваться. А тетя Надя не любит посторонних…
– Ага, – сказал папа. – Ну хорошо… Я, пожалуй, еще посплю. Ты поставишь чайник?
– Конечно.
Отец опять отвернулся к стене.
Владик зажмурился. Синяя комната, оранжевые блики огня… Сейчас это слишком долго не забывалось. Владик с размаху ударил босой ногой по ножке стола. И, словно в ответ на удар, в коридоре совсем не по-утреннему взревел звонок. Держась за ушибленные пальцы, Владик на одной ноге запрыгал к двери.
Кто мог явиться в такую рань? Конечно, Илька. Он возник на пороге слегка взъерошенный и озабоченный.
– Ты уже не спишь? Хорошо…
– Папа, между прочим, спит, – ядовито заметил Владик. – Вернее, спал, пока ты не затрезвонил как на пожаре.
– Я осторожненько нажал, – притихшим голосом объяснил Илька.
– «Осторожненько». Звонку ведь все равно.
Отец крикнул из комнаты:
– Владик, что там? Телеграмма?
– Илька.
– А! Тащи его в комнату!
– Тащу.
В свете солнечной комнаты Илька предстал во всей своей красе.
– Вот пижон, – сказал Иван Сергеевич с оттенком восхищения.
Илькин костюм был легок и живописен. Все те же серенькие штаны, сандалии на босую ногу и желтая косынка с черными горошинами, повязанная как галстук. За ремень был засунут крупный молоток, а из кармана торчала ручка отвертки или стамески. Вот и все. Если не считать четырех царапин, идущих наискосок через весь живот. Словно чья-то большая лапа цапнула Ильку. Царапины были красные и припухшие.
– Судя по всему, Тамара Васильевна сегодня на дежурстве? – полувопросительно заметил Иван Сергеевич. – Сын ее ведет самостоятельную и бурную жизнь.
– Веду, – со вздохом сказал Илька.
– Но даже при такой жизни следует завтракать. Этим мы сейчас и займемся.
Илька незаметно облизнулся. Но, видимо, мысли о завтраке занимали его не очень сильно. Когда Иван Сергеевич удалился на кухню, Илька деловито сообщил:
– Нужна веревка.
– Может быть, скажешь зачем? – поинтересовался Владик.
– Ага… Сейчас. – Он наморщил лоб, подбирая нужные слова.
Потом сел перед Владиком на стул, подтянул колено, почесал его об подбородок. Глянул исподлобья.
«Что он задумал?»– уже забеспокоился Владик.
– На мысе есть такой гладкий… – Илька поводил в воздухе ладонью, – ну, скос, что ли… Как стенка каменная. На обрыве у самого верха. Ее отовсюду видать. И даже сверху видно, если отойдешь чуть-чуть по берегу… Буквы бы на этом месте выбить…
– Какие буквы?
– Яшкино имя.
Он смотрел в лицо Владику не отрываясь. В его глазах была отчаянная боязнь насмешки и готовность моментально огрызнуться.
Владик молчал, вспоминая, как в прошлый раз Илька закачался на каменном карнизе.
– Если бы он просто так утонул… – тихо сказал Илька. —
А он же не просто так. Он же спасал. А никто не знает. У него даже могилы нет с именем. Это справедливо, а?
– А второго гладкого камня там нет? – очень серьезно спросил Владик.
– Зачем?
– Для тебя. Если тоже сорвешься.
– Я не сорвусь. Я сегодня пробовал. Там как раз выступ. Только неудобно держаться. А если сверху веревку спустить, будет хорошо.
– Будет хорошо… – повторил Владик, разглядывая в упор царапины на Илькином животе. – Веревку я дам. Когда Генка придет. Этой веревкой мы тебя выдерем, а потом привяжем, чтобы не лазил на обрыв. Тебе Генка что говорил?
– А мне наплевать, – надменно сказал Илька. И вдруг отвернулся. – Трус твой Генка. И ты…
– Дурак, – растерянно сказал Владик.
У Ильки дрогнуло плечо.
– Ну, послушай, – немного виновато начал Владик. – Ты там один крутишься…
– Я не один. Там Юрка и Валерик.
– Ой, да брось ты! Помогут они, что ли… Когда Яшка сорвался, они тоже были…
– Не было! Он их сам прогнал!
– Ну, не было. Все равно, какой от них толк?
– Они за веревкой следить будут. С ней совсем не опасно. А с реки еще ветер дует… Прижимает к камню…
Прижимает…
Начинается ветер.
И большие деревья шумно встряхивают плечами…
– Там же гранит, – сказал Владик. – Сколько времени надо, чтобы выбить буквы? Все лето.
– Можно все лето. По утрам, пока народу мало.
– Камень серый, и буквы серые. Будет незаметно.
Илька торопливо повернулся и замахал влажными ресницами.
– А как, чтобы заметно?
– Подожди, – сказал Владик.
Если с веревкой, то, наверно, можно. Илька ведь все равно не успокоится. А если привязаться как следует…
Владик вспомнил отвесный борт «Адмирала Нахимова», маленькую люльку на веревке, матроса с длинной кистью. Он закрашивал желтые подтеки и казался лилипутиком по сравнению с громадой корабля… Потом представился Владику другой корабль, тоже громадный, серый, как гранит, с красными буквами на борту «Яшка Воробьев». На всех, кто гибнет, не хватит кораблей. Но камень-то на обрыве есть…
– Есть такая краска, – сказал Владик. – Корабельная. Сохнет моментально. Ею днища пароходов красят. Может быть, папа достанет. Мы тогда вместе все сделаем.
– Генка, наверно, не захочет, – засомневался Илька. – Ругаться станет.
– Почему?
– Ну так… Я знаю. Потом согласится, а сперва станет ругаться.
Была в Илькиных словах какая-то правда.
– Ладно, – сказал Владик. – Если так, то вдвоем тоже можно.
Илька заулыбался.
– Так даже лучше. Он потом увидит и удивится.
В кухне затрещало масло.
– Котлеты? – с опаской спросил Илька.
– Сиди, не прыгай. Яичница, – сказал Владик.
Он думал о краске. Мысль о пунцовых буквах на граните уже нравилась ему самому. Было что-то справедливое в этом красном имени на камне. Было утверждение, что Яшка погиб не зря.
– Те, кто умылся, могут завтракать, – сообщил из кухни Иван Сергеевич.
– Илька, идем!
Все было здорово! Все было весело! Они брызгались в ванной, а потом мокрые влетели в кухню. За столом голодный Илька уронил себе на колени кусок горячей глазуньи и по-кошачьи взвыл. Владик долго не мог разогнуться от смеха.
Но сквозь этот смех и веселье почему-то продолжали стучать размеренные слова: «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь…»
– Папа, – сказал Владик, – ты ведь, кажется, кораблестроитель.
– Кажется, да. Авторитетные товарищи именно так говорят.
