Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Где тут на работу принимают? — спросил Лешка у переводчицы.
— У вас направление?
— Да, — Лешка достал бумажку.
Переводчица прочитала, что-то сказала немцу. Тот спросил через нее:
— Где работал паровозным слесарем?
— Тут… здесь… — нетвердо проговорил Лешка, но, быстро взяв себя в руки, сказал: — До войны учеником слесаря здесь работал, а потом…
Переводчица не слушала дальше, перевела. Немец больше ничего не спрашивал, окликнул другого немца — толстого, как боров, с отвисшими щеками и непрерывно что-то жующего. Этот был одет в рабочую блузу и темно-синюю с красным кантом пилотку.
— Was ist los? — пробормотал он, ни на кого не глядя.
Долговязый настойчиво, скороговоркой что-то сказал ему и передал направление. Толстый взял бумажку, немного поворчав, махнул Лешке рукой:
— Ком!
Мы вошли в контору. Немец молча бросил на стол Лешкино направление, полез, кряхтя, зачем-то в шкафчик, стоявший в углу.
Взяв направление, девушка спросила:
— Фамилия?
— Назиров.
— Имя?
— Александр Свиридович.
«Что он! — подумал я. — Забыл все на свете. Алексей Севастьянович, а он что сказал. Какой-то Александр Свиридович! С ума сошел!» Но я тут же вспомнил разговор с Мишей Зориным и поэтому не удивился, когда он очень громко и четко отвечал на вопрос: «Адрес?»
— Село Орловка, улица Чкалова, дом 5.
Затем девушка взяла чистый бланк, заполнила, из другого ящичка достала еще какие-то бумажки и все это передала Лешке.
— Удостоверение и продуктовые карточки на неделю.
Лешка показал мне удостоверение. Вверху крупно напечатано: «Ausweis». Пустые строчки были заполнены чернилами: «Nasirow A. S. Lokschlosser». Внизу печать с орлом и свастикой.
— Ком! — буркнул немец и повел Лешку через огромные помещения депо.
Толстенный немец шел быстро, я еле успевал за ними, перепрыгивая через рельсы, железные ящики с инструментом и длинные, свившиеся змеями шланги. Обходили стоявшие на ямах паровозы. Мне хотелось задержаться у паровозов, посмотреть на них, но немец так быстро несся, что даже Лешка шел вприпрыжку.
Мы пришли в мастерскую. Рабочие стояли у станков, курили. Увидев немца, они медленно отвернулись, начали что-то делать. Немец заворчал:
— Нох перекур? Майстер! — крикнул он.
Медленно подошел мастер, усатый рабочий. Он вытирал паклей руки, смотрел на нас.
— Работа, — указал немец на Лешку. — Lokschlosser. — И ушел.
— Локслесарь, значит? — переспросил сурово мастер.
— Да.
— И ты? — кивнул на меня мастер.
— Нет, — смутился я.
— Грешным делом, подумал, что и ты лок. Работу, значит?
— Да, — сказал Лешка.
— Пока займись вот чем, — мастер подвел Лешку к верстаку с тисками. — Будешь делать вот такие крючки для крепления труб парового отопления. Только проволоку надо пол-дюймовую. Там, за депо, есть, пойди выбери.
Лешка растерянно смотрел на крючок, словно ему сказали собрать паровоз. На лбу у него выступил пот. Наконец он несмело выдавил из себя:
— Какой вы сказали толщины?
— С полдюйма хватит, — небрежно ответил мастер.
— Потолще, чем эта? — Лешка показал крючок.
Мастер посмотрел укоризненно на Лешку, покачал головой.
— Слесарь! — и добавил серьезно: — Чуть тоньше мизинца.
Лешка сконфузился, покраснел, молча пошел искать проволоку. Я поплелся вслед за ним. Когда мы вышли из депо, Лешка взглянул на меня, улыбнулся:
— Понял, как можно влопаться. Кто ж ее знает, такую старорежимную меру — дюйм? Но старик, кажется, не из продажных. Догадался, что я липовый слесарь и…
— Может, он прикидывается, — сказал я, но самому не верилось: старик был ворчливый, но приятный.
Придя в мастерскую, Лешка отрубил несколько кусков от проволоки, принялся их обрабатывать. Он зажал один кусок в тиски и стал напильником сглаживать заусеницы на концах. Прежде чем начать пилить, Лешка потоптался у верстака. Сначала правую ногу выставил вперед, а левую отставил назад, коснулся напильником прута — неудобно, зашел с другой стороны, поменял ноги местами — как будто бы ничего, с руки. Перевел дыхание, улыбнулся и раз-другой тронул напильником зажатый в тиски прут. Затем, оглянувшись, дернул плечами и решительно приступил к делу. Из-под напильника раздавался такой звук, словно в мастерской резали поросенка, но Лешка уже не обращал на это внимания, пилил.
Подбежал мастер, тронул Лешку за плечо.
— Остановись, парень! — поморщился он, как от зубной боли. — Что ты делаешь?.
Лешка оглянулся. Рабочие покатывались со смеху, заткнув пальцами уши.
— Эх ты, слесарь! — ворчал мастер. — Десятилетку, небось, кончил?
— Ну, кончил…
— И чему вас там десять лет учили?
— Ясно, не напильником работать, — не совсем дружелюбно ответил Лешка.
— Зря, — спокойно сказал мастер. — В первую очередь надобно научить работать молотком, рубанком, лопатой… Чтоб читать и писать — для этого хватит двух лет. — Старик взглянул на Лешку, добавил: — Наверное, все десять лет стишки да рассказики?
— А ботаника?..
— Что, ботаника? Листочки считали? А как их вырастить? Небось не сумеешь? Возьмешь в руки, а он, бедный, и завизжит, как вот этот клевец.
Ворча, старик отпустил зажимной винт, опустил проволоку вниз и снова зажал, оставив над губами тисков маленький кончик, не более сантиметра. Шаркнув по нему несколько раз напильником, передал Лешке.
— Понял? Спрашивать надо, коли не знаешь. Счастье твое — не было Борова, он бы тя хрюкнул…
— Спасибо, — сказал Лешка и принялся пилить.
Напильник ходил взад-вперед, почти не издавая никакого звука. Из-под него на тиски и верстак сыпалась серебристая пыль — железные опилки.
— Ну, ты иди домой, — напомнил мне Лешка. — Скажи маме, что все в порядке, пусть не волнуется.
Вечером Лешка принес свой недельный паек: масла на донышке в пузырьке, двести граммов овсяной сечки и триста граммов черного липкого хлеба.
— На неделю? — удивилась мама. — Чтоб они, черти, подавились своим пайком. Кошке на один раз больше дают.
— Эй, кума! — позвал Гришака, остановившись у нашей калитки, — Ходь сюда.
Мы сидели на завалинке и очищали початки. Мама стряхнула с подола кукурузные листья, встала, проговорив:
— Ишь ты, кумоваться стал: что-нибудь неладное…
Гришака взял палку под мышку, раскрыл книгу.
— Вот возьми, — подал он какую-то бумажку.
— Что это? — мама испугалась.
— Повестка. Трудовую повинность надо отбыть.
— Повинность? Кому ж это и за что мы стали повинными? Еще напасть. Кто ж ее будет отрабатывать?
— Ну, теперь у тебя есть кому! Старшой-то дома?
— Он работает.
— Этот большой уже, — кивнул он на меня. — Обязательно надо, за это, знаешь, строго. Завтра с лопатой в восемь утра быть возле волости. И вот, — он подал другую бумажку.
— А это какая повинность?
— Налог.
Мама посмотрела на вторую бумажку, всплеснула руками:
— С ума посходили! Где ж я столько возьму? Вот она вся, кукуруза, ее самим до холодов не хватит.
— Ну, — Гришака развел руками: мол, там знают, что делают, а мое дело маленькое. — Распишись тут вот, что получила повестки.
Я пошел к Митьке узнать, пойдет ли он завтра к волости. Митька встретил меня недружелюбно, на мой вопрос ничего не ответил. Выручила бабушка:
— Надо пойти, детки, а то как бы хуже не было. Кажуть, в лагеря заберут, кто не выйдет. Пойдите как-нибудь там, для виду поработаете.
— А я что? — Митька обернулся к бабушке. — Схожу…
— Я зайду завтра за тобой, — сказал я.
— Как хочешь.
— Чего ты дуешься?
— А чего мне на тебя дуться? — Митька презрительно посмотрел на меня. — Понятно, тебе теперь ничего не надо: Лешка дома, работает, паек получает от немцев, гулянки устраиваете с немцами.
— Ничего ты не знаешь, Митька, а говоришь. — Мне стало обидно, что он так нехорошо думает о нас, хотел рассердиться, но тут же решил, что и сам я виноват: за последнее время совсем от него отбился. То Сергей, то дядя Андрей, потом Лешка пришел. Конечно, настоящий товарищ так бы не поступил. — Ты думаешь, если я не приходил, так что? Уже и все, да? Эх ты! Мне просто некогда было. — Я наклонился к его уху, зашептал. — Я, брат, настоящих партизан видел и даже поручение выполнял.
