Мальчик со шпагой - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗

– А ты… не обижаешься?

Серёжа великодушно улыбнулся:

– Да чего уж там…

Наташка была как сестра. А братья не обижаются на тех, кто влюбляется в сестер.

В самом хорошем настроении Серёжа пустился отыскивать классную комнату, где устроились "вэшники".

Но не всем было весело.

У дверей второго "А" стоял и плакал Стасик Грачёв.

Серёжка знал, что Стасик может плакать просто так, по пустякам. Или чтобы не попало. Или чтобы пожалели. Но так он плакал в окружении людей, громко, напоказ. А сейчас он был один в опустевшем коридоре. И Серёжу, который свернул сюда от лестницы он не заметил. Стасик стоял, прижавшись плечом и головой к дверному косяку, молча вздрагивал и ронял крупные слезы. Он был совсем несчастный. И одет он был не в праздничную форму, а в обычный серый костюм.

Серёжа подошел.

– Ну что с тобой опять? Стаська!

Тот поднял мокрое лицо. Потом, не сказав ни слова, взял Серёжу за рукав и завел в класс. Указал на стену.

Там, против окон, блестели стеклами две витрины. Два небольших плоских шкафа, в которых выставляют спортивные трофеи, наглядные пособия, коллекции и книжные новинки. Эти витрины Серёжа и раньше видел в Стаськином классе. Там располагались разные коробочки, корзинки и пластилиновые фигурки, которые ребята мастерили на уроках труда.

Но сейчас все было убрано, а за стеклами стояли развернутые дневники. К левой витрине сверху была приколота полоса ватманской бумаги, и на ней красной тушью написаны слова:

МЫ ИМИ ГОРДИМСЯ

Дневники за стеклами пестрели пятерками.

Но Стасик показывал на правую витрину. На ней, на такой же бумажной ленте, были черные слова:

ОНИ НАС ТЯНУТ НАЗАД

Дневников там было всего четыре, не то что в левой.

– Ясно, – мрачно сказал Серёжа. – А который твой?

Стасик ткнул в левый верхний.

Страницы дневника были украшены тремя двойками и недельным "неудом" за поведение. Но прежде всего бросалась в глаза размашистая красная запись: "Из-за своей неорганизованности едва не сорвал выступление класса перед шефами!" Восклицательный знак был высотой со спичку. Стасик сел за парту, положил голову и заплакал уже в голос.

– Да уймись ты! – с досадой сказал Серёжа. – Ну плюнь ты на это дело. Пускай он здесь стоит, жалко, что ли?

Как ни странно, Стасик всхлипнул и почти перестал плакать. Поднял голову и с какой-то взрослой сумрачностью сказал:

– Хорошо говорить "пускай". Отец знаешь как налупит…

– Тебя?! – воскликнул Серёжа. И чуть не добавил: "Такого цыпленка!"

– Да. Ты не знаешь, – сказал Стасик и опять едва не разразился слезами.

Чтобы он не ревел, надо было с ним разговаривать.

– Ну за что налупит? Он же не знает.

– Узнает. Сегодня собрание для родителей. Это для них такую выставку сделали.

– А может, он не придет.

– Да, не придет! Он всегда ходит.

– И лупит? – с недоверием спросил Серёжа.

Стасик шумно шмыгнул носом.

– Ну, пойдем, – сказал Серёжа.

– Куда? – испугался Стасик.

– "Куда-куда"… Домой-то ты собираешься? Не ночевать же здесь.

Стасик вздохнул.

– Не пойду. Я ждать буду.

– Кого?

– Когда Неля Ивановна придет.

– А где она?

– А все уехали, и она тоже. На завод к шефам. Там наш класс на концерте выступает.

– А почему ты не поехал?

– Я же сорвал… – Он опять подозрительно завсхлипывал. – Чуть не сорвал. Мне стихи давали учить, а я сорвал.

– Не выучил?

– Да выучил! – с отчаянием сказал Стасик. – Только одет не по-праздничному.

– Из-за этого тебе и запись сделали?

– Ну да! – сказал он и опять заревел. Громко, ровно и безнадежно.

– Не гуди, – попросил Серёжа. – Я же так ничего не пойму. Зачем тебе Неля Ивановна? Попросить, чтобы дневник убрала?

– Ну-у-у…

– А ты ее раньше просил?

– Ага-а-а…

– А что она сказала?

Стасик перестал гудеть, отдышался немного и сообщил:

– Не хочет. Говорит, проси у всего класса, потому что они коллектив, а ты коллектив тащишь назад… А как у них просить? Они все не слушают, только орут. А Бычков говорит: "Ты, что ли, лучше других? У тех пусть стоят дневники, а у тебя убрать? Какой хитренький!" А у других уже давно решили поставить, а у меня только сегодня, из-за формы.

"Кому концерт, а кому слезы", – подумал Серёжа и взял Стасика за плечо.

– Пойдем разыщем Наташку. Что-нибудь придумаем.

Наташа и Кузнечик отыскались в пионерской комнате. Они разрисовывали гуашью объявление о вечере.

– Так я и знала. Снова несчастье? – сказала Наташа, едва увидев Стасика. – Что опять?

Серёжа рассказал. И шепотом спросил у Наташи:

– Он правду говорит, что отец дерется?

Она незаметно кивнула. Потом сказала:

– Гена, сходи умой его как следует, пожалуйста. Он вон какой зареванный.

Стасик уныло побрёл за Кузнечиком в туалет.

Наташа взяла щеки в ладони, словно у нее зубы болели, и печально посмотрела на Серёжу.

– Ты даже не представляешь. Он его за каждый пустяк ремнем бьет. Он такой… ну просто негодяй какой-то! Стаська домой приходить боится. И всегда при отце тихий, как мышонок. А тот все одно только повторяет: "Я сам как рос? С пятнадцати лет работать пошел! С пути не свихнулся, человеком стал. И из тебя человека сделаю!"

– Он кто? Дурак или пьяница? – спросил Серёжа. От злости и отвращения у него захолодело в груди.

– Да не пьяница он… Он ведь Стаську не сгоряча бьет, а наоборот… Ну, как будто по плану по какому-то. – Наташа поморщилась. – Не могу я про него говорить, у него глаза рыбьи… Ой, а Стаська всегда визжит так: "Папочка, папочка!" Наш папа один раз не выдержал… – Наташа слабо улыбнулась. – Не выдержал, вызвал этого Грачёва в коридор да как взял его за рубашку! Приподнял и к стенке прижал, висячего. И говорит: "Если еще раз ребенка тронешь…"

– Так и надо, – сказал Серёжа.

– Думаешь, очень помогло? – спросила Наташа. – Грачёв Стаське кричать запретил. Стаська теперь только мычит да ойкает, когда его лупят. Папа у нас по вечерам на работе, а меня и маму Грачёв не боится. Недавно опять Стаську так изукрасил, у него все ноги и плечи в полосах. Я видела, когда он утром умываться выбегал. Он, конечно, и парадную форму не надел, чтобы следы от ремня на ногах не увидели.

– Этого Грачёва… его же повесить мало! – сжимаясь от отвращения, тихо сказал Серёжа. – Если кто-нибудь котенка или голубя мучает, за это и то могут под суд отдать… Даже в газетах про это пишут. А тут…

Наташа что-то ответила, но он уже не слышал. Странное чувство он испытывал. Первый раз в жизни. Какую-то смесь жгучей жалости и ярости. Но ярости не такой, когда хочется крушить, ломать, кидаться на врага очертя голову. Наоборот, голова сделалась ясная, и стало тихо и пусто вокруг.

…Никогда-никогда ни один взрослый человек не ударил Серёжу. И никогда Серёжа не знал, что такое страх перед возвращением домой. Всякое бывало: и двойки, и записи в дневнике, и порванные штаны, и утонувшие в реке ботинки, но дом всегда оставался добрым. Это был его дом – свой, надежный. И не могло там случится такого, чего надо бояться…

Но вот в комнатах, где он жил с отцом, с Маринкой, с тетей Галей, где когда-то ходила и пела мама, поселился этот хлипкий плешивый дядька с бесцветными глазами. Такой тихий и вежливый на вид. Он поселился там, и комнаты, где раньше дружно жили хорошие люди, стали местом страха и боли. Почему? Кто позволил? Откуда берутся эти люди вроде Грачёва?..

Вернулись Генка и Стасик.

Генка озабоченно взглянул на Серёжу.

– Что с тобой? Ты какой-то… натянутый.

– Думаю, – зло сказал Серёжа. – Про то, что зря дуэлей сейчас нет. Обидно: живет на свете какой-нибудь скот и ничего с ним не сделаешь.

– На дуэлях иногда и скоты побеждали, – возразил Кузнечик.

– Не верю.

– А Дантес?

Их перебила Наташа. Сказала, что Стасику пора домой. Если он задержится, ему попадет не меньше, чем за дневник.

За окнами уже густели сумерки.