Дневник Джанни Урагани - Бертелли Луиджи "Вамба" (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗

В первый день за обедом, увидев, что приносят рисовый суп, я воскликнул:

– Славу Богу! Обожаю рис…

А мальчик из старших, что сидит возле меня (за столом нас всегда сажают через одного – маленьких рядом со старшими) – его зовут Тито Бароццо, он из Неаполя, – расхохотался и сказал:

– Посмотрим, как ты запоёшь через неделю-другую!

Тогда я не понял ничего, но теперь-то я отлично понимаю, что он имел в виду.

Я тут уже семь дней, и, кроме пятницы, мы каждый день едим рисовый суп на обед и ужин…

Он так мне надоел, что при одной только мысли о супе с лапшой, который я раньше терпеть не мог, у меня текут слюнки!

Ох, моя милая мамочка, которая столько раз просила Катерину приготовить для меня мои любимые спагетти с анчоусами, как бы она, наверное, расстроилась, если бы знала, что её Джаннино приходится теперь съедать дюжину рисовых супов в неделю!

1 февраля

Сегодня я проснулся на рассвете и решил, пока остальные пятеро мальчишек спят как сурки, взять наконец в руки дневник.

За эти дни случилось два важных события: я побывал в карцере и раскрыл секретный рецепт знаменитой похлёбки.

Итак, третьего дня, то есть 30 января, после завтрака, когда я болтал с Тито Бароццо, к нему подошёл другой старшеклассник, некий Карло Пецци, и шепнул:

– В чулане облака…

– Ясно! – ответил Бароццо и подмигнул.

А чуть погодя сказал мне:

– Ну пока, Стоппани, пойду позанимаюсь.

И удалился в ту же сторону, куда ушёл Пецци.

Но я-то смекнул, что «пойду позанимаюсь» – это просто предлог, а на самом деле Бароццо отправился в чулан, о котором говорил Пецци. Меня одолело любопытство, и я незаметно последовал за ним, мне ведь тоже хотелось посмотреть на облака.

Я подошёл к дверце, за которой исчез Бароццо, открыл её… и всё понял.

В тесную каморку, которая служила для того, чтобы чистить и заправлять керосиновые лампы (с одной стороны выстроились двумя рядами лампы, в углу – цинковая канистра с керосином, а на лавке лежали тряпки и щётки), набилось четверо старших воспитанников; при виде меня они засуетились, а один – Марио Микелоцци – что-то спрятал за спину…

Но это было лишнее: облака всё выдавали с головой, в каморке клубился дым, и всякий узнал бы запах тосканской сигары.

– Зачем ты сюда пришёл? – угрожающе спросил Пецци.

– Вот так так! Я тоже хочу покурить.

– Ни за что! – вмешался Бароццо. – Ты непривыкший… тебе станет плохо, и это нас выдаст.

– Ну ладно, тогда я просто здесь побуду.

– Но смотри, – сказал парень по имени Маурицио дель Понте, – пеняй на себя, если…

– Я, к твоему сведению, – гордо перебил я его, так как уже понял, к чему он клонит, – в жизни ни на кого не ябедничал и не собираюсь!

Тогда Микелоцци, который всё это время на всякий случай держал руку за спиной, вытащил ещё не потухшую тосканскую сигару, жадно сунул её в рот, сделал две-три затяжки и передал её Пецци, который сделал то же самое и передал сигару Бароццо, тот – дель Понте, а дель Понте после трёх затяжек вернул её обратно Микелоцци… Так они передавали по кругу, пока от сигары не остался крошечный окурок и от дыма в чулане невозможно было вздохнуть…

– Откройте окно! – скомандовал Пецци. Микелоцци уже собирался последовать этому мудрому совету, как тут дель Понте выкрикнул:

– Кальпурний!

И бросился вон из комнаты, а за ним остальные.

Меня так огорошил этот неведомый «Кальпурний», что я замешкался, невольно пытаясь понять, что это значит, хотя и догадывался, что это сигнал об опасности; и когда вслед за остальными я собирался выскочить в коридор, то столкнулся нос к носу с синьором Станислао собственной персоной, он схватил меня за плечо и втолкнул обратно с криком:

– Что тут происходит?!

Но объяснять не пришлось; шагнув в каморку, он и так всё понял, глаза у него полезли на лоб, усы задрожали, и он прогрохотал:

– Тут же курили! В чулане с керосином, рискуя взорвать к чёртовой матери весь пансион! Проклятье! Кто тут курил? Ты? Ну-ка дыхни… Марш!

Он нагнулся и заглянул мне прямо в лицо, так что его серые усищи защекотали мне щёки. Я исполнил приказ и дыхнул ему прямо в нос.

– Это не ты… и впрямь, ты же ещё маленький. Курили старшие… те, что удирали, когда я сворачивал в коридор. Кто это был? Смелее… Марш!

– Я не знаю.

– Не знаешь? Как же! Они же были тут с тобой!

– Да, они были со мной… но лиц я толком не видел… Знаете, в таком густом дыму!

Тут усы синьора Станислао задёргались в какой-то дьявольской пляске.

– Проклятье! Как ты смеешь так отвечать директору? В карцер! В карцер! Марш!

Он выволок меня из чулана и позвал сторожа:

– В карцер до нового приказа!

Карцер размером как раз с чулан для керосиновых ламп, только потолки там выше и маленькое окошко забрано железной решёткой, точь-в?точь как в тюрьме.

Меня заперли на засов, и я сидел там один на один со своими мыслями, пока меня не посетила синьора Джелтруде, которая прочла мне длиннющую нотацию про опасность пожара, который мог разгореться, если бы искра от сигары попала в керосин… Она долго разглагольствовала в таком духе, а под конец стала прямо заклинать меня сказать ей правду, уверяя, что виновных не будут наказывать, а просто примут меры предосторожности в интересах всего пансиона.

Я, само собой, товарищей не выдал, только повторял, что я ничего не знаю и ничего не скажу, пусть держат меня в карцере хоть целую неделю, и что лучше уж сидеть на хлебе и воде, чем давиться рисовым супом два раза в день…

Директриса ушла очень раздражённая, сказав мне на прощанье трагическим тоном:

– Хочешь, чтобы тебя наказали со всей строгостью? Пеняй на себя!

Снова оставшись один, я улёгся на койку в углу и тут же заснул: было уже поздно, и я очень устал от всех этих переживаний.

На следующее утро, то есть вчера, я проснулся в прекрасном настроении.

Моё положение напомнило мне времена карбонариев [23], когда итальянские патриоты томились в тюрьмах, но не выдавали имена своих соратников австрийцам. И мне стало весело и захотелось даже, чтобы моя темница стала ещё теснее и сырее, лучше бы даже с мышами.

Но тут были одни пауки, и я решил приучить одного, как Сильвио Пеллико [24], и с рвением принялся за дело, но вскоре мне пришлось бросить. Уж не знаю, то ли пауки в те времена были умнее, то ли пансионные пауки – тупицы, но как бы то ни было, этот проклятый паук не слушал мои команды и делал всё ровно наоборот: в конце концов он так меня разозлил, что я растоптал его.

Тогда я подумал, что, если удастся подозвать через окно какого-нибудь воробышка, приручить его будет гораздо легче; но окно так высоко, прямо под потолком!

Ах, я бы всё отдал, лишь бы забраться туда! От этой идеи меня словно бросало в жар…

Сначала я приволок под окно койку, потом взял обрывок верёвки, который был у меня в кармане, и привязал к ней свой ремень… Но этого не хватило. Тогда я стащил с себя рубашку, разорвал её на полоски, скрутил их жгутом и связал; самодельная верёвка получилась довольно длинная, и я подбросил её к решётке. До окна я достал, но нужно было ещё перекинуть верёвку через прутья так, чтобы конец свесился обратно мне в руки. Я снял кальсоны, порвал их тоже на полоски и связал. С такой верёвкой уже можно было попробовать начать восхождение к окну. К одному концу верёвки я привязал башмак: задача была проста – перекинуть башмак через прутья, не выпуская второй конец верёвки из рук.

Я всё кидал и кидал! Не знаю точно, сколько часов я убил на это, но судя по тому, что с меня ручьями лился пот, времени прошло немало.

Наконец мне удалось перекинуть башмак через перекладину – и вот он уже болтается у меня над головой. Осторожно, по чуть-чуть выпуская верёвку, я опустил башмак и ухватился за него.