Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась (первая книга .TXT) 📗
Однако делегация и не собиралась «убираться отсюда вон». Заговорил старший машинист Орлов:
— Выгнать нас отсюда — это дело нетрудное. Да только так вы не решите дела. А мы пришли к вам, господин генерал, не шутки шутить и не рассуждать о дикарях, кто они такие и где… Об этом, даст бог, потолкуем когда-нибудь в другой раз… Мы еще раз спрашиваем: согласны вы принять наши условия или нет? Ежели не согласны, тогда пеняйте на себя…
Что произошло с тем генералом, трудно и передать. Куда девался внешний лоск и строгая сдержанность! Что осталось от знаменитой немецкой выдержки! Зверем накинулся генерал на старого машиниста Орлова и хлестнул его по щеке. Стерпел старый машинист Орлов, а Миколкин брат, молодой смазчик Павел, тот не стерпел. Стоял он рядом с генералом, и как только ударил тот машиниста, Павел навалился на него и давай лупить по чему попало. Подскочили адъютанты генераловы, едва оттянули Павла.
Поволокли Павла на штабной двор и до тех пор измывались над ним, пока не потерял он сознания. А делегацию отконвоировали в тюрьму. Назначен был над Павлом военно-полевой суд.
Весь город, и депо, и станцию облетела молнией страшная весть о том, что произошло с рабочей делегацией. И через десять минут после того, как закрылись ворота тюрьмы, тревожно загудели гудки — паровозные и фабричные, в депо и в городе. Гасли топки в котлах, клубы пара окутывали застывшие на месте паровозы. Расходились из депо рабочие и поднимались боевые дружины. Попытались было немецкие солдаты штыками загонять машинистов на паровозы, да тут из-за водокачки грянули первые винтовочные залпы. И разбежались по путям немцы — не до паровозов им стало.
Пригнало тогда немецкое командование на станцию отборную роту карателей. Те малость потеснили рабочую дружину и попробовали все же отправить в путь один состав. Да перед самым носом паровоза на выходных стрелках раздался мощный взрыв и разнесло в стороны шпалы и рельсы. Передние колеса паровоза зарылись в землю, и, шипя паром, накренился он, уткнулся в воронку и загородил дорогу.
Завязалась сильная перестрелка. Немцы обрушили на депо шквал пулеметного огня. Отступали рабочие дружины, но не сдавались. Подожгли немецкие склады с амуницией и боевыми припасами. Горели пакгаузы, взрывались, сотрясая небо над городом, патроны и снаряды. И пришлось уже немцам отходить, оставлять станцию.
Огонь и взрывы не прекращались всю ночь.
А к утру подоспел на помощь боевым рабочим дружинам партизанский отряд Семки-матроса. С гиком и свистом ворвались отважные всадники на главную улицу, вмиг отрезали от основных немецких сил орудийную батарею и повернули пушки в сторону штаба. И бежали немцы через переулки и через сады, пробираясь к закрытым позициям, окапываясь второпях.
Начался затяжной бой. То затихая, то вновь усиливаясь, грохоча взрывами гранат, перестуком пулеметов, винтовочными залпами. Лесные солдаты Семки-матроса привыкли воевать в пущах и дубравах, наловчились бить врага из засады, и нелегко было им вести бой с засевшими в окопах немцами. А у них же еще и гранатометы, и артиллерия! Но ничто не могло сдержать партизан, и всадники совершали отчаянные налеты на вражеские окопы.
Не выдержали немцы, дрогнули перед натиском красных конников и стали отходить.
А Семка-матрос погорячился в бою. Захватив немецкий пулемет, бросился вдогонку за убегавшим офицером, вскинул острую саблю. Вот-вот опустится сабля на сверкающий лак офицерской каски… Аж замер Миколка, следя за этим поединком. Перестал из пулемета стрелять, чтобы не попасть в своих.
На дыбы взвился Семкин рысак, того и гляди перепрыгнет через офицера…
И глухо охнул Миколка: увидел он, как изловчился на бегу немец и почти в упор выстрелил из пистолета. Лихой рысак отпрянул в сторону, а Семка-матрос поник, уронив голову на разметавшуюся лошадиную гриву. Скачет, не останавливается рысак, болтаются безжизненные руки Семена-матроса, сползает он все ниже и ниже. Упала на землю, жалобно звякнув, кавалерийская острая сабля, воткнулась в песок и долго еще раскачивалась, словно грозила кому-то рукояткой.
И рухнул, раскинув руки, на этот же песок Семка-матрос, командир партизанских лесных отрядов, славный вояка и большевик…
Дрожащей ладонью провел Миколка по мокрому своему лицу и припал к пулемету, и нажал на спуск, застрочил по врагу. Задрожала земля, застонала. Гремел пулемет. И валились, как подкошенные, солдаты в мундирах и в касках. Справлял Миколка поминки по старшему боевому товарищу, по любимому партизанскому другу.
И распластался на земле тот офицер. Да не подняться с нее и Семке-матросу. Далеко-далеко откатилась пропыленная, пороховым дымом пропахшая матросская бескозырка. Много повидала она на белом свете — и корабли в открытом море, и синие бурные волны, и звездное небо, и зеленую ширь полей… Неразлучной была с человеком, который всей душою любил жизнь и хорошо знал цену человеческой любви и ненависти…
Так погиб Семка-матрос.
Командование боем принял дед Астап. И узнали б немцы, почем фунт лиха — уже и генерал готов был начать переговоры о перемирии с партизанами и рабочими дружинами, — да случилось тут такое, что сразу изменило ход боя. Услышал дед Астап паровозные гудки. Поглядел на запад, побелел и даже рукой безнадежно махнул.
— Плохо, братцы, — сказал дед Астап. — Просчитались мы малость… Надо было западные выходные стрелки взорвать: оттуда подкрепление к немцам идет. Вон эшелоны!..
Кинулись партизаны разворачивать орудия против эшелонов. Да поздно. Окружили немцы город, в обход станции пошли. Надо было отступать партизанам. А кайзеровские солдаты уже в атаку бросились.
Терпят красные бойцы урон…
Тогда поспешил дед Астап к Миколке и приказал:
— С пулеметом мы сами управимся. Пока есть патроны, не сдадимся и не отступим. А ты, пока не поздно, мчи на станцию. В тупике там, на паровозном кладбище, спрятали мы пассажирский паровоз. Под парами стоит. Так ты, Миколка, гони на нем к красным, верст пятьдесят до них. Готовятся они сегодня штурмовать соседнюю станцию. Проси подмоги. Нельзя отдавать немцам награбленное народное добро!
Стремглав помчался Миколка. Только ветер в ушах свистит. Вот и тупики. Вот и кладбище старых паровозов. Стоят на них отслужившие свой век паровозы. Поржавелые, грязные, холодные. Пассажирские, товарные, маневровые «кукушки». А вон и «живой» притаился среди них. Даже подрагивает от нетерпения — так хочется ему вырваться из завалов металлического лома, красавцу пассажирскому. И паровозная команда тут как тут. У каждого — карабин.
Обрадованно вздохнул паровоз паром и без гудка, без свистка выкатил на главный путь. Простор перед ним, разгон без конца и края. Колеса стремительно несутся по рельсам, за дышлом — не уследишь. Не идет, летит паровоз! И мелькают по сторонам переезды, столбы, полосатые версты. Склоняются белоствольные березы, и шепот их сливается с горячим дыханием машины.
А паровоз все мчит.
Только и слышно: «Ча-ша-ча… Ча-ша-ча…»
Колышется тендер, покачивается с боку на бок, да взвивается клубами, отставая, легкий дым, — и ничего там, позади, не видно в дыму.
Вот и семафор. Он закрыт. Стучат колеса на стрелках. Соседняя станция — чья она? Может, там немцы хозяйничают?..
Тревожно прогудел Миколкин паровоз и на полном ходу проскочил мимо закрытого семафора. И засуетились рабочие, поняли, что не попусту мчит паровоз. Перевели стрелки на главный путь. Не сбавляя хода, паровоз на всех парах проскочил станцию. Немецкий патруль высыпал на перрон, послал вдогонку несколько выстрелов, — да разве догонишь ветер!
А паровоз вихрем мчался вперед и через полчаса был у цели. Остановился перед бронепоездом как вкопанный: только отдувается тяжело. Миколка сразу догадался, что это бронепоезд, — широкое красное полотнище развевалось над закованным в броню паровозом.
— Быстрее к начальнику поезда! — крикнул Миколка подоспевшим красноармейцам.
