Война за погоду - Прашкевич Геннадий Мартович (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
И вообще…
Будь Вовка капитаном «Мирного», буксир не прятался бы в тумане.
Будь он капитаном «Мирного», шли бы прямо на Крайночной, не шарахались трусливо из жмучн в морозгу. А появись фашистская подлодка, бежать не стали бы, полным ходом прямо на лодку!
Но Вовка был пассажиром.
Иждивенцем, как противно говорил боцман.
И взяли Вовку на борт «Мирного» только потому, что с Крайночного буксир уходил в Игарку, а в Игарке давно жила Вовкина бабушка – Яна Тимофеевна Пушкарева. Одна только мама знала, каких трудов стоило договориться с Главным Управлением Главсевморпути о том, чтобы Вовку взяли на борт «Мирного». «Так что не лезь боцману под ноги, – ругалась она. – Ты его совсем достал.»
«А чего он иждивенцем обзывается?»
«Да потому, что занят, а ты под ногами вертишься!»
«А чего он отобрал мой свисток?»
«Ох, Вовка… Займись учебой…»
На голове у мамы – рыжая меховая шапка. Длинные меховые уши падают на грудь. Вся ладная и крепкая, а мыслит неверно. «Займись учебой!» До начала школьных занятий еще два дня, а мама запросто перекраивает календарь, создававшийся человечеством в течение многих тысяч лет!
Но с мамой не поспоришь.
Она вся в бабушку. Она волевая.
На острове Врангеля (еще до войны) мама разыскала в пургу заблудившегося в тундре геолога. По рыхлому снегу, без лыж, прошла за сутки почти двадцать километров. Переплывала на байдарке знаменитую Большую полынью. Душа в душу жила с местными эскимосами. С одним (его звали Аньялик) Вовка даже подружился. Аньялик приезжал в Ленинград в Институт народов Севера и приходил к Пушкаревым в гости. Курил короткую трубку, пил чай, звал маму на остров Врангеля. «На острове без тебя пусто, умилек, – говорил, сладко щуря глаза. – Мы олешков для тебя пасем, умилек. Мы тебе зверя морского бьем. Все эскимосы ждут, Клавдя!»
Или бабушка.
Она уже десять лет живет в Игарке. «При могиле деда.»
Дед умер в начале тридцатых, а баба Яна в Ленинград не возвращается. «Мне легче так. При могиле деда.» Хотя на самом деле живет не при могиле, а в низком бараке, срубленном из черной лиственницы. Через весь барак тянется длинный коридор, тесно заставленный бочками, кадушками, ларями и сундуками. Там удобно играть в прятки, качать «зоску», стучать медяками о косяки. Стоит кому-то крикнуть: «Атас!», вся вольная компания снимается в бабкину комнату. Яну Тимофеевну побаивались все взрослые, потому что была она крупная и жилистая, лихо умела ругаться и уверенно попыхивала самодельной деревянной трубкой. Когда баба Яна приезжала в Ленинград, в большой пяти-комнатной квартире Пушкаревых сразу начинало пахнуть трубочным табаком. И все начинали шумно смеяться, радоваться, вспоминать. «А ты слушай да лопай, – покрикивала баба Яна на Вовку: – Я из тебя сделаю Амундсена! Я из тебя выращу викинга с непреклонной волей!»
Это была ее мечта: вырастить из тонкошеего внука Амундсена.
Вовка уже знал, что Руал Амундсен – это великий полярный путешественник, но почему-то ему казалось, что сделать из него Амундсена, то есть викинга с непреклонной волей означает, прежде всего, тайное желание бабы Яны научить его лихо ругаться и курить трубку. Правда, когда однажды в туалете он тайком затянулся ее удушливым трубочным табаком, баба Яна лично так вздула его, что мама удивилась:
«Он же еще ребенок!»
«Крепче вырастет!»
4
Время от времени Вовкины родители надолго исчезали – очередная зимовка.
Тогда в Ленинграде опять появлялась баба Яна, и жизнь сразу становилась жутковатой и интересной. Жутковатой потому, что баба Яна следила за каждым Вовкиным шагом, даже в школу заглядывала, а интересной потому, что баба Яна разрешала Вовке заглядывать в отцовский книжный шкаф. Стояли там книги по метеорологии и радиоделу (на что баба Яна и рассчитывала), но, к величайшему своему удовольствию, Вовка находил среди них и такие интересные книги, как «Альбом ледовых образований», и «Лоцию Карского моря», и даже старую подшивку «Мира приключений», и толстенный том «Грозы и шквалы». Это позволяло ему держаться на равных в беседах с закадычным корешом Колькой Милевским – единственным, кого из его корешей признавала баба Яна.
«Этот самостоятельный! Этому верить можно!»
Учился Милевский вместе с Вовкой, но свободное время проводил в ремонтной мастерской своего дяди-слесаря. Чинил мясорубки, паял кастрюли. Случалось, пригоняли в мастерскую детские коляски – там ось полетела, там не хватает спиц. Дядя принимал все заказы, не важничал. Поддернет клетчатый, скроенный из клеенки фартук и усмехнется. Дескать, это сам сделаю, а с этим и Колька справится. Стучит молотком, а сам одним ухом повернут к черному, квадратного сечения уличному репродуктору. Колька, мастерски собиравший детекторные приемники, приучил к делу и Вовку и даже затащил в клуб любителей-коротковолновиков, а потом на настоящие курсы.
Официально Вовку на курсы не приняли – зелен. Но Колька давно считался любимчиком усатого сержанта Панькина, и тот как бы закрывал глаза на невзрачного Колькиного дружка, что-то там выстукивающего на самодельном тренировочном пищике. А в июне, незадолго до войны, Колька даже упросил усатого сержанта проэкзаменовать своего кореша.
«Какой еще Пушкарев? – удивился сержант. Нет в списках никакого Пушкарева.»
«Да чего тут список-то, дядя Сережа? Зачем список, если Пушкарев вот он сам, натурально.»
«Вот этот червяк?» – удивился сержант.
Но пожалел Вовку:
«Ладно. Садись за параллельный телефон. Бери карандаш, записывай текст.»
Вовка схватил эбонитовые наушники. Он любил комариный писк морзянки.
Точка точка точка…
Точка тире тире…
Тире тире тире…
Тире точка точка…
Точка тире…
Сладкий далекий писк.
Передача велась из Хабаровска – через всю страну.
Всего лишь сводка погоды для каботажных судов, вроде простая, но все равно слишком быстрая для оттопыренных Вовкиных ушей, понятия не имеющих о настоящих эксплуатационных условиях. Вроде ухватит букву, другую, даже целое слово, а все вместе не складывается.
«Где ты, Колька, раскопал такую хилую форму жизни? – обиделся сержант. – У меня не детский сад. У меня курсы радиотелеграфистов!»
«Он вовсе не хилая форма, дядя Сережа! У него отец полярный радист!»
«Вот еще!»
Сглаживая грубость сержанта Панькина, Колька Милевский забежал в тот день к Пушкаревым. Баба Яна, как всегда, гоняла чаи. Спросила:
«Чего это у меня Вовка такой смурной? Чего напакостил?»
«Да не напакостил. Экзамен завалил. По радиоделу.»
«А мог сдать?» – заинтересовалась бабка.
«Конечно, мог! – заявил Милевский. – Если бы велась передача медленней, сдал бы!»
«Ну да, будут вас ждать, – хмыкнула баба Яна. – Медленней!»
«Практика нужна в нашем деле! – защищал друга Колька. – А у Вовки какая практика? Ну, отца слушал. Ну, на курсы сходил несколько раз. Этого мало. Я теперь сам им займусь. Я его в один месяц так натаскаю, что можно будет снова пойти к Панькину. А если сержант откажется принимать экзамен, пожалуюсь одному человеку. Он в Академии наук работает!»
«Слесарь, что ли?» – удивилась баба Яна.
«Берите выше! Ученый!»
«Какой еще ученый?!
«Шмидт!»
«Тот самый?» – поразилась баба Яна.
«Ну да. Челюскинец!»
«А где ж это ты смог подружиться с Отто Юльевичем? – Шмидта в Ленинграде все называли тогда по имени-отчеству. – На льдине, что ли?»
«Да нет, в трамвае! – честно признался Колька. – Как-то еду в трамвае зайцем, а меня за плечо этак вежливо. Ну, думаю, влип. А голос вежливый. Вот, дескать, товарищ, передайте гривенник! Я гривенник передаю, а сам глаза скосил. А это точно Шмидт! Борода, что веник, и глаза голубые, и ростом под потолок! Так думаю, что я поглянулся Шмидту.»
С Колькой не заскучаешь.
Колька давно, наверное, прорвался на фронт.
Три года прошло, как не виделись. Работает, наверное, с полевой рацией. Чуб направо, плечи раздались. На рукаве форменного кителя – черный круг с красной окантовкой, и в центре две красных зигзагообразных стрелы на фоне адмиралтейского якоря!
