Улица Оружейников - Икрамов Камил Акмалевич (полные книги txt) 📗
И, словно доказывая, что это все так, он воскликнул громко и внятно:
— Долой эмира, долой министров-палачей! Да здравствует дружба с Россией и со всеми русскими! Да здравствует свет и добро!
Его схватили, но он вырывался:
— Да здравствует революция!
Не раз еще вспоминал Талиб две удивительные судьбы: робкого и осторожного учителя Насыра, ученого человека, искренне верящего в аллаха и в справедливость установленных им порядков, так и прожившего всю свою жизнь, а перед смертью просящего, чтобы его считали революционером; и другого, угнетенного и темного водоноса, ставшего палачом того, кто учил его сына грамоте, кто открывал перед ним мир.
Глава одиннадцатая. На веревке
— Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину! — кричал оборванный тощий мальчишка с красной кровавой полосой через все лицо от виска до подбородка. Он шел впереди белого ишака, на котором восседал грузный рябой старик с мясистым лицом и съеденными трахомой глазами.
На шее у мальчишки была веревочная петля. Другой конец веревки слепой нищий держал в руке.
— Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину! — Мальчишка останавливался у лавок и твердил эти странные слова.
Но люди в Бухаре видели и слышали много всякого странного, не удивляла их и эта пара: нищий мальчишка, как собачонка на веревке идущий впереди своего нищего господина.
— Подайте моему господину! Подайте, пожалуйста, моему господину!
Стоял апрель. Над городом голубело небо, уже начавшее выгорать от не по-весеннему жаркого солнца.
В пригородных садах вовсю цвели фруктовые деревья, на которых еще не было листьев и почки только готовились лопнуть. Деревья будто парили на своих пушистых бело-розовых ветвях над влажной вскопанной землей.
На минаретах Бухары, на куполах мечетей торчали белые аисты, вернувшиеся из далеких стран. Они не замечали того, что происходило в городе. Им — к небу ближе.
Вернулись острокрылые ласточки и сразу принялись лепить свои гнезда. Низко над землей летали они, но не замечали горя, царившего на улицах и в домах благородной Бухары.
Большинство смутьянов и подозреваемых в склонности к смутьянству было уже казнено, и трупы их валялись в камышовом болоте за городом. В Арке в застенках Обханы и Регханы еще продолжались пытки и мучения, но аресты в городе почти прекратились, лавки и магазины вновь начали торговать, базары зажили своей обычной суматошной жизнью.
Слепой на ишаке и его мальчишка-поводырь довольно успешно собирали милостыню. Особенно щедрились купцы. Многие из них еще недавно боялись эмирского гнева, тряслись, задабривали сильных мира сего и возможных доносчиков. Какой же купец не имел связей с Россией и Ташкентом? Каждый мог стать жертвой. Теперь, когда главная опасность миновала, они охотно кидали монеты слепому нищему на благодарственные молитвы.
Рябое лицо и трахомные глаза нищего, мальчишка с веревкой и непонятным шрамом действовали на воображение.
Возле распахнутых ворот склада старик дернул за веревку, и мальчик подбежал ближе.
— Что здесь? — спросил старик.
— Склад каракуля почтенного Зиядуллы, мой господин, — ответил тот.
Старик что-то прошептал мальчику, и тот, заглянув внутрь, трижды прокричал свой обычный призыв:
— Подайте, пожалуйста, моему господину!
Зиядулла вышел к воротам. Он едва скользнул взглядом по лицу слепого и не мог скрыть своего удивления, когда увидел поводыря.
— Святой отец, — спокойно сказал Зиядулла, — отпусти мальчишку на пять минут, пусть он поможет мне. Прими за это серебряный рубль.
Старик пощупал рубль и согласился.
— Возьми веревку, почтенный Зиядулла, не выпускай ее из рук и не задерживай мальчишку.
Зиядулла взял веревку и вместе с мальчиком вошел в холодную глубину склада.
— Я узнал тебя, Талибджан, — сказал Зиядулла. — Этот нарисованный шрам меня не обманул. Ты похудел, лицо твое стало другим, но я узнал тебя.
Зиядулла был первым, кто, зная судьбу мальчика, не скрыл, что узнал его, и Талиб благодарно посмотрел на купца. Он даже простил ему, что тот совсем недавно выгнал их с дядей из дома в страшный день эмирской расправы.
— Я не должен долго говорить с тобой, ибо могут зайти приказчики, которые знают тебя. Вот тебе еще рубль, спрячь, пригодится. Беги к нищему и скажи, чтобы он скорее уходил отсюда. Я не хочу, чтобы тебя видели.
Зиядулла отдал Талибу конец веревки и подтолкнул к выходу.
— Ты долго торчал там, негодный, — зло сказал старик, когда Талиб подбежал к нему. — Почему купец отдал тебе веревку, а не вышел сам?
— Не знаю, — ответил Талиб. — Он сказал, чтобы мы скорее уходили отсюда.
— Он знает тебя? — Нищий не думал торопиться.
— Знает, — сказал Талиб.
— О! — воскликнул слепой. — И он не позвал стражу? Значит, он не чист перед аллахом.
— Пойдемте отсюда, — попросил Талиб.
— Погоди, — буркнул нищий. Он что-то обдумывал и потом пробурчал: — Хорошо, мы еще вернемся.
Пока они говорили, из-за поворота улицы показался Ширинбай. Талиб, не дождавшись приказания, отбежал от старика, веревка натянулась, и нищий, зацокав языком, стал погонять ишака.
Ширинбай увидел эту пару и, кажется, тоже узнал Талиба. Во всяком случае, он отвернулся, как только хорошенько рассмотрел его.
Талиб бежал из тюрьмы неделю назад.
Случилось это так. После того, как учителя с сыновьями и дядю Юсупа увели на казнь, Талиба бросили в большую камеру, где содержались самые различные преступники. Были среди них и конокрады, и грабители, и убийцы. Правда, постепенно, в связи с переполнением тюрьмы важными «государственными злодеями», носившими неправильные рубашки с пуговицами, читавшими газеты и учившими детей не так, как требовалось в Бухаре, уголовных преступников становилось все меньше. Часть из них тоже казнили, других выпустили, третьи пошли работать палачами.
Новые заключенные тоже быстро менялись. Особенностью Бухарского судопроизводства было полное отсутствие какой-либо волокиты. Судьи заботились о том, чтобы осудить как можно скорее. Правильно ли они судят или неправильно — это беспокоило их меньше всего.
«Если аллах не мешает нам судить так, значит, мы судим правильно», — утешали они себя.
Новички, едва осмотревшись в камере, обязательно обращали внимание на Талиба. Щуплый мальчонка лет десяти (Талиб теперь скрывал, что ему двенадцать лет) вызывал удивление и интерес.
Талиба расспрашивали, выслушав историю его злоключений, жалели и заботились как могли. Он охотно рассказывал о себе, о дяде, об отце, который, вероятно, уже вернулся в Ташкент, о русском мотоциклисте, о Рахманкуле.
Так получилось, что рассказы Талиба становились все более подробными. Всегда ведь находились люди, которые слушали его историю во второй или даже в третий раз, и для них Талиб добавлял новые подробности.
Однажды он рассказал о своем дедушке уста-Рахиме, которого называли еще и уста-Тилля, об исчезнувшей тетрадке и споре, который возник из-за нее между Усман-баем и кузнецом Саттаром.
Один из новичков слушал рассказ Талиба очень внимательно. К ночи, когда все легли спать, этот человек расстелил свой халат на полу и предложил Талибу лечь рядом с ним. Дождавшись, пока все уснут, он шепнул Талибу:
— Сынок, я знал твоего дедушку. Это был замечательный человек. Он был самый ученый из всех людей, кого я знал. Он умел считать без цифр, одними буквами, он понимал, как строить каналы, и в наших краях он побывал в поисках того, что прячет от людей земля. Его не зря звали уста-Тилля.
Сначала новичок не внушал Талибу особой симпатии. Рассказ о таинственной тетрадке волновал многих. Спрятанные клады и золотые россыпи, равно как и сказки «Тысячи и одной ночи», отвлекали людей от страшной действительности. Талиба расспрашивали с горящими глазами, с трепетом жадности или зависти.
— Вот видишь, — говорили ему. — Такое богатство пропадает. А? Эх, несчастный! Ты миллионером мог бы стать, если бы не уехал из Ташкента. А теперь все захватит Усман-бай.
