Синий город на Садовой - Крапивин Владислав Петрович (читать книги без регистрации .TXT) 📗
– Качать великого Нила! – потребовал Борис.
Федя ухватил Нилку за бока.
– Ай! Я щекотки боюсь! Пусти, а то не дам!..
Но конечно, он тут же дал значок каждому. И все украсили себя фирменной эмблемой, забыв на время о недавних неприятностях. И белый свет опять стал хорош, и четверо на этом белом свете были счастливы, что они есть друг у друга…
– Нил, а почему латинские буквы? – весело спросил Борис.
– Папа говорит, что, может быть, мы выйдем на международную арену. Когда-нибудь…
– Факт, выйдем, – заверил Федя.
– Папа говорит: наконец-то ты не один. Я то есть… Это, говорит, судьба.
– Значит, и правда судьба, – решительно подтвердил Борис. – Великий Нил впадает в Табуретное море! Ура!
Нилка обдал друзей синим блеском и выплеснул опять свою, именно Нилкину, искренность:
– Я сейчас думаю: какое же счастье, что ОВИР запретил нам выезд…
Всех обдало холодком тревоги.
– Кто такой Овир? – Она насупила брови.
– Куда выезд? – разом спросили Борис и Федя.
– В С'соединенные Штаты, насовсем. У нам там тетя есть, мамина родственница. Вызов прислала…
– И вы согласились? – Оля потянула к губам костяшки.
– Мама очень нас'стаивала… Папа говорит: а куда денем прадедушкину коллекцию? Взять с собой не разрешат, это национальное достояние, вот… А мама: "Что же, так и жить в этой нищете из-за стеклянных картинок? О ребенке подумай!" Это обо мне, значит… А еще: "Ты же мастер, талант, лауреат всяких премий! А здесь так и останешься репортером из провинции…" Это уже про папу…
– В Штатах есть Флорида, – вдруг совершенно глупо сказал Федя. – Там круглый год тепло. Как у нас в эти дни…
– Если круглый год, это плохо, – грустно возразил Борис.
Нилка удивленно посмотрел на них.
– Нилка, неужели уедешь? – тихо спросила Оля.
Он радостно разъяснил:
– Да запретили же! Я же говорю!.. Знаете, из-за чего? Из-за с'секретности! Папа был на Севере и будто бы снял какие-то объекты, про которые нельзя даже говорить. И сделался он невыездной! Он говорит, что это чушь, нарочно придираются, но теперь уже все равно…
– Нилка, а вдруг разрешат? – с опаской спросил Федя.
– Не раньше чем через пять лет! – с торжеством заявил Нилка. – Так с'сказали. А тогда я уже сам буду почти с паспортом! И вообще – это же вечность!
Они заулыбались вокруг Нилки. Потому что пять лет – это и правда вечность. Ну, не совсем вечность, однако все-таки громадный срок для того, кому нет и тринадцати. Чуть меньше, чем половина жизни.
Третья часть
Белый свет был суров и опасен…
Костер в церковной ограде
Церковный двор был обнесен новой узорной решеткой из чугуна – ее по специальному заказу отлили недавно на заводе "Маяк". Звенья решетки установили на кирпичном фундаменте между квадратными столбиками, сложенными тоже из кирпича. Красиво получилось! Как в старину…
Но внутри двора еще не убраны были кучи мусора и лежали штабеля всякого стройматериала.
Среди штабелей горел небольшой костер. В кастрюле с дужкой из алюминиевой проволоки варили строители похлебку.
К июлю на ремонте церкви людей осталось немного. Каменщики свое дело закончили, плотники убрали от колокольни леса и тоже ушли. На отделке работала небольшая бригада.
У костра сейчас были двое. Светлобородый, похожий на Добрыню Никитича Слава и высокий, худой Дмитрий. Его звали Дымитрий за то, что все время курил самокрутки, заходясь долгим кашлем… Узнав, что ребятам снова надо на колокольню, Слава спросил понимающе:
– Что, запороли пленочку, эйзенштейны?
– Опять это чудо египетское, – в сердцах сказал Борис. Но не выдержал, захихикал, глянув на Олю.
Она объяснила:
– При обработке есть такой процесс, засветка называется. Перед вторым проявлением, когда пленка еще желтая, надо ее на ярком свету подержать. Ну, мы включили рефлектор с пятисоткой, чтобы скорее, за несколько секунд. Я катушку взяла, Нилке говорю: "Держи лампу". Он говорит: "Ага…"
– И "а-апчхи!" на нее, на раскаленную, – вставил Борис.
Федя с мрачным удовольствием сообщил:
– Ее даже не на осколки, а в пыль разнесло. А нас – по углам… Когда очухались, Ольга в рев: "Нилка, ты живой?"
– Не ври, я не ревела!.. Я уж потом чуть слезу не пустила, когда катушку с пленкой нашли. Она в ванночку с фиксажем улетела. А гипосульфит – он же все изображение напрочь за полминуты слизывает, если до второй проявки…
– Достали пленочку, а она прозрачненькая, – вздохнул Борис.
– Как Ольгины слезы, – ввернул Федя.
– А Нил-то ваш как? Ничего с ним не случилось?
– Кабы с этим сокровищем что случилось, разве бы мы сейчас веселились? – задумчиво сказала Оля.
Борис опять усмехнулся:
– Сидит на полу и сокрушенно так спрашивает: "Ну, с'скажите, почему я никогда не вписываюсь в с'ситуацию?"
– Погоревали мы над пленкой, – объяснил Славе Федя, – а что делать-то? Пошли снова "вписывать его в ситуацию". Снимать заново, как летает.
"Летал" Нилка умело. На фоне темного бархата.
Этот бархатный задник оказался на студии "Табурет", можно сказать, чудом.
В конце июня Оле среди других творческих мыслей пришла в голову идея снять Анну Ивановну.
– Должны же быть в нашем фильме хорошие люди!
Никто не спорил. Анну Ивановну все уже знали, часто забегали к ней, чтобы помочь по дому. И вот принесли два фоторефлектора, Оля усадила Анну Ивановну на диван и начала снимать, как старая учительница разглядывает большие снимки – на них выпускные классы разных лет.
Чтобы Анна Ивановна не стеснялась камеры и вела себя естественно, по-домашнему, ее развлекали разговорами. Пожаловались и на трудности с комбинированными съемками. Нужен, мол, темный фон, чтобы отправить Нилку в полет над городом. Вот тут вдруг Анна Ивановна отложила фотографии, поднялась и достала из комода большущий квадрат гладкого бархата.
– Такой годится?
– О-о-о… – дружно выдохнула студия "Табурет".
Правда, бархат был не черный, а темно-лиловый, но это не важно. Все равно он отлично поглощал свет, не бликовал.
Анна Ивановна рассказала, что материя эта очень старинная. Еще от ее, Анны Ивановны, бабушки осталась.
– Когда в бабушкином доме справляли Рождество и ставили елку, этим бархатом затягивали стену, вешали на него серебряные звезды и золоченый месяц. Получалось просто чудесно! До сих пор помню запах елки и эту сказку со звездами…
– Анна Ивановна, тогда не надо, наверно, – смущенно сказала Оля. – Дорогая ведь вещь…
– Голубчики вы мои, что же с того, что дорогая! Вещи должны пользу приносить, а не в ящиках пылиться… Берите, не бойтесь. Если помнете да потреплете немножко, не беда…
Бархат натянули на воротах гаража. Над ними торчала крепкая балка: Олин дед когда-то подтягивал к ней на блоках мотоцикл – для ремонта. Теперь на балке подвешивали Нилку. Олина мама соорудила из брезента широкий пояс и пришила к нему крепчайшую петлю. Пояс Нилка надевал под рубашку. В ней пришлось сделать на спине прореху для петли. Обычная веревка, чтобы подвешивать Нилку, конечно, не годилась. Олина мама в своем театральном хозяйстве раздобыла прочную черную тесьму. Но и с тесьмой пришлось повозиться, чтобы она не была заметна в "бархатной темноте". Замучились, пока нашли нужный угол освещения рефлекторами (солнце тут совсем не годилось, слишком высвечивало задник, поэтому снимали вечером).
Нилка в подвешенном состоянии освоился быстро. Вполне натурально то "парил", то "мчался" над землей, вытянув руки и легко помахивая ногами в сандалиях, у которых трепыхались ремешки. Кстати, несмотря на "штукатурку" на ноге, Оля все равно велела Нилке надеть бинт. Ей пришло в голову, что пускай марлевая лента во время полета трепещет и постепенно разматывается на ветру. Это, мол, прибавит реализма… Ветер делали вентилятором и включенным "на выдох" пылесосом.
