Мандат - Власов Александр Ефимович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Голос у старухи подобрел, и она с удовольствием принялась пояснять, какой вилкой и что ели за генеральским столом.
Юрий знал назначение разных вилок и не слушал старуху. Он разглядывал выставленные на стол чашки и блюдца. Ему казалось, что он уже видел их когда-то. Вспомнил он книгу из библиотеки отца с описанием редких фарфоровых изделий.
Чтобы разглядеть посуду получше, Юрий взял одну чашку, подошел поближе к свету и чуть не выронил ее из рук. Снаружи на донышке дата «1748» и латинская буква «S». Из той же отцовской книги он знал, что так метили русский фарфор, изготовленный в первой половине XVIII века.
Юрий обрадовался не столько самой находке, сколько возможности хоть чем-то помочь чекистам. Не одни картины принадлежат народу. Эта чашка — тоже произведение русского искусства и тоже должна храниться в музее. И стоит она, наверно, не мало. Он не запомнил точные цифры каталога по фарфору, но знал, что стоимость некоторых старинных изделий была баснословно большой.
А Бессонов продолжал допрашивать старуху. Теперь его интересовало золото. Кухарка, то ругаясь, то божась, уверяла, что все золотые вещи и монеты генерал увез с собой. Бессонов вежливо и настойчиво доказывал, что не такая уж она, Авдотья Петрова, простофиля, чтобы не воспользоваться предотъездной суматохой в генеральской семье и не взять хотя бы маленькую золотую безделушку.
— Ни крохи! Ни пылинки! — твердила старуха, крестясь на пустой кухонный угол.
— Вот это дороже золота! — сказал Юрий и показал Бессонову фарфоровую чашку. — Это настоящий антиквариат! Восемнадцатый век!
Бессонов недоверчиво взглянул на чашку, потом испытующе уставился Юрию в глаза. Матрос взял чашку, повертел, пощелкал по краю ногтем, понюхал зачем-то и коротко определил:
— Трешка в базарный день.
— А ты ценишь ее дороже? — спросил Бессонов, все еще гипнотизируя Юрия.
— Если бы такую чашку сделали сегодня из чистого золота, — выпалил Юрий, боясь, что ему не поверят, — то она бы стоила дешевле этой!
Все — и чекист, похожий на Ленского, и председатель домкома, и сама бывшая кухарка придвинулись к Юрию. Чашка пошла по рукам.
— Осторожно! Осторожно! — каждого предупреждал он. — Ее в музее под стеклянный колпак поставят!
Бессонов отвел от Юрия глаза и явно повеселел.
— Пересмотри, пожалуйста, всю посуду.
Матрос держал свечу, а Юрий одну за другой перебрал все чашки, блюдца и тарелки. Попалось блюдце с буквой «П».
— Это тоже ценность! — сказал Юрий. — Только я не знаю — Павел это или Петр. Если Петра Первого, то это просто уникум!
— Чего? — переспросил матрос.
— Наиредчайшая вещь! — объяснил Юрий.
— Отложи! — весело скрипнул Бессонов и приказал стройному чекисту: — Упакуйте, пожалуйста.
— Все? — вырвалось у старухи.
— Вас беспокоит серебро? — усмехнулся Бессонов. — Поклянитесь, что оно дареное!
Бывшая кухарка снова перекрестилась, повернувшись лицом к пустому кухонному углу.
— Поверим? — спросил Бессонов у Юрия.
— Конечно!
Матрос сердито засопел.
— Не сопите, товарищ Крюков! — сказал Бессонов. — Людям верить надо!
Потом был составлен акт о конфискации у Авдотьи Петровой ценных фарфоровых изделий. Двое понятых, Юрий и старуха подписались под ним. Бессонов положил акт в карман, от имени Петроградской ЧК поблагодарил председателя домкома за помощь и весело распрощался с бывшей кухаркой.
Замерзшая лошадь сама, без понуканья быстро потащила сани. Чекисты сидели в прежнем порядке. Матрос Крюков держал сверток с фарфором на коленях. И опять все молчали. Доехали до Обводного канала.
— Куда? — спросил матрос, правивший лошадью. — К нам?
— К вам рано, — ответил Бессонов. — Домой. Отдыхать нашему эксперту надо. — Он обнял Юрия за плечи. — Ты славно поработал сегодня! Спасибо! Без тебя везли бы мы сейчас эту никчемную картину, а фарфор остался бы у кухарки.
— Серебро зря оставили! — проворчал Крюков. — На что оно старой ведьме!
— Не жалейте, товарищ Крюков! — произнес Бессонов. — На то и революция, чтобы и старая женщина могла есть из серебра!
Чекист, похожий на Ленского, не то чихнул, не то хихикнул в воротник полушубка.
ПЕРВЫЙ СЛЕД
Если бы не Глаша, Глебка и дня не прожил бы в своей пустой квартире. За зиму все здесь стало холодным и чужим. И дом какой-то чужой, и лестница, и даже соседи. Семье Архипа дали большую квартиру в бывшем особняке где-то на Неве. Остальные знакомые тоже переселились: одни поближе к заводу, другие совсем уехали из Петрограда.
В квартире скрипели все двери и половицы. На кухне отсырел и покрылся плесенью большой кусок потолка. Обои в комнате во многих местах оторвались от стен и бугрились. Скорбно смотрели с фотографии глаза матери.
Глебка как вошел в квартиру, как сел за стол на то место, на котором сидел последний раз напротив отца, так и просидел неподвижно больше часа, пустой и тоскливый, как заброшенная квартира.
Он не видел и не слышал Глашу. А она, понимая его состояние, старалась ничем не напоминать о себе. Глаша тихо затопила плиту, нагрела воды, помыла запылившуюся посуду, замесила тесто. Ни о чем не спрашивая, она сама нашла в комоде чистую скатерть, простыни, наволочки. Поменяла все. Канцелярскими кнопками прикрепила отставшие обои. Обтерла пол мокрой тряпкой. Когда в кухне и в комнате потеплело, она открыла форточки и проветрила квартиру.
Очнулся Глебка, а на столе — горка горячих деревенских оладий, сковородка с кипящими в жиру шкварками, чайник, у которого из носа выбивались забавные; колечки пара.
— Ешь, Глебушка!
Он огляделся. Комната вновь стала теплой и жилой, как в прежние времена. И глаза матери смотрели уже не скорбно, а задумчиво и чуточку грустно. Рядом с ее фотографией, которую Глаша повязала полоской черного крепа, найденного в комоде, стояла с такой же траурной повязкой фотография отца. Глаша нашла ее в том же комоде, в нижнем ящике.
— Спасибо! — сказал Глебка и нахмурился, потому что снова почувствовал себя виноватым и перед Юрием, и перед Глашей. — У тебя у самой… А я…
— Смотри-ка, что у меня есть! — воскликнула Глаша и показала Глебке два конверта. — В почтовом ящике лежали… Только ты их до еды не читай! — с наивной заботливостью добавила она. — Вдруг — плохие!
Одно письмо пришло по почте, а другое, без штемпеля, кто-то сам опустил в ящик. Оба были адресованы ему — Глебке.
«Глебка! — размашисто писал все еще сердитый Дубок. — Я тут поговорил кой с кем. Твое дело — чтоб Юрий не сел зайцем в поезд. Остальное беру на себя. Поглядывай на вокзале. Что будет — сообщи. Без Юрия на глаза не попадайся! Дубок».
Второе письмо, которое шло через почту, подписал секретарь парткома завода, на котором работал Глебкин отец. Оно было длинным. Глебке предлагали выбор: либо идти работать в цех отца, либо поступать в школу, открытую при заводе. Заканчивалось письмо так: «Всегда помни, что теперь ты — сын завода, сын партии большевиков, к которой принадлежал твой отец. Требуй у партии все, что требовал бы у отца. И отдай коммунизму все, как отдал себя твой отец. Пропуск на тебя лежит в проходной. Он бессрочный».
Глебка в тот день несколько раз читал это длинное письмо. А вечером, когда Глаша, умаявшись, заснула, он опять достал его из комода и снова прочитал. Дружеское сочувствие, искренняя забота, человеческая теплота и ласка — все это воспринималось сразу, с первого прочтения. Но было в письме и что-то большее, заставлявшее задуматься, наполнявшее Глебку гордостью за отца и за партию, которая не забыла Глебку, не оставила одного и назвала своим сыном.
Утро следующего дня пришло солнечное и бодряще-холодное. Последний в том году мороз тонкой корочкой льда застеклил лужи. И настроение у Глебки и Глаши тоже было бодрое, почти веселое. Им не хватало только. Юрия. Но и Глебка и Глаша верили, что он найдется, и очень скоро.
