Ребята Скобского дворца - Смирнов Василий Иванович (первая книга .TXT) 📗
Примчавшись со всех ног в чайную, Ванюшка долго вертелся перед овальным зеркалом в тяжелой дубовой раме, испытующе разглядывая себя. Голова кружилась от таинственных слов цыганки. А из мутного, засиженного мухами зеркала глядело обветренное, со впалыми щеками лицо с коротким, чуть вздернутым носом, удивленными серыми глазами и длинными, похожими на мочало, выгоревшими на солнце вихрами. Пока Ванюшка стоял и рассматривал себя в зеркале, а потом подробно на кухне рассказывал любопытным официанткам, что нагадала ему цыганка, он совершенно не думал, даже и не подозревал, что в это время над его головой сгущаются грозовые тучи.
Проводив цыганку, ребята вернулись на двор. Все нетерпеливо поглядывали на Царя, ожидая, что он теперь предпримет. Случай произошел из ряда вон выходящий. Впервые общее решение скобарей оказалось сорванным. Во всем вин или Ванюшку.
— За грош продал, — разглагольствовал Цветок. — Это он нашептал Черту...
Кто-то из скобарей, прибегавших накануне в чайную за кипятком, уже пустил молву, что Ванюшка вечером разговаривал в чайной с Чертом и предупредил его. Явно вздорный слух сразу стал общим достоянием. Царь сидел у забора суровый и мрачный. Слушая, как скобари костят Ванюшку, он пока медлил принимать какие-либо меры. Но решение наказать Ванюшку созревало.
И как только Ванюшка снова появился на дворе, его сразу окружила ватага ребят.
— Пришел! Давай его сюда! — требовали наиболее нетерпеливые.
По тому, как у ребят злобно поблескивают глаза и сжимаются кулаки, Ванюшка понял, что его собираются бить.
— Ребята, вы чего? — спрашивал ошеломленный Ванюшка, удивляясь, что скобари считают его отступником от уговора, прельстившимся на подачку Черта. Напрасно Ванюшка клялся и божился, что невиновен.
Кто-то из скобарей толкнул его, кто-то залепил оплеуху.
— Вы... так! — рассвирепел Ванюшка, отчаянно отбиваясь. Ослепленный такой чудовищной несправедливостью, не соображая, что говорит, он назло ребятам завопил во все горло: — Не буду Черта бить! Не буду! Не обязан!
Ванюшка продолжал еще что-то кричать. На него лезли с кулаками.
И тут, на счастье Ванюшки, в ребячьи дела по своей неизменной привычке вмешался механик из типографии Максимов.
— За какие провинности его бутузите? — дружелюбно осведомился он, загораживая Ванюшку от наседавших скобарей.
— З-за измену, — решительно пояснил кто-то.
— За отступничество! — прозвенел девчоночий голос.
— О-о! — Максимов снял очки, покачал головой. — Это дело серьезное. А преступник признал свою вину?
— Он и нашим и вашим, — загалдели остальные. — Подлиза! Уговор нарушил!
— Врут они! Они сами тоже отступили, — горячо запротестовал кровно обиженный Ванюшка.
— Постойте, постойте, вы толком расскажите! — заинтересовался Максимов.
Ребята молчали.
— Ну, ты расскажи, в чем дело, — продолжал допытываться у Ванюшки Максимов, которого крайне заинтересовало обвинение в измене.
Стоял Ванюшка перед Максимовым в своей короткой серой курточке нараспашку, в сандалиях на босу ногу, опозоренный, ошельмованный на всю жизнь скобарями, и тоже молчал, понимая, что, если он только заикнется про уговор отомстить Черту, будет ему от скобарей еще более суровая трепка.
Может быть, Максимов и сумел бы что-нибудь выведать у ребят, если бы из ворот не вышел, тяжело шаркая опорками, Черт.
Был он по-прежнему трезвый. Смотрел на окружающих осмысленно, виновато улыбаясь, словно оправдываясь за свой дебош с цыганкой. Галдевшие ребята умолкли, а Ванюшка еще более побледнел, чувствуя, как забилось у него сердце. Наступала решительная минута, когда скобари могли разом ополчиться на своего врага. Но Ванюшка не сдвинулся с места. Остальные, скучившись, стояли в стороне. Черт хмуро поздоровался с Максимовым.
— Все пьешь? — укоризненно пожурил его Максимов. — Растрачиваешь свою силу богатырскую ни за понюшку табаку.
— Кому сила-то моя, Павел Сергеевич, нужна? — вопросом ответил грузчик, стряхивая со своей блузы угольную пыль.
— «Кому, кому»! — сердито передразнил его Максимов. — Вот кому! — Он указал на присмиревших ребят. — Чтоб они не жили такой скотской жизнью, как живут их отцы, братья, как живешь ты...
Грузчик горько усмехнулся.
— Умная у тебя башка, Павел Сергеевич, а не разумеешь... Когда я пью, я человек. А так — червь земной! — Он безнадежно махнул рукой и, присев на тумбу, стал закручивать цигарку.
— Если по-дружески, по-рабочему желаешь поговорить, зайдем ко мне, — пригласил его Максимов. — Да ты не стесняйся! Пошли, пошли!
Грузчик поднялся с тумбы.
Тут Максимов, увидав Царя, подозвал его к себе:
— Завтра, нет, лучше послезавтра, зайдешь утром ко мне. Понял? Поведу тебя к себе в типографию. Что, доволен?
Царь просиял, чувствуя, как сердце у него разом заиграло.
— Ну что, пошли? — снова пригласил Максимов грузчика, и оба они скрылись в подъезде.
Ванюшка исподлобья с укоризной взглянул на Царя и, заносчиво выпятив грудь, отправился не спеша домой, чувствуя себя кровно обиженным. Никто не стал его задерживать.
После его ухода ребята сгрудились вокруг Царя. Все время молчавший вожак тут же вынес приговор, очень краткий, но суровый: Ванюшка был лишен всех прав, мог он с этого дня жить на дворе только в полном одиночестве.
Ванюшка ничего пока не знал о приговоре, но вернулся он на кухню чайной «Огонек» в еще более угнетенном состоянии, чем все последние дни. Даже на забежавшую за кипятком Фроську не обратил внимания.
Немного спустя в чайной появился Максимов. В «Огоньке» он ежедневно столовался — обедал и ужинал.
— Павел Сергеевич, — подлетела к Максимову Любка, смахивая фартуком со скатерти крошки, — чего прикажете?
— Соляночку, — попросил Максимов, приглаживая рукой закинутые назад длинные темно-русые волосы и близоруко щурясь без очков.
— Ну, изменник, садись, поужинаем, — шутливо предложил он, заметив глазевшего на него Ванюшку.
Ванюшке хотелось сказать механику. «А я знаю, кто наговаривал Черту про тебя», но приглашение механика и, главное, слово «изменник» сразу сбили его с толку.
— Ничуточки я не изменник, — живо отозвался Ванюшка, вспыхнув. — Злобятся они на меня за то, что я... — Ванюшка прикусил язык и замолчал.
— Правильно! В обиду себя не давай, — услышав внука, сразу откликнулся дед. Он тут же подсел к Максимову и пустился в многословный разговор про войну, про дороговизну.
Утром следующего дня, выйдя на двор, Ванюшка почувствовал, словно глухая стена выросла между ним и остальными скобарями. Его не замечали. Никто не подошел, не заговорил, ни о чем не спросил. Блуждал Ванюшка одиноко по двору, чувствуя себя чужаком.
Разыскал он Левку Купчика, но тот, трусливо озираясь по сторонам, не пошел за Ванюшкой. Лишь под большим секретом сообщил в полутемном подъезде:
— На тебя Царь запрет наложил.
— Чего? — переспросил Ванюшка, вытаращив глаза.
— Запрет. Кто с тобой заговорит или примет в компанию, по морде получит.
— Ну, как сказать!.. — возмутился Ванюшка.
Купчик неопределенно пожал плечами и быстро отошел от своего друга.
Ванюшка растерялся. Это всеобщее презрение было тяжелее и больнее, чем тумаки и затрещины от ребят.
Из скобарей только Копейка нарушил запрет. Он сам подошел к Ванюшке и голосом, не терпящим возражения, потребовал:
— Гони мне, цуцик, долг! Слышишь? Чтоб завтра три целковика были.
Ванюшка скорбно поглядел ему в глаза. «Сам ты цуцик», — подумал он. До законного срока еще оставалось дней пять, не меньше.
— Ладно, — вздохнул он, испытывая новый прилив гнетущей тоски.
«Убежать, что ли, на войну?» — подумал Ванюшка, оставшись в одиночестве. Правда, на войне могли его прострелить снарядом или ранить пулей. Но все же там несравненно легче, чем здесь, на дворе Скобского дворца.
Блуждая по шумному, переполненному двору, Ванюшка изнемогал от одиночества. Он даже вынес из дому недавно приобретенный пистолет, стрелявший пробкой, но никто, кроме глупой мелюзги, не обратил внимания на его сокровище.
