Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в - Нестайко Всеволод Зиновьевич
— Только так, — откликнулся Сашко, прокашлялся, подождал, пока аккордеон проиграет вступление.
Я никогда бы не подумал, что у него такой чистый, звонкий и высокий голос. «Вот тебе и чудаковатый штурман Сашко — «только так»! Мало того, что знаменитый кашевар, ещё и певец такой!»
рвалась в небо песня.
Пели мы часа полтора, а то и больше. Какие только песни мы не пели — и украинские народные, и революционные, и старые комсомольские, и современные, и песни из кинофильмов.
Потом Игорь сказал:
— А теперь, может, пусть Валька станцует…
«Сейчас начнёт кривляться, отнекиваться, а её будут уговаривать», — подумал я. Но она сказала без всякого:
— Пожалуйста. Могу станцевать.
Тут я заметил, что Кукурузо почему-то покраснел и беспокойно заёрзал на месте. Кстати, я ещё и раньше, когда пели, заметил, что мой друг всё время смотрел на Вальку, а когда она случайно встречалась с ним глазами, он сразу отводил взгляд.
— Украинский танец козачок! — объявил вожатый и заиграл на аккордеоне.
Валька начала танцевать. Над моим ухом часто-часто, словно запыхавшись, точно это он сам танцует, дышал Кукурузо. А когда Валька кончила танец и все захлопали, он не стал хлопать, а почему-то нахмурился и отвернулся.
Потом девочка в очках читала стихи Маяковского. Хорошо читала, только очень кричала — наверное, даже в селе было слышно.
В общем, получился неожиданный концерт художественной самодеятельности. А потом стали купаться. Игорь плавал кролем, Сашко-штурман — брассом, да и Валька ничего плавала (правда, по-девчачьему — задрав голову и отфыркиваясь, как кошка). Но прыгать в воду с вербы никто не умел. И вот тут-то мой друг Кукурузо показал, что такое васюковские хлопцы. Вскарабкался на самую верхушку, раскачался, как обезьяна, на ветке и ка-ак прыгнет — почти минуту летел и почти на середину плёса залетел. Все только ахнули. А вожатый сказал:
— Молодец! Из тебя может выйти хороший спортсмен. Тебе надо в секцию по прыжкам в воду. Молодец!
Меня разобрало, и я хотел доказать, что я тоже геройский парень. Я поплевал на руки и полез на вербу. Но меня постигла неудача. Ужасная неудача. Я зацепился за сучок и разодрал трусы — да как разодрал! — сверху по бедру до самого низа (даже резинка лопнула). Чуть не плача от стыда и горя, я бесславно спустился вниз. Однако никто не стал смеяться надо мной. Наоборот, все меня успокаивали:
— Ничего, бывает. С каждым может случиться!
Девочки наперебой предлагали зашить трусы. Я категорически отказался. Вы себе представляете — вы сидите без трусов, а девочки их в это время зашивают! Лучше утопиться! Я взял иголку и нитку и полез в шалаш. Там, в полутьме, я долго и неумело орудовал иглой, накалывая себе пальцы и глотая слёзы. Неожиданно взгляд мой упал на книжку, что лежала в углу шалаша, прикрытая листьями. Я заинтересовался, потянул её. То была — грамматика. Я сперва удивился, но потом вспомнил, что Кукурузо же взял её, чтоб отвести глаза деду.
В грамматику была заложена тетрадь. Я раскрыл тетрадь. (Да простит мой дружище моё любопытство!) На первой странице начинался «Дневник Робинзона Кукурузо». Что в нём, вы уже знаете: «приключения» и «неприятности» первого дня. «А что дальше?» — поинтересовался я. Перевернул страницу и… вытаращил глаза. Дальше шли упражнения. Почти полтетради было исписано упражнениями по грамматике — и на глагол, и на существительное, и на прилагательное, и даже на суффиксы (на тех дьявольских «детей за сажей», которые так подвели нас когда-то).
Упражнения были написаны карандашом — так же, как и дневник. Сомнений не было — всё это писалось уже здесь, на острове.
Так вот оно что!
Робинзон Кукурузо, который собирался прожить на необитаемом острове двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать дней, готовился к осенней переэкзаменовке.
Ах ты хитрец! Ах ты ужака! Твоя гордость, твоя дьявольская гордость заводилы и атамана не позволила тебе признаться, что ты старательно готовишься к переэкзаменовке, и ты удрал от людей на остров и там зубришь грамматику. Теперь понятно, почему ты именно так назвал свой остров… Ну погоди! Ну смотри! Я тебе!..
А впрочем, что «погоди», что «смотри»? Разве я скажу ему что-нибудь? Разве я ему враг? Разве я хочу, чтобы он провалился, чтобы остался на второй год?
Да нет же! Конечно, нет! И я ничего ему не скажу, ни слова, ни полслова! Пусть думает, что я ни о чём даже не догадываюсь! Пусть думает! Я быстренько положил тетрадь и грамматику на место и прикрыл листьями — вроде и не прикасался.
От моего открытия мне сразу стало легко и весело — будто после дождя солнце засияло. Про стыд и позор свой я и думать перестал. Бодро доштопал трусы и совсем другим человеком выскочил из шалаша. Все заметили перемену в моём настроении и теперь смело начали улыбаться.
А Кукурузо сказал:
— Великое дело трусы! Без трусов — нет человека, а в трусах — есть человек, ещё и улыбается, — и хихикнул, бросив взгляд на Вальку. Ему хотелось быть остроумным сегодня.
И хоть глупое было это его остроумие, я не обиделся. Я благородно ему простил.
— Ну, а теперь «Готовься в дорогу», «Готовься в дорогу», — пропел вожатый.
Пионеры засуетились. Это было для нас так неожиданно, что мы с Кукурузо растерялись.
— Что, вы уже уезжаете? — вырвалось у меня.
— Уезжаем, — сказал вожатый. — Мы и так задержались. Ведь остановка на вашем острове у нас непредвиденная. Мы ночевали на берегу, на лугу возле стогов. А утром туда стадо пригнали. Девчата у нас боевые, но с крупным рогатым скотом не очень дружат. Пришлось поспешно перебазироваться. Даже позавтракать там не успели… А нам сегодня ещё до Андрушевки добраться надо. Засветло доберёмся, как вы думаете?
— А чего… На таких лодках — конечно, — уверенно сказал я.
Кукурузо мрачно молчал.
К нам подошли Игорь, Валька, Сашко-штурман и другие пионеры:
— Прощайте!
— До свидания!
— Будьте здоровы!
Мы всем по очереди пожали руки. И тут Валька, протягивая руку Кукурузо, сказала:
— Ой, как жалко, что мы уже уезжаем… И не узнаем даже, как вы поймали своего браконьера. Это ж так интересно!..
Она сказала это с искренним сожалением, и я заметил, как снова покраснел Кукурузо. И вдруг в глазах у Вальки вспыхнули огоньки:
— А знаете что! А вы напишите нам! Я вам оставлю адрес, а вы напишите — хорошо?
— Напишите!
— Конечно!
— Пусть напишут обязательно.
— Напишите! Напишите! — закричали отовсюду.
— Только так! — отрубил Сашко-штурман.
А Валька уже писала на листике из блокнота адрес.
— На, — сказала она, протягивая бумажку Кукурузо. — Только смотри не потеряй!
Кукурузо ничего не ответил — молча сунул адрес за пазуху.
Они сели в шлюпки.
— Споём им на прощание песню! — крикнула Валька. — Запевай, Сашко!
И они запели.
Мы долго стояли на берегу. Их давно уже не было видно, а песня всё ещё звучала из-за камышей и летела над плавнями.
…А потом Кукурузо лежал в траве на поляне и молча смотрел в небо. Я тоже лежал и смотрел. Небо — это такая штука, что смотреть в него можно часами. Смотреть и думать. Я не знаю, о чём думал Кукурузо, но я совсем не удивился, когда он вдруг вздохнул и сказал:
— Да, сейчас техника, оно вообще, конечно… будь здоров… Говорят, в пуговице — приёмник, в портсигаре — телевизор. А фотоаппарат — так тот вообще под ноготь спрятать можно.
