Дети синего фламинго - Крапивин Владислав Петрович (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
И в самом деле, через день Дуг сообщил:
– Можно купаться, люди!
Мы весело завопили, и больше всех обрадовался Малыш. Правда, он не орал как сумасшедший, но сразу бросился к спуску и в темноте, не боясь расшибиться, застучал своими разбитыми башмаками по ступеням.
Когда мы оказались на пляже, Малыш уже плавал далеко от берега. Плавал быстро и умело, будто на тренировке в спортивной школе.
Он закричал нам:
– Давайте сюда! Плывите!
Никогда я еще не видел его таким счастливым, даже во время полета.
Наша малышня поскидывала тряпье и бросилась в воду. Соти ушла за камень. Галь, Шип, Тун и Дуг, поглядывая на этот камень, стали мастерить из сухих водорослей и веревочек набедренные повязки. Мне даже неловко стало за свой “богатый наряд”: черные трусики с белыми лампасами…
Наконец мы все бултыхнулись в море. В синевато-зеленую прохладу, где серебряными строчками проскакивали стайки рыбешек.
Плавали, барахтались и плескались, пока от озноба не стало сводить челюсти. Потом выбрались на песок и горячие камни. А Малыш все еще купался.
– Ну-ка давай на берег! – прикрикнул Дуг. – Будешь потом дрожать…
Малыш приплыл и выбрался на пляж. Плотно обнял себя за плечи и пошел к нам – словно понес в руках самого себя, худого и озябшего.
Я замигал и приподнялся на песке. На Малыше были красные плавки. С белым пояском, тоненькой медной пряжкой и разноцветными олимпийскими колечками на кармашке. Такие же, как те, что перед лагерной сменой купила мне мама. В нашем спортмагазине.
Я не вскрикнул, не вскочил. Опустил голову, зажмурился, и в темноте мысли у меня понеслись, как серебряные строчки рыбешек – отрывистые, торопливые, но все в одном направлении. Потом я испугался: не показалось ли? Открыл глаза. Малыш стоял почти рядом. Колечки, вышитые на кармашке, были похожи на разноцветный букетик.
– Говорил ведь: промерзнешь, – упрекнул Дуг.
– Да нет, я ничего, – стукнув зубами, откликнулся Малыш. Сел на корточки и обхватил коленки.
Я встал и подошел к нему со спины. Спина была мокрая, блестящая, с выпуклой цепочкой позвонков. Она крупно дрожала…
– Юлька… – тихо позвал я.
Спина сделалась неподвижной.
Тогда я громко сказал:
– Юлька Гаранин!
Луна была почти полная
Мы с Юлькой ночевали в одной пушке. В мортире. Потому что нам не хотелось расставаться ни днем, ни ночью. Ни на минутку. Мы сразу прикипели друг к другу.
Юлька все вспомнил.
Его история была похожа на мою, только проще. Когда он купался в нашем озере, к нему подошла рыбацкая лодка и незнакомый человек сказал:
– Мальчик, ты так хорошо плаваешь. Помоги распутать сеть, она зацепилась за корягу…
Он усадил Юльку в лодку и повез на середину озера. Скоро Юлька забеспокоился: какие коряги вдали от берега, на глубине? Тогда человек начал говорить об острове Двид, о Ящере, о легенде про Юного Рыцаря… Юлька, недолго думая, махнул за борт, но человек перехватил его на лету и замотал в глухой черный плащ…
Потом была темница, и этот же человек уговаривал Юльку сразиться с Ящером. Юлька не верил ни в Ящера, ни в остров Двид, скандалил и требовал отправить его домой. Тогда человек пригрозил Юльке судом и расправой за трусость. Сначала, мол, пообещал сражаться, а потом испугался. Пусть все видят, какой Юлька трус. В конце концов, это и нужно было властям острова.
– Подумай до утра, – сказал человек и ушел.
Юлька не стал думать до утра, ночью он бежал. Тогда в камере стояла деревянная табуретка, а лежанка была укрыта одеялом, и Юлька этим воспользовался. Он разорвал одеяло на полосы и связал, а табуретку разбил. К отломанной ножке примотал конец самодельного каната с узлами. Ножку зашвырнул вверх – так, что она легла поперек оконца в потолке. Вылез на крышу, пробрался ночными улицами на край города. А там заросшие тропинки привели его в Заколдованный лес…
…Я долго рассказывал Юльке про наш город, про ребят, про наши игры. Про то, какие фильмы теперь идут в кинотеатре “Спутник” и какие марки продают в киоске на углу Первомайской и Пушкинской… А он слушал, слушал – по многу раз одно и то же. И конечно, все время спрашивал про своих родителей.
Что я мог сказать? Я говорил, что они живы и здоровы, только сильно горюют. Зато как они обрадуются, когда Юлька вернется!
Больше всего мы разговаривали про это по вечерам, когда наше каменное гнездо затихало. Мы с Юлькой лежали рядышком на упругом настиле, который сплели из веток, и смотрели из жерла мортиры на ясное ночное небо. Оно было синевато-зеленым с небольшими редкими звездами. И набухала в этом небе яркая луна. Еще не круглая. Где-то глубоко внизу, в лесной чаще под утесом, вскрикивали ночные птицы, а поблизости неутомимо трещал кузнечик…
– Когда вернемся, никто не поверит, что есть на свете остров Двид, – задумчиво сказал Юлька. – Будут допытываться: где же вы в самом деле пропадали столько времени?
– Ничего. Главное, чтобы вернуться… – откликнулся я.
Эти слова, кажется, встревожили Юльку. Он спросил с беспокойством:
– А ты уверен, что Птица донесет нас обоих до дому?
– Конечно. Мы же летали вдвоем.
– Мы недалеко летали. А этот путь будет, наверно, очень длинный…
– Донесет, – успокоил я Юльку и себя. – Она вон какая сильная. И верная…
Юлька помолчал. Зябко повел плечами. Прошептал:
– Даже страшно подумать, как там мама… Она всегда за меня беспокоилась…
Я подумал про свою маму, про то, что сердце у нее неважное, побаливает. И сказал:
– Нам как-нибудь поосторожнее надо будет появиться, не сразу. Чтобы с ними ничего не случилось от радости…
– Я уже думал про это, – отозвался Юлька. – Но знаешь, по-моему, от радости ничего плохого быть не может… Женя…
– Что?
Юлька вздохнул, повозился и сказал совсем негромко:
– Мама меня называла знаешь как? “Сокровище”… Иногда хорошо так, ласково, а иногда: “Ну-ка, сокровище, покажи дневник…” Но все равно хорошо…
Он, кажется, улыбнулся в темноте и снова заговорил:
– А я, когда маленький был, не знал, что такое “сокровище”. Маму спросил, а она говорит: “Это разные драгоценности, которые сперва спрятали, а потом откопали…” Я говорю: “А где ты меня откопала?” Она как начала хохотать… А потом я спросил: “Значит, я драгоценность?” А мама: “Конечно, драгоценность. Цена – одна полушка…” А я не знал, что такое полушка…
– Это денежка старинная. Полкопейки, да?
– Меньше. Полкопейки – это грош, а полушка – половинка гроша… Только я тогда думал, что полушка – значит “пол-ушка”. Ну, половина уха. И давай придумывать: “А почему не полноса? Почему не ползуба?” А мама говорит: “Красная цена – полхвоста”… Мы тогда с ней так хохотали…
Я засмеялся. И мне показалось, что Юлька тоже смеется. Но почти сразу я понял, что он вздрагивает и всхлипывает от слез.
– Да ты что, Юлька… Ну, не надо. Мы же скоро вернемся, честное слово!
Потом я замолчал, чтобы не разреветься самому. Закусил губу и слушал, как Юлька постепенно успокаивается.
Юлька вздохнул, и вздох этот был очень длинный и какой-то прерывистый, словно мы ехали в тряской тележке.
Наконец Юлька сказал:
– У меня всегда так: если слезы подкатят, ничего не могу поделать… У меня такой характер слабосильный. Наверно, потому, что имя девчоночье.
– Какое же оно девчоночье, – возразил я, чтобы хоть чуточку его успокоить.
– Конечно. Ю-у-у-лечка… Так у меня двоюродную сестру зовут.
– При чем тут сестра! А Юлий Цезарь? Он, по-твоему, тоже девчонкой был?
– Так это же Цезарь. А я кто? Просто Юлька…
– А я просто Женька… У нас в классе три Жени – я и две девочки. Но я же не говорю, что я девчонка!
– Ты – другое дело. У тебя характер крепкий…
“У меня-то?!” – хотел заспорить я и уже собрался рассказать, сколько раз отчаянно трусил и пускал слезы на этом острове. Но Юлька опять заговорил (и кажется, опять улыбнулся):
