Сундучок, в котором что-то стучит - Аксенов Василий Павлович (читаем книги бесплатно txt) 📗
Этот был в полной гармонии со своим транзистором.
Вот стайкой – ах, именно стайкой! – держась за руки, традиционной стайкой в белых платьицах прошли девочки-выпускницы.
«Мы наденем праздничные платьица…» – подпевали они своим транзисторам.
Прошел господин иностранец с замшевым мешком под мышкой. Мешок голосил:
Под копытами Медного всадника, в непосредственном соседстве с посрамленной змеей, стоял на дощатом помосте квартет приличных молодых людей среднего возраста.
пел квартет.
При звуке «там» четыре руки показывали в разные стороны света, а четыре другие руки опускались вниз и делали движение, похожее на гребок пловца. Поневоле у всех слушателей и зрителей повышалось настроение.
Медный всадник и помост с квартетом были освещены ярчайшим кинематографическим светом, а возле скверика стояли огромные, двух– и трехэтажные, фургоны телевидения. Теперь я понял, откуда взялся этот запах, похожий на запах древнеримских факелов. Так пахнут «диги» – киношные осветительные приборы. Они во множестве были расставлены по историческому плацу.
Впрочем, и факелы пылали, но только на другом берегу Невы. Огромные желтые языки полыхали над Ростральными колоннами, на Стрелке Васильевского острова, и Петропавловская крепость вся была окаймлена живым огнем.
«Что же все-таки происходит глухой ночью в городе моей молодости?» – задал я себе вопрос и получил наконец ответ.
За Дворцовым мостом посредине Невы появился корабль с алыми парусами.
– Алые паруса!
«Это гриновский праздник ленинградской молодежи, ночь после последнего экзамена, – вспомнил я. – Это, стало быть, тот самый знаменитый праздник, который стал уже по-хорошему традиционным в городе на короткой, но полноводной Неве. Вот куда я попал! Вот удача!»
И не успел я произнести в уме слово «удача», как тут же увидел своего старого друга Гену Стратофонтова. Нe знаю, можно ли назвать старым другом мальчика тринадцати лет, но тем не менее это был он, тот самый пионер, «который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах»; тот самый друг всех людей и животных доброй воли и непреклонный противник черных сил мировой мафии; тот, чьи мужество, смекалка и благородство пришли на помощь простодушным островитянам-эмпирейцам в самый ответственный момент их истории; мальчик, владеющий четырьмя языками, включая свой собственный, а также и дельфиний ультразвуковой язык, владеющий приемами каратэ и теннисной ракеткой с одинаковой ловкостью, короче говоря – это был он, герой повести «Мой дедушка – памятник»!
Читатель-друг, хотите знать, что я почувствовал при виде Геннадия? Не скрою от вас, я почувствовал непередаваемое волнение. Должно быть, я не выдам профес-сионального секрета, если скажу, что любой из моих коллег-писателей при встрече со своими прежними героями, с которыми, казалось бы, распростился навсегда, испытывает непередаваемое волнение.
Именно волнение помешало мне немедленно подойти к Геннадию, немедленно пожать ему руку и вступить в разговор. Борясь с волнением, я стоял на ступенях Сената и смотрел на Гену. Может быть, именно благодаря моему волнению Гена повел себя дальше столь загадочно. Он явно был уверен, что за ним никто не наблюдает, и меньше всего он думал, конечно, в этот момент, что за ним с непередаваемым волнением наблюдает автор повести. Таким образом, мое волнение, возможно, и стало причиной появления этой новой книги о пионере Стратофонтове.
В поведении Гены среди ликующей толпы ленинградской молодежи было много странного. Прежде всего было странно, что он находился здесь, в толпе, после полуночи. Напомним читателю, что наш герой к молодежи пока что не принадлежал. Он был пока всего лишь ребенком, и ему полагалось в этот час мирно спать в лоне своей семьи, несмотря на праздник «Алые паруса». Современное явление акселерация многих сбивает с толку, дети растут не по дням, а по часам. Иной раз кажется, что впереди тебя идет великовозрастный детина, но, обгоняя, видишь его поросячьи розовые щечки и курносый нос карапуза. Конечно, Гена в свои неполные тринадцать ростом не уступал среднему юноше пятидесятых годов, но он был здравомыслящим мальчиком и никогда этим не кичился. Он всегда вел себя в соответствии со своим возрастом. За исключением н е к о– т о р ы х случаев… Вот именно, за исключением некоторых случаев, которые и становятся книгой. Да-да, он вел себя неожиданно именно тогда, когда его подхватывал гремящий беззвучным громом вихрь Приключения. Приключение…
Второй странностью было то, что Гена, казалось, совсем не обращал внимания на кипящий вокруг праздник. Казалось, он пришел сюда вовсе не ради этого праздника. Казалось, его даже немного раздражает бурление, кишение, пение и говорение вокруг, как раздражало оно того субъекта с пуделем, того потертого мизантропа.
Гена даже не смотрел в сторону Невы, куда были устремлены все взгляды, он не обращал ни малейшего внимания ни на какие символы романтики, даже на самые алые паруса, он наблюдал, именно наблюдал, вот именно – он сосредоточенно наблюдал за небом.
Взгляд мальчика был устремлен за Неву, к Петропавловскому шпилю. Он словно бы ждал чего-то и был как бы растерян. Да-да, он как бы нервничал и временами оглядывался по сторонам в замешательстве.
Вдруг восточнее Петропавловского шпиля появилась какая-то точка. Ее никто на площади не заметил, кроме Гены и меня, ибо я в непередаваемом волнении следил за взглядом мальчика. Точка приближалась.
«Вертолет? – подумал я. – Должно быть, это летит вертолет, который будет разбрасывать романтические листовки или снимать нас всех со своего вертолечьего полета на цветную пленку».
Это был не вертолет. Это был моноплан системы «Этрих» выпуска 1913 года, похожий, как тогда писали в газетах, на «большую хищную птицу». Это было что-то немыслимое!
Летательный аппарат на парусиновых крыльях перелетал через Неву, и теперь явственно были видны две человеческие ноги, свисающие с пилотского сиденья.
Площадь наконец заметила аппарат и взорвалась восторгом.
– Во дает! – таково было единодушное мнение.
Увлеченный приближением музейной диковины, я на несколько минут упустил из виду своего героя, а когда снова глянул на него, то не нашел его на прежнем месте.
Гена был на другом месте. Он стоял возле одного из «дигов» и крепкой, решительной рукой направлял фонарь в небо. Губы его были плотно сжаты, а челюсть резко обозначена. Такое лицо было у нашего героя в предыдущей книге, когда он переплывал с Карбункла в Оук-порт или дрался с «Анакондой» на Хиллингтон-роуд в Англии. Он направил луч съемочного фонаря прямо на подлетающий аэроплан, а затем сорвал со своих плеч куртку, накинул ее на «диг» и несколько раз, пока «Этрих» пролетал над площадью, приоткрыл огненное око.
Геннадий явно сигнализировал – сиг-на-ли-зи-ровал! – да-да, несомненно, он подавал какой-то сигнал этому странно и почему-то очень знакомо жужжащему с высоты призраку начала нашего века.
Возможно ли? Какая связь существует между современным пионером и допотопной летательной конструкцией? Все большее волнение охватывало меня. Я чувствовал, что снова приближается время чудес.
Я готов был поклясться, что пилот принял сигнал Геннадия и понял его. Иначе почему же он так лихо качнул своими нелепыми крыльями и почему же три раза мелькнула в высоте смешная клетчатая кепка с пуговкой?
Нет, читатель, меня не схватишь за руку! Аппарат летел так медленно и так низко, что я успел разглядеть не только кепку с пуговкой, но и подметки очень старых, но очень крепких ботинок с медными подковками, и желтые потрескавшиеся краги, и сивый ус пилота, который трепетал на ветру.
