Две кругосветки - Ленковская Елена (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗

Об истинных причинах происшествия никто, конечно, даже не догадывался. Луша, очнувшись, молча вставила маленький рисунок в медальон, и спрятала его на груди, под холщовой матросской рубашкой.

«Зачем тогда я здесь?» — спрашивала она себя. Единственное вещественное доказательство пребывания Руси в прошлом оказалось фикцией. Стало очевидно — Руся, скорее всего, дома, а дальнейшее её пребывание на «Востоке» — бессмысленно.

Луша бросила хмурый взгляд на растерянного, озабоченного происшествием Адамса. «Почти бессмысленно», — вздохнув, честно уточнила она.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Данные из электронной картотеки Клуба хронодайверов, детская секция:

Глава 21. Последний маяк Европы

«Надежда» покидала холодные быстрые воды Ла-Манша.

Пользуясь попутным ветром и морским отливом, корабль уже почти поравнялся с Лизардом — скалистым безлюдным мысом на самом юге Британских островов. Позади остался суровый, весь выстроенный из гранита, английский Фальмут, как прежде — прохладный и чопорный датский Копенгаген, а ещё прежде — родной Кронштадт.

В эту светлую, безоблачную октябрьскую ночь 1803 года — последнюю ночь у берегов Европы — на палубе «Надежды» было особенно людно.

Над толпой, собравшейся на верхнем деке [39], высилась исполинская фигура капитана Крузенштерна. Он был едва ли не на голову выше окружающих его офицеров. Пальто, накинутое поверх мундира на широкие капитанские плечи, не скрывало его молодцеватой, атлетической выправки.

Капитан оглядел с высоты своего роста пёструю и весьма шумную компанию, собравшуюся на шканцах — здесь были не только все офицеры судна, но и его высокопоставленные пассажиры.

Крузенштерн кашлянул в кулак, сдержанно вздохнул. Помимо научных и торговых дел, у первой русской кругосветной экспедиции была ещё одна задача — доставить в Японию русского посла, графа Николая Петровича Резанова со свитой.

Извещённые о том, что «Надежда» — на пороге океана, пассажиры из свиты посланника, не пожелав упустить столь значительный момент прощания с Европой, громче других изъявляли вслух свои восторги. Сам посланник также изволил выйти на воздух. Его холёное, слегка одутловатое лицо при виде прелестей первой океанской ночи озарилось благосклонной улыбкой.

Кинув прощальный взгляд на пустой, голый, безотрадный утёс Лизарда, Резанов усугубил свой вечно страдальчески-капризный изгиб бровей и замер, картинно отставив ногу.

Крузенштерн, скрестив на груди руки, спокойно глядел на него сверху вниз, слегка исподлобья.

Выдержав театральную паузу, Резанов воздел руку и произнёс высокопарно:

— Прощай, Европа! Обошед Вселенную, полагаем засим к твоим древним берегам вернуться!

Тут внезапно поддало в корму, и оратор потерял равновесие. Камергер его величества неловко крутанулся на каблуке, но, к счастью, тут же был пойман под локоть.

На обветренном лице Крузенштерна мелькнула лёгкая усмешка. Он быстро опустил голову и отвернулся. Никто ничего не заметил, и слава богу. Проявлять иронию по отношению к государственному посланнику, было, разумеется, негоже.

Сразу после неудачного пируэта Резанов отправился почивать, зевая в ладошку. По примеру посла потянулись в свои каюты Фридерици, Фосс и прочие. Эти господа были аттестованы Крузенштерну как «благовоспитанные молодые люди». Их взяли в плавание по высочайшему повелению в качестве кавалеров посольства, исключительно для придания ему «подобающего блеска».

Ещё в Кронштадте Крузенштерн крепко поморщился, будто пол-лимона откусил, глядя, как появились на борту военного шлюпа эти люди, совершенно бесполезные в трудном плавании, заполонив собой и без того не слишком просторную «Надежду».

Посольство едва поместилось на забитое до отказа судно, со всем своим скарбом, прислугой и личным поваром посланника. Что уж говорить о громоздких подарках японскому императору, вроде огромных дорогих зеркал.

Для того чтобы умилостивить японского императора, кроме подарков решили взять с собой японцев — из числа рыбаков, десять лет назад потерпевших крушение у Алеутских островов и проживавших теперь в России. Через всю страну помчался курьер, и пятерых японцев доставили на корабль аж из самого Иркутска.

А ведь ещё следовало погрузить на шлюп товары, принадлежавшие торговой компании. Всё это заняло изрядную часть трюма…

Моряки удивлялись — начальство словно бы не понимало, что речь идёт о дальнем плавании и об опасностях нешуточных. По недостатку на корабле места большую часть сухарей пришлось переложить в мешки, хотя и опасались, что те быстрее подвергнутся порче. Десятимесячный запас солонины вообще пришлось оставить…

Когда в Копенгагене на шлюп просился немецкий естествоиспытатель Лангсдорф, Крузенштерн только рукой махнул. Пускай! Раз такое рвение — будет полезен. Учёный примчался из Гёттингена, несмотря на письменный отказ, надеясь «победить невозможности» — его просьба об участии в экспедиции была прислана в Петербург слишком поздно…

И Лангсдорфа взяли на борт, в придачу к прочей учёной братии — астроному Горнеру и натуралисту Тилезиусу.

А места так и так не было: даже свою каюту капитан Крузенштерн был вынужден делить с посланником.

Пассажиры разбрелись по каютам. Из свитских на палубе остался только граф Фёдор Толстой. Он дисциплинированно курил сигару на баке [40], возле кадки с водой. Граф жмурился от удовольствия, и оттого сильно смахивал на сытого, довольного жизнью кота.

Гвардии поручик Фёдор Толстой производил впечатление человека себе на уме. История его появления на борту «Надежды» была обескураживающе похожа на авантюру. «Надо будет с этим разобраться», — отметил про себя Крузенштерн, разглядывая издали статную фигуру графа.